Салават. Исповедь. Часть девятая

Глава 9. Мои университеты, или Возвращение к истокам

 Интермедия

Сколько бы я ни ездил в сторону Учалинского района, всё пытаюсь почувствовать то характерное волнение, которое возникает при слове «родина». Это и так понятие растяжимое – малая родина, страна. Но теперь с годами всё реже езжу туда, и еду не как на родину, к себе домой, а как в гости. А вот когда возвращаюсь в Уфу, то тянет она меня мягко и требовательно. Пахнет домом, волнуюсь, приближаясь к милым сердцу местам. Здесь мне комфортно, всё знакомо. Без Уфы я долго не могу.

Но я рад, что местом моего рождения стал Учалинский район. Хоть и не стало давно моих родителей, и поездки сократились, но еду в те края с удовольствием. Величава природа наших мест между Архангельским и Инзером – нетронутый урман, растущие на скалах деревья, родники, шумящие как реки. Природа успокаивает и вдохновляет одновременно. Смотришь на творения Господа, вслушиваешься в эти тихие шёпоты мира вокруг тебя и хочется стать выше, сильнее, мудрее.

С другой стороны, задумываюсь о людях, своих земляках. Они живут среди этой красоты постоянно, каждый день. Но именно поэтому, в силу привычки к красоте, они её не замечают, перестают чувствовать, и, что самое обидное, приносят в неё не самые лучшие свои черты. Ведь знаю – много хороших и трудолюбивых людей там живёт. Но между Белорецком и Учалами (я впервые обратил на это внимание) нет по трассе ни одного места, чтобы можно было перекусить и отдохнуть! А ведь это говорит о том, что народ с ленцой. От этого веет холодом равнодушия, негостеприимства. А ведь хочется иногда остановиться в дороге, посидеть, попить чайку. Да и в самом Белорецке, куда мы приехали вечером, не смогли найти ни одного работающего кафе. А вот по дороге в Казань, например, на каждом шагу бистро, закусочные. И пусть дорога на мою родину не федерального значения, но по ней ездят машины, и я надеюсь на изменения к лучшему.

Сейчас я езжу в наши края только по необходимости, когда приглашают. В 25 километрах от Учалов в посёлке Озёрный живёт моя сестра. Я очень благодарен, что она приняла от мамы миссию по сохранению нашей семьи. Мы у неё собираемся, привозим своих детей, узнаём новости, отмечаем праздники и вспоминаем об ушедших.

Из тех же краёв и моя теперешняя жена, Разида. Больше того, она жила на моей улице, Второй Подгорной. Мы с моей будущей тёщей Нажиёй и тестем Халидаром были знакомы, когда Разида ещё не родилась. А лет в 12-13 я, по их рассказам, даже помогал баюкать в люльке малышку Разиду. Так что я, можно сказать, у себя под носом нашёл своё счастье. Потом семья переехала в Казахстан, а я вырос и успел дважды жениться, пока не встретил опять свою соседку. Я приехал в Миндяк с концертом, и она подошла, напомнила о своих родителях. И я уже её не отпустил от себя. Такая история.

Итак, институт искусств. Ещё один прекрасный период моей учёбы. С позиции двадцати лет – а для мальчика это совсем мало – это самая благодатная и бесшабашная пора. Но я уже был женат, и это налагало ответственность.

Когда начался учебный год, я приехал в Уфу, и с Ларисой некоторое время мы жили у Валерия Константиновича Андрейчука, у которого в музыкальной школе учился Сергей Малышев. Особенных материальных проблем наша молодая семья не испытывала, поскольку мы с Ларисой работали, плюс я получал стипендию. Лариса к тому времени уже работала следователем в Ленинском РОВД по уголовным делам, у неё были свои сложности, дежурства, и накапливалась усталость.

