От Боярского леса до горы Саит-тау. Часть вторая

4. Мой отец

Мой отец, Хадый Низамутдинович Рафиков, был очень красивым человеком: среднего роста, хорошо сложенный, всегда жизнерадостный. Волнистые темно-каштановые волосы зачесывал назад по моде того времени. Глаза были зеленовато-карие. Играл на гармошке, и мы, дети, все вместе плясали под его гармошку. Он при этом громко и раскатисто хохотал. Любил хорошо одеваться, был очень опрятным и подтянутым. По тем временам у него были очень хорошие пиджачные пары, вельветовые толстовки – в нашем селе редко кто из мужчин так нарядно одевался. Он носил также карманные часы с цепочкой. Даже занимаясь хозяйственными делами во дворе, одевался чисто и аккуратно. У него было целых два кожаных пальто, одно длинное, другое короче. Их дополняли хромовые сапоги.

 Вспоминает Зайтуна: «В этой одежде, по словам Марьям-нэнэй, дедушка Хадый был очень похож на актера Вячеслава Тихонова в роли Штирлица: "Вылитый ваш дедушка!" Она смотрела сериал "Семнадцать мгновений весны" каждый раз, не отрывая глаз от актера Тихонова, который так напоминал ей дедушку, "особенно в кожаном пальто и хромовых сапогах"».

Хотя до женитьбы мои мать и отец почти не были знакомы, и их поженили по сговору родители, на мой взгляд, они были хорошей парой. Прожили вместе до войны всего 12 лет и родили шестерых детей. Сначала отец работал продавцом в сельмаге в Толбазах, а затем его направили заведовать складом на оптовую базу на железнодорожной станции Белое Озеро (Аккуль). Там мы снимали частную квартиру, и я даже помню, как туда приезжал дедушка с материнской стороны Шайхутдин.

За несколько лет до войны мы снова вернулись в Толбазы, где отец устроился на работу в сельмаг. В 1937-38 годы, когда происходили массовые репрессии, у арестованных конфисковали даже домашнюю утварь, которую власти сдавали в магазин для реализации. Из этих конфискованных вещей отец приобрел большое зеркало до потолка в резной деревянной раме и с тумбочкой. Это зеркало стояло в мамином доме до 1986 года, когда его продали, а дальше оно пропало. Кроме того, купили высокий резной двустворчатый буфет.

Вспоминает Зайтуна: «Я же в раннем детстве гостила у бабушки Марьям в Толбазах. Внутри бабушкиного буфета сохранились запахи чьей-то давней богатой жизни. Наверняка, это были ароматы каких-то дорогих специй и приправ, которые в нем хранили прежние состоятельные владельцы».

5. Папа ведет меня в школу

В 1938 году, когда пришло время отвести меня в школу, в нашей семье мальчиков еще не было. Я была первенцем и папиной любимицей, и он часто брал меня с собой в магазин, где работал продавцом. Он же сводил меня перед школой в парикмахерскую, где мне подстригли челку до бровей. На фотографии того времени я стою в атласном платье розового цвета, в белых носочках и настоящих туфельках. А Нафиса (младшая сестра бабушки, на два года старше меня), стоящая рядом со мной, обута в шерстяные носки-самовязки и резиновые галоши. Папа сказал: «Будешь знать русский язык – не пропадешь. Пойдешь в русскую школу». Несколькими годами раньше мы жили на станции Аккуль, где папа заведовал оптовой базой Аургазинского райпотребсоюза. Я там играла с русскими ребятами и научилась говорить по-русски. Так что я была готова учиться в русской школе. Моя первая учительница, Зоя Николаевна, была молодая светловолосая женщина. Я уже знала буквы, потому что папа занимался со мной. Но до войны я закончила всего три класса. А во время войны голодным ребятишкам было уже не до учебы – не было никаких школьных принадлежностей или учебников, не было одежды и обуви, чтобы ходить в школу в осеннюю или весеннюю распутицу или морозной зимой. Ходили в школу с пустыми руками – без сумок или учебных принадлежностей, писали между строк на газетных листах, чернила делали из сажи, которую выскребали из печки. Перья оставались с довоенных времен, и мы нитками приматывали их к палочкам, чтобы сделать ручки. Мне не удалось закончить седьмой класс, но справку об окончании седьмого класса мне в школе выдали, чтобы я смогла поступить в Кооперативную школу в Бирске. Туда меня отправил учиться на бухгалтера Митрофанов-абзый, друг отца. Все хотели, чтобы я скорее обрела профессию, начала работать и помогала матери поднять младших сестер и брата Шамиля.

6. Как семью Фаткуллиных задели сталинские репрессии

В 1939 году нашего дедушку Шайхутдина Фаткуллина, его старшего сына Ягафара и многих других их односельчан забрали ночью в сельсовет и увезли неизвестно куда. Об этом долгие годы все хранили молчание. Каким-то образом каждый понимал, что об этом нельзя говорить. Только в середине 80-х стало известно, что их всех расстреляли где-то в Иглинском районе в подземных выработках уже через две недели после ареста.

Когда их официально реабилитировали, мама получила компенсацию 7200 рублей за отца, как дочь репрессированного, и на эти деньги Шамиль, мой брат, купил машину. А компенсацию за репрессированного Ягафара получила его дочь Шафига.

7. Отец уходит на фронт

У бабушки Миниямал Фаткуллиной со стороны матери на фронт ушли три сына – Барый, Шайхаттар и Хамит. У Барыя к тому времени было уже пятеро детей, а у Шайхаттара трое. Бабушка Миниямал жила в семье Шайхаттара со снохой по имени Мархаба. Хамит с молодой женой, которую тоже звали Мархаба,были женаты всего три месяца и еще не отделились от родительского дома. Дядя Хамит очень сильно простудился еще на станции Алкино, во время обучения перед отправкой на фронт, и там же скончался от воспаления легких. Когда семья получила это извещение, молодая сноха, которая сама была сиротой и очень привязалась к нашей бабушке Миниямал, предлагала ей жить вдвоем в амбаре, перестроив его в избушку. Но бабушка уже зависела от старшей снохи и не могла самостоятельно принимать решения. Младшая сноха Мархаба была вынуждена уйти из этой семьи и строить свою судьбу заново.

Очень скоро семья получила похоронное извещение о смерти дяди Барыя. Вернулся с фронта только дядя Шайхаттар, который долго считался пропавшим без вести: он был ранен, попал в плен и после войны всю жизнь страдал от эпилепсии, приобретенной в результате контузии, а еще от предвзятого отношения окружающих к бывшим военнопленным.

В семье Рафиковых со стороны отца было четыре брата – Хабибулла, Хадый, Тимергали и Миннегали. Трое из братьев были женаты уже до войны. Их отделили от родительского дома, но все трое жили по соседству. У Хабибуллы было трое детей, у Хадыя шестеро, у Тимергали – четверо, а Миннегали был еще холостой. Из четверых братьев с фронта вернулся только Миннегали. Он навещал семьи своих погибших братьев и плакал вместе с их вдовами: «Лучше бы я там погиб, хоть сирот бы поменьше было».

Отца призвали в декабре 1941 года, а в феврале 1942 года он погиб в бою под Ленинградом (у деревни Овчинниково), где и был похоронен. Извещение о гибели отца мы получили летом 1942 года. Когда почтальон принес письмо с фронта, мама была в поле на уборке. Мы взяли это письмо, и босиком по стерне все вместе прибежали к маме, потому что с февраля от папы уже не было никаких вестей. Мы думали, что это долгожданная весточка от отца. Когда открыли конверт и прочитали бумагу, все поняли, что произошло, и мы, громко плача, все отправились домой.

Наверное, отца, как главу многодетного семейства, мобилизовали не с самого начала войны. Все мобилизованные шли пешком до станции Белое Озеро, а потом совсем недолго их учили воевать на станции Алкино, где стояла военная часть. Мама даже один раз навестила отца там до отправки на фронт. Так она осталась с шестерыми ребятишками, из которых я была самая старшая. Запасов-припасов никаких не было – остались с тем, что на тот момент было у нас столе. Нам давали на паек ржаную муку, из которой мы варили похлебку с лебедой, крапивой и борщовником. Мы ее хлебали-хлебали, но ощущения сытости эта еда не давала, и вечное чувство голода одолевало нас с утра до ночи.

Продолжение следует…