Салават. Исповедь. Часть четвертая

За годы учёбы в интернате лето для меня было равнозначно слову дом. Забегая вперёд, скажу, что с каждым годом всё больше меня тянул город – в этом чувствовалась некая потребность. Не потому, что я не любил быть дома. Мама меня всегда встречала, баловала. Это была относительная свобода – после интернатской жизни по распорядку летом можно было гулять с соседскими мальчишками вволю. Хотя для нас, конечно, никто не отменял прополку огорода или окучивание картошки. Но чувство свободы это не ограничивало. Лето – это утреннее пробуждение, когда встаёшь рано (школьная привычка), и впереди ещё целый огромный день, полный событий.

Утром мама выходила на летнюю кухню, где была дровяная плита, и начинала готовить для нас завтрак. Когда летом мы собирались все вместе, с братьями и сёстрами, мы даже за стол не могли сесть в один приём – ели по 5 человек. И как мама умудрялась нас всех накормить? Мяса, практически, не было. Ели картошку, хлеб с молоком. Самовар же в нашем доме вообще не успевал остыть – всегда пошумывал.

Там же, рядом с летней кухней стоял ручной сепаратор. О том, как он работает, можно было догадаться по характерному гудению. В маминых руках он гудел ровно, без сбоев, в одном тоне, как будто она тянула звук смычком на скрипке. Но я же музыкант, приноровился крутить ручку под мамин звук. При всём старании, так, как у мамы не получалось.

Помню ещё забавную историю про хлеб. Хлеба на такую семью всегда надо было много, и мама посылала нас с братом в магазин. Нам вручали рубль с копейками, и нам на день этого хлеба хватало. Как правило, выходило четыре буханки по 20 копеек и две по 16. По дороге домой мы, понятное дело, одну булку надкусывали.

Так вот, однажды пришли мы в магазин. Мать с отцом были на сенокосе и оставили нам аж два рубля, чтобы мы купили сахар. В магазине нам встретились женщины, в том числе и моя тётка Залия-апа. Они обсуждали слух о том, что в городе пропала соль, и размышляли, дойдёт ли до нас такое. И про запас брали при нас по несколько пакетов. Скорее всего, это была моя инициатива, но мы купили соли на один рубль! Если учесть, что пачка соли стоила тогда 6 копеек, легко посчитать, сколько мы набрали. Как мы её дотащили – об этом история умалчивает. Вечером, когда усталые родители пришли с работы, мы похвалились, какие мы запасливые. Но нам так влетело! Мама-то рассчитывала на 2 килограмма сахара по 78 копеек, плюс хлеб на весь день, а получила 16 кило соли!

В одни каникулы однажды пошли с ребятами не речку купаться. Я остался сохнуть на берегу, а мальчишки ещё отправились порыбачить. Стоят где-то недалеко, негромко переговариваются. Я же надел отцовские резиновые сапоги и потопал к мальчишкам. Иду и пою: «А я иду, шагаю по Москве». Не допел и рухнул с обрыва в речку. Упал солдатиком, сапогами ударившись о воду так, что ребята подумали – бомба. Столько шуму наделал! Всех напугал, да и сам еле жив остался – Бог сберёг.

Ещё одна история случилась тоже на воде. На нашей улице Подгорной было озеро Разрез, как карьер. Не очень хорошее место – были даже трагические случаи. Купались мы с Валеркой Каретниковым и Колькой Петровым. Я плавал не очень хорошо, поэтому страховался баллоном. А потом решил попробовать сам. От берега до берега на Разрезе метров 12, но место коварное. Ребята увидели, что я уже далековато от берега и закричали: «Плыви назад!» А кто его знает, где он, этот зад? Я же не вижу берегов! И кто-то сказал: «Давай вставай!», и я ухожу на дно. Первая мысль: «Всё!» Вторая: «Почему всё?» И задёргался. Валерка подплыл, я в него вцепился, и так мы выплыли.

Колька Петров, здоровее всех нас, но почему-то не мог меня транспортировать – я его постоянно топил. А маленький Валерка как партнёр лучше оказался.