Нам надо было искать квартиру. В первое время нас выручали друзья, за что им спасибо. Но помимо этого моей главной задачей было всё-таки оправдать доверие Земцова, рекомендовавшего меня на «Любимый» теоретический факультет. И я стал вгрызаться в профессию музыковеда-теоретика, втайне лелея мечту всё-таки смодулировать на композицию.

Курс наш был замечательный и примечательный. В том году впервые выпустились питомцы Средней специальной музыкальной школы и почти все поступили в институт на теоретическое. Сейчас это всё известные преуспевающие люди, а тогда молодые талантливые дети – Гуля Камалова (впоследствии Курмашева), Виталик Шуранов, Гайша Мухамедова, Зульфира Худайгулова, Флюра Альмеева. Со мной из училища искусств в институт поступили Света Збитнева, Лена Овсянникова, Лена Егорова, Таня Монова, Сергей Иванов, Галия Давлетова. Потом к нам присоединился Володя Егоров, который уже преподавал в училище, но пришёл за высшим образованием. Всё это были очень хорошие, отзывчивые и добрые люди. Мне в этом отношении очень повезло.

Но самое интересное – новые преподаватели, новые отношения. Получилось так, что мне разрешили-таки факультативно заниматься композицией по просьбе Риммы Хамзеевны Исламгуловой, бывшей в то время заведующей теоретической кафедрой. Педагоги об этом знали, и относились ко мне лояльно. Я же получил возможность по-прежнему заниматься с моим любимым педагогом Евгением Николаевичем Земцовым. И первое, что мы сделали на первом курсе, обратились к новым фольклорным темам. Мы выбрали три башкирских напева – «Ерем кашка», «Сонаем» и «Колой кантон».

А потом начались эксперименты. Земцов подводил меня к тому, чтобы я осваивал и современный стиль письма – серийную технику*, алеаторику**, и другие композиторские изыски. На этой волне я начал работать над сонатой для виолончели и фортепиано (она впоследствии прозвучала на моём дипломном концерте). Нужно сказать, что в пору моего студенчества было легко договариваться с исполнителями – они учились с большим удовольствием, что ли. Не было меркантильных претензий, зато был искренний энтузиазм. Так, я легко пригласил сыграть мою сонату виолончелистку Таню Прядину.

Количество и качество написанного мною к первому курсу института сподвигло меня на серьёзное дело – я решил устроить свой авторский концерт. Из имеющихся у меня прелюдий, поэмы для баяна, песен, цикла на стихи Ронсара я забабахал вечер в Доме слепых, средь бела дня, в 16 часов. Это было не просто, но я взял на себя подготовку, и мне это удалось. Концерт длился час и сорок минут. Играли мои новые друзья, солисты, играл вокально-инструментальный ансамбль, и я сам пел свои песни. Однокурсники пришли все и, конечно, поддержали меня. Но я этот вечер помню смутно. Почему-то я не воспринял его как нечто неординарное – всё время был на сцене, за кулисами, и за всей этой суматохой не смог прочувствовать торжественность момента. Потом были поздравления, мы отметили событие. Но я почувствовал, что имею потребность в обратной связи со слушателем, мне хочется, чтобы моя музыка звучала, и я чувствовал, как её принимают люди. Это важная для меня черта – поделиться и услышать отклик, мнение. И несмотря на то, что я не позаботился о том, чтобы сфотографировать и как-то зафиксировать этот концерт, я его вспоминаю с теплом как свой первый авторский вечер, положивший начало череде последующих.

Продолжая заниматься, я познакомился с ребятами, которые учились композиции и были постарше меня. Это Рустем Сабитов, Айрат Кубагушев и Рамиль Искужин. Чуть позже поступили Андрей Березовский и Айрат Каримов, Нур Даутов, Светлана Миннибаева. Потом институт пополнился студентами из Якутии, среди них особенно выделялся Володя Ксенофонтов. Уже само перечисление известных имён говорит о том, какое интересное общение было у нас в институте.

Занятия с Земцовым проходили не реже одного раза в неделю, иногда чаще. К нему я мог зайти в любое время и получить его совет или рекомендацию. Но за это он требовал от меня серьёзного выполнения его требований и заданий. Исключений из правил не было. Его знаменитый химический карандаш по-прежнему чиркал мои ноты и заставлял переделывать работу по много раз. Самое же интересное было, что когда бы я ни приходил, он обязательно что-либо играл или слушал. Мы проанализировали весь «Хорошо темперированный клавир» и «Искусство фуги» Иоганна Себастьяна Баха. Евгений Николаевич был во многом для меня примером широко образованного музыканта – он хорошо владел немецким языком, имел много связей с композиторами и теоретиками в Москве и за рубежом, получал самые свежие новости из мира искусства и делился этими знаниями со студентами. Это удивительный, открытый, много знающий человек. При этом он никогда не показывал, что между нами – пропасть в образовании. Я всегда удивлялся, как он решился вообще взять меня в свой класс – это же такой риск, и рисковал он не чем иным, как своей репутацией! Неустанно буду его благодарить и молиться за него.

Под руководством Земцова я написал несколько прелюдий для фортепиано, струнный квартет и квинтет для духовых инструментов, который получил потом долгую жизнь и был издан. А раньше, на втором курсе, с его подачи, после прослушивания Свиридова, решил написать романсы на стихи Блока. Их получилось всего шесть. Я использовал здесь современный язык, и они были достаточно сложны для исполнения.

Впоследствии, на втором курсе, их исполнил на экзамене мой друг Радик Гареев. У нас были регулярные отчётные концерты, и это произведение прозвучало не просто в классе, а на сцене, перед зрителями. Прямо на экзамене Радику зааплодировали, а одна из ведущих на кафедре истории музыковедов, наш педагог Нора Аркадьевна Спектор сказала про Радика: «Этому мальчику я буду ставить по своему предмету не ниже четвёрки». Так потом и было, несмотря на его пропуски занятий в связи с концертами и конкурсами. А получить четвёрку у Норы Аркадьевны было не просто!

«Прелесть» моего положения на первом курсе института заключалась в том, что теоретики смотрели на меня как на почти что композитора, а на кафедре композиции относились как к факультативщику. Это давало мне известный карт-бланш на экзаменах и семинарах.

В то же время у меня появился хороший друг. Мы близко сошлись с Айратом Кубагушевым. Он учился у Исмагилова и жил в общежитии, куда мне было удобно заходить, поскольку оно находилось недалеко от института. С Айратом у меня начался новый период в жизни – башкирский. Айрат был башкиром до мозга костей – он мыслил по-башкирски, знал историю и культуру своего народа, впитал все традиции, заложенные мэтрами башкирской композиторской школы. Загир Гарипович видел в этом мальчике продолжение себя, своего дела, тем более, что Айрат играл на курае, как и сам Исмагилов в юности.

Так вот, Айрат начал мне читать стихи. Он первым познакомил меня с Мустаем Каримом, Рами Гариповым, Рашидом Наджми, Рауилем Бикбаевым, прочёл мне массу народных сказаний – баитов, кубаиров. Айрат меня практически заново учил башкирскому языку – не такому, бытовому, на котором я говорил в детстве, а литературному, изысканному, роскошному в своей мелодике языку. Сначала я больше половины слов не понимал, останавливал его, задавал вопросы. Айрат смеялся надо мной, моим корявым произношением, но терпеливо объяснял мне все тонкости и нюансы. С него, с наших башкирских литературных вечеров за рюмкой чая началось моё возвращение к истокам.

_________

* СЕРИЙНАЯ ТЕХНИКА – техника музыкальной композиции, использующая в качестве звуковысотной основы музыкального произведения серию (ряд) неповторяющихся звуков.

**АЛЕАТОРИКА (от лат. alеa – игральная кость; случайность) – течение в музыке ХХ века, в основе которого лежит принцип случайности в процессе творчества и исполнительства.

 Продолжение следует…