Салават. Исповедь. Часть двенадцатая

Итак, 1982 год. Закончен институт, прошёл концерт, получена рекомендация в аспирантуру в Гнесинский институт и впереди новая жизнь. И начались мои университеты. Моя дорога уводила меня из Уфы, где я уже прижился, где мне было на кого опереться. С другой стороны, развод с семьёй тоже подкосил мою уверенность в завтрашнем дне. И серьёзно заболела мама – у неё случился инсульт.

К сожалению или к счастью, всё это проходило не столь болезненно в силу моей молодости. Господь вёл меня к основной цели, не останавливаясь и без оглядки, перешагивая через людей и проблемы, перемалывая всё это в жизненный опыт взрослеющего человека.

В сентябре передо мной встала задача поездки в Москву для поступления в аспирантуру. Я до того ни разу в Москве не был. В провожатые с собой я взял старшую сестру Ларисы, Тамару. И вот 9 сентября мы выехали «покорять столицу». Приехали на следующий день утром, устроились жить в гостиницу «Центральная» и, как водится, пошли по магазинам. У Тамары глаза разбегаются, хочется купить и одно, и другое. А у неё с собой денег было в обрез. Я же, как человек предусмотрительный, которому предстоит ещё жить в Москве непонятное количество времени на период поступления, попросил отложить покупки. На второй день мы сходили в институт, но я почувствовал некоторый холодок.

11 сентября утром Тамара не пришла за мной, чтобы пойти позавтракать. Я пошёл её искать в её номер, но соседки мне сказали, что она выписалась и уехала. Я просто остолбенел от такой новости. Я же Москву совершенно не знаю, и рассчитывая на помощь сопровождающей, даже палочку не взял. До обеда я сидел в номере и привыкал к мысли, что надо как-то самому выбираться из создавшегося положения. В тот день я приобрёл несколько седых волос.

Но нет худа без добра. Я дошёл до буфета и пообедал, потом поднялся к себе в номер и разговорился с соседями по комнате. Наступил вечер, а в сумерках мне легче ориентироваться. Я вышел на улицу и «разведал» дорогу до Гнесинки, запоминая все улицы и повороты, потому что утром это будет сделать труднее.

13 сентября был первый экзамен. Для него необходимы были записи произведений на плёнках. У меня всё было с собой, поэтому волноваться было не о чем, кроме одного – понравится ли комиссии моя музыка. Перед экзаменом оказалось, что в аспирантуру, кроме меня из Башкирии поступает Рим Хасанов. А всего кандидатов было трое, один из Гнесинки и мы с Хасановым. Но, к моему огорчению, Рим Махмудович не прошёл. Я считаю это несправедливым – он пример для подражания, любимый народом композитор, вся республика пела его песни. Но против решения комиссии не попрёшь… Рим Махмудович, благородный человек. Он не стал вымещать на мне свою неудачу и использовал свой приезд в Москву для того, чтобы ввести меня в Союз композиторов СССР и России. Он просто взял меня за руку, привёл туда и познакомил со всеми. Моей же лучшей рекомендацией были имена Земцова и Газизова. Они заранее там расписали мои лауреатства и прочие заслуги, так что меня приняли очень хорошо. Заодно сдали мои документы секретарю, присовокупив к ним дежурную коробочку конфет. Раньше было так принято, что если тебя взяли в Союз композиторов России, то дальше Тихон Николаевич Хренников, председатель СК СССР, подпишет.

Итак, я начал осваивать Москву. Окрестности Тверской, Елисеевский магазин, Телеграф, переговорный пункт на Огарёва, Макдоналдс, Союз композиторов России. А если выходил с соседями по номеру, то и дальше. В самой же гостинице я установил дружеские отношения с коридорными, и они помогали мне с дополнительными услугами – душем, стиркой. Так я решил насущные вопросы.

Кстати, очень здорово, что со мной вместе поступали в аспирантуру мои земляки – альтист Володя Бакулин, скрипачи Флюра Ситдикова и Геннадий Деркач. Они все подхватили меня, стали всячески помогать, водили обедать в Гнесинскую столовую. Я созвонился с дочкой Дамира Мингазовича, Ольгой, которая жила в Москве и она мне тоже помогала. В результате я несколько успокоился и продолжил сдавать экзамены. Я даже сам себя зауважал – ситуация нестандартная, но я с ней справился.

И вот я пришёл сдавать коллоквиум. Это экзамен на знание музыкальной литературы и истории музыки, на общую эрудицию. Там могли спросить всё, что угодно. Мне дали послушать фрагмент и попросили определить форму. Это была вторая часть Четвёртой симфонии Чайковского, а я и так знал, поэтому сразу ответил. Потом стали гонять по музыкальной литературе. То, что не смог сыграть, я спел. Мне поставили пятёрку. Третьим экзаменом шла история КПСС и политэкономия. С этим у меня никогда проблем не было, и я один в потоке сдал на пять.

Приключения пошли дальше. Иностранный язык. В институте все в основном изучали английский. Я же занимался немецким с супругой Александра Давыдовича Франка Полиной Вениаминовной Магаршак. Она добросовестно пыталась меня подтянуть до нужного уровня, но я делал то, что она мне задавала и благополучно забывал. Зная мой уровень, она беспокоилась за мой экзамен по иностранному. И совершенно справедливо беспокоилась! Она позвонила в Москву, договорилась, чтобы у меня спросили заранее подготовленные тексты. Я спокойно пришёл на экзамен, и тут выяснилось, что у меня будет принимать не тот педагог! Моя красиво выстроенная схема рухнула в одночасье. Минут двадцать мы морочили друг другу голову, и она поставила мне тройку. А ведь баллы нужно набирать!

Генрих Ильич Литинский, вероятно, контролировал своих абитуриентов. Педагога по иностранному вызвали к проректору Арзамасову, объяснили, что нужно было поставить, и она исправила оценку на четыре.

За время экзаменов я в Москве адаптировался, даже нашёл специализированную библиотеку на Валовой, и туда добирался уже на метро самостоятельно. Дорогу спрашивал, и мне всегда помогали – народ тогда был отзывчивый и более доброжелательный, чем сейчас.

Однажды утром я шёл один утром в институт, и в переходе ко мне обратился пожилой человек, предложил помощь. Мы разговорились, он расспросил меня, кто я и куда иду. Мне запомнилось его деликатное отношение и приятный тембр. Позже, слушая радио, я узнал своего провожатого – это был Дмитрий Борисович Кабалевский…

В освоении Москвы я настолько «продвинулся», что у этого стали появляться оборотные стороны. Я знал, где можно купить поесть и выпить. Я уже чувствовал себя одной ногой в Гнесинке, и после экзамена начал потихоньку отмечать это событие с соседями по комнате. Ближе к 30 сентября в Москву подъехал Вячеслав Андреевич Баркалов и привёз мне ещё 100 рублей, дай Бог ему здоровья! Оказывается, они мне от Союза композиторов Башкирии выделили материальную помощь. Ох, и напились же мы с ним на радостях!

После экзаменов я ещё несколько дней ждал зачисления. Я позвал Ольгу (дочь Дамира Мингазовича), и мы с ней купили подарки Ларисе и детям. Я уже знал, что поступил, и сдал документы в СК России. Мне было просто и комфортно. Я даже не переживал. Может, потому всё так легко и сложилось.

В Уфу я вернулся в октябре, разменял квартиру на однокомнатную и трёхкомнатную и остался один. Но одному мне пожить никак не удавалось, у меня всё время кто-то из друзей тусовался, поскольку и мне нужна была помощь, и им было, наверное, со мной не скучно.

Надо было решать, что я буду делать в аспирантуре. Генрих Ильич Литинский, который взял меня в свой класс, вызвал меня на урок. Мы прилетели со знакомой в Москву, заселились в мою любимую «Центральную» и 7 ноября пошли на урок к нему домой, поскольку был праздничный день. Поговорили, наметили, что будем делать. Решили остановиться на романсах и струнном квартете. «Присылайте мне письмом темы, а я буду смотреть и утверждать», – сказал он. На том и порешили.

Первая установочная сессия должна была состояться в январе, и помимо специальности, мне нужно было просмотреть курсы по остальным предметам. Эта учёба, сами поездки в Москву стали для меня большой школой жизни. Я узнал много людей, характеров. Бывало, приедешь на сессию, а классов нет – своих студентов полно. А их же не выгонишь только потому, что я с трудом добрался в институт.

На свою первую сессию я поехал с Ольгой Вороновой. Она как-то неожиданно появилась и стала работать у меня помощницей-секретарём. У неё в Москве оказались родственники, и она охотно решила совместить приятное с полезным. Но по спецклассу я привёз тогда мало материала, да и фразировка страдала, потому что я не знал, как записать. Литинский давал мне задания в надежде, что я уже всё это умею делать. Он безжалостно чиркал мои опусы, а я не понимал, что с этим делать. Сессия прошла в несколько нервозном ритме, и я многое не успевал.

Я проездил три сессии, после чего должен был показать, что сделано за год. И я по специальности не справился. Мне поставили двойку и исключили из аспирантуры. Причины были, скорее, технического характера – я не успел оформить должным образом ноты, раздать их музыкантам-студентам, которым надо было заплатить за исполнение. Плюс, я оплачивал дорогу и работу секретарям, и под грузом этих проблем ушёл в запой. Вопроса, с кем пить, уже не было. Пили профессионально, несколько дней. Это было кошмарно, но это было так.

И вот 31 марта 1983 года мы сидели с друзьями, Кубагушевым и Ксенофонтовым, и мне принесли телеграмму: «Уважаемый Салават Ахмадеевич! Доводим до Вашего сведения, что Вы приняты в Союз композиторов России». Меньше года прошло с того дня, когда я подал заявление (13 сентября), и вот меня приняли! Меня распирало от радости, гордости и благодарности всем, кто мне помог! А чуть позже меня исключили из аспирантуры. Это было похоже на какую-то злую шутку судьбы…

Но с глаз долой, из сердца вон. Я потом встречался с Генрихом Ильичём Литинским на концертах, где звучали мои произведения, в Доме творчества. И с Николаем Ивановичем Пейко были нормальные отношения. Он даже забыл, что когда-то исключил меня из аспирантуры.

С тех пор я стал замечать, что у меня по жизни идут полосы – внятные, ощутимые, хорошо обозначенные. За успехом всегда идёт неудача, как расплата. И наоборот, в любом плохом событии кроется какой-то смысл, который становится ясным позднее.

Продолжение следует…