Друзья мои погибли нелепо. Валерка отслужил в Германии, вернулся работать домой, но в карьере на него упал камень и зашиб насмерть. А Кольке достался нож в сердце, причём, без ссоры или драки, в мирной ситуации. Случай, ничего не поделаешь…

Но лето – это не только гулянье. Я вспоминаю, как мы заготавливали дрова. Дома топили голландку и русскую печь, и дров было нужно много. Я как раз был специалист по дровам. Где-то в 6-8 классах я уже был довольно крепким физически и вместе с отцом пилил дрова. За один-два дня мы пилили машину дров: пилили, кололи, складывали в поленницы. И ничего, попьёшь айран, и вперёд! Правда, колоть дрова у меня не получалось – в детстве топор уронил на ногу, и страх перед этим орудием остался. Хотя Дамир Мингазович рассказывал, что ему удавалось колоть дрова. Он вообще был очень дотошным и терпеливым. Как-то у меня запуталась лента кассеты, на которой была записана аудиокнига, так Дамир Мингазович сидел с ней часов шесть, но книгу спас, распутав ленту.

В 1972 году стали строить новый дом. Плотником у нас был Пантелеймон Захарович (отец моего друга, батюшки Петра). А я же по дровам специалист! Вот и крутился под ногами, как подмастерье, при дяде Пантелее. Отец сказал как-то, что не хватает двух брёвен на сруб. Мы ночью сели на телегу и поехали с ним в урман, в тайгу, добывать брёвна. Переехали подальше, через речку, чтобы нас не было слышно в деревне. Заехали в лес, отец фонариком посветил, нашёл дерево. Топором рубить нельзя – быстро вычислят. Ночью-то звуки далеко разносятся! И вот мы, стоя на коленях, спилили три дерева. Отец ругался на меня за мою нерасторопность. Понятное дело, нервничал, как бы нас не поймали. А с меня семь потов сошло. Потом отец обрубил сучья, и мы взгромоздили кое-как на телегу эту тяжесть. Поехали обратно. Сами рядом с телегой идём – лошади же и так тяжело. Заехали в речку, еле-еле переехали брод. Ночью вернулись, спрятали брёвна, освободили от бересты, чтобы не было видно, что это новые брёвна.

Странно как-то это устроено – мы жили в благодатных лесах, а дом построить себе не могли. Да что там дом… Мать как-то ходила за веником и сломала ветки молодой берёзы. Лесник оштрафовал её на 30 рублей – по тем временам, большие деньги.

На строительство дома денег не хватало, как бы отец не крутился на работе. Родители решили зарезать тёлочку и продать в Белорецке на рынке. Отец поехал продавать, а меня взял считать деньги. Выехали ночью, часов в 12, когда тракт был уже более-менее разгружен. Лошадь жалели, поэтому в гору слезали с телеги и шли пешком. К утру, часам к 7, встали и начали продавать мясо. Часа за три продали, потом заехали в гости, где отец слегка отметил хорошо проведённую операцию. Это был первый дальний переезд, во время которого отец подкинул мне одну мысль: «Раньше и в Уфу, и в Москву можно было доехать только на лошади. Раньше и цари передвигались на любые расстояния тоже на лошади, с той же скоростью».

Классе в пятом соседские мальчишки стали курить. С 8-9 класса я курил уже стабильно. В школе поневоле бросал, а летом начинал по новой – «Север», «Прибой», «Беломорканал». Потом, когда вырос и появились деньги, перешёл на фирменные. Благодаря этому я приобрёл дурную привычку на всю жизнь.

На баяне я уже играл лучше соседа, Толи Вичканова, и приобрёл славу тапёра. Ребята собирались как на дискотеку, и я играл. Уже и зарплату в клубе за игру стал получать. И тут же стал пробовать спиртное. Когда мне ребята предложили попробовать, я был примерно в седьмом классе. Меня уговаривали, что ничего страшного со мной не будет. Я же по молодости не понимал, что делаю. И хотя передо мной был пример отца, я тогда про наследственную предрасположенность не знал ничего.

Так что моя родина, Миндяк, подарила мне, помимо массы полезных навыков и эти две дурные привычки, сказавшиеся на всей моей жизни. Сейчас я говорю своим детям: «Посмотри на меня. Ты тоже так хочешь? Только дураки повторяют ошибки старших, а умные учатся на них».

В девятом классе летом я домой не приехал, потому что были выпускные экзамены. Я закончил девять классов средней школы и пять классов школы музыкальной, и у нас с Дамиром Мингазовичем и Николаем Яковлевичем вопрос о том, куда мне поступать дальше, не возник.

Глава 4. Конец интернатской жизни, или Училище искусств

Интермедия

Накануне послушала «Пять женских портретов».

– Они такие разные… Так и хочется узнать, кого ты имел в виду. Раз «портреты», открой тайну – кто они? И почему именно пять?

– Мужчина всегда чего-то ищет, ждёт. Как правило, чуда он не находит. Знать множество людей – это счастье. Но обращаешь внимание на людей, у которых есть особенность. Эта особенность в человеке, словно загадка, и меня она не отталкивает, а притягивает. Получается смена кадров, как в кино.

Как бы мы, художники, писатели, композиторы не изобретали новые темы, всё равно приходят к любви. В музыке не надо конкретных понятий, слов. Это свободное пространство, где преломляются понятия, жизненный опыт.

И про тайны не спрашивай. На то они и тайны. Как Чайковскому удавалось создавать такие мелодии? «Осенняя песня» – просто, но так трогательно! Даже бравурное затрагивает душу. Человеческие струны, понятный отзыв.

«Портреты» – это впечатления разных лет. Кто именно – не важно. Художник пишет портрет. Настроение, поза, нюансы важнее фотографической точности.

Когда я писал «Портреты», думал, что неподготовленная публика больше воспримет стиль этого произведения. Оказалось же, что именно профессионалы горячо приняли эту музыку. Я пришёл к мысли о том, что люди соскучились по живой теме. Хорошую, запоминающуюся, изысканную тему не так просто написать.

Например, в одной из частей звучит размер пять восьмых. Можно было бы написать вальс. Но у Чайковского слышится квадрат, а там тактов в 9-10. Естественно, потому что живо.

Есть жанры в литературе – под каждый свои выражения. Здесь цель – представить наиболее интересных женщин, которых я встречал на моём жизненном пути. Сначала был написан один портрет. Камалов предложил написать ещё 2-3 до цикла. Я написал ещё 4. А название «Портреты» предложила Татьяна Степановна Угрюмова. Она в годы учёбы в институте вела у нас предмет «Оперная драматургия» и поставила мне 4. Я тогда сказал ей: «Не ставьте четвёрку. Я же оперы писать буду».

Я всегда с благодарностью вспоминаю школьные годы за то, что они прошли именно в Уфе, в 28 школе-интернате. Основа, которая была заложена там – будь то музыкальное, будь то литературное образование, будь то организация внутренней дисциплины – это заслуга школьных педагогов. Меня ведь сейчас никто не заставляет идти на работу, но я с утра прихожу в студию с целью что-нибудь сделать. Есть вдохновение, нет вдохновения – внутренняя дисциплина дорабатывает.

Я благодарен школе за внеклассные занятия – научился бегать на коньках, ходить на лыжах. Занимался в драматическом кружке, пел в хоре, читал в литературных монтажах. Я аккомпанировал в танцевальном кружке, и научился очень многим навыкам. Оказывается, Бог меня подспудно, но правильно готовил к композиторской профессии, где надо знать не только музыку, но и театр, балет, и многое другое. Несмотря на негативные моменты, когда ты один на один со своими проблемами, когда о своих обидах порой рассказать некому, когда ходишь голодный, потому что в старших классах мы росли, как на дрожжах, и порции в столовой не хватало, чтобы утолить наш волчий аппетит.

По этому случаю я вспоминаю про сало. Когда были подростками, ужин был в 19.30. Это была какая-нибудь каша, хлеб, чай. Поешь – и через час снова голодный. Пробовали хлеб таскать, но всё равно есть хотелось. А я занимался часов до 10 – 11 вечера (я к тому времени был на особом положении, и мне разрешали такое нарушение режима). Мой одноклассник Алёша Вербицкий снабжал нас настоящим деликатесом – солёным салом! Сало привозили ему родственники, и мы вывешивали через форточку заветный пакет. И вот представьте – поздний вечер, мы с мальчишками вытаскиваем из-за окна свои стратегические запасы в виде ароматных шматов, а хлеб-то у нас уже есть! С тех пор обожаю сало. Сейчас моя сестра в Абзелиловском районе по рецепту тамошних немцев к моему приезду обязательно солит сало.

Начиная с пятого класса, мы дежурили по графику на кухне. Ребята, которые получше видят, работали на раздаче – накрывали столы. Все ели в две смены каждая по сто человек (в интернате учились 200 человек). Те, кто не раздавали, стояли на мойке. Так и получалось, что за день через наши руки проходило 600 комплектов посуды. С тех пор я отлично мою посуду. Кроме того, мы и убирали за собой сами, мыли пол.

Литературная запись Виктории Симоновой

Продолжение следует…