Мой век. Часть третья

Судьба Хурмата 

Бәхет менән бәхетһеҙлек – бер сана. (Счастье с несчастьем – на одних санях)

«Атай, расскажи про войну!»... Как тысячи послевоенных мальчишек, которым посчастливилось встретить своих отцов живыми с фронта, я хотел знать все о геройских подвигах своего папы. Не раз и не два обращался я к нему с просьбой рассказать о войне, мечтая, как потом буду пересказывать друзьям истории о его фронтовой жизни.

А отец все время отнекивался, ссылаясь то на усталость, то на работу, то отшучивался: мол, мне твоя мама запретила – говорит, ты испугаешься и спать не будешь. Когда я стал постарше, отец уже старался мне объяснить свое нежелание говорить о войне. «Улым (сынок), на войне все было не как в кино. Страшно, грязно, холодно было. Мы, солдаты, все время тяжело работали, куда-то шли, куда-то ехали. В общем, нечего рассказывать.»

Но однажды, усадив меня, семилетнего пацана, на колено и глядя куда-то в сторону, отец рассказал мне о самом главном и самом страшном эпизоде своей фронтовой жизни.

Закончив с отличием ускоренную подготовку в артиллерийском училище, Хурмат Аминев в звании младшего лейтенанта был направлен на Карельский фронт. Служить его определили на зенитный бронепоезд противовоздушной обороны, где он отвечал за техническое состояние артиллерийского вооружения. 20-летнему офицеру пришлось командовать артиллеристами, среди которых были опытные бойцы, уже участвовавшие в боевых действиях. Но и сам молодой башкир уже участвовал в боях на Лужском направлении, когда горстка воинов – вчерашних курсантов противостояла механизированной мощи вермахта, рвавшегося к Ленинграду...

Шли первые месяцы войны. В Карелии Красной армии удалось остановить силы армии «Норвегия», рвавшейся к Мурманску, разгромить 3-ю горнострелковую дивизию вермахта, отбросив ее остатки за реку Западная Лица. Бронепоезда РККА играли важную роль в обороне мурманского рубежа, защищали станции, небо над ними, железную дорогу.

Однажды по бронепоезду было приказано собрать всех солдат и офицеров, умеющих хорошо ходить на лыжах. Отец, отличный лыжник, попал в команду. Предстоял ночной рейд в расположение недавно прибывшего на этот участок фронта подразделения финских горных стрелков. «Это была первая моя встреча с врагом лицом к лицу, – рассказывал мне отец. – Операция была «тихой», то есть уничтожать врага надо было, как можно дольше не применяя стрелковое оружие. Мы ножами сняли пятерых часовых и ворвались в расположение вражеской части. Вся операция заняла не более семи минут. Ножами и одиночными выстрелами мы уложили множество финнов и немцев, и тут же бросились обратно в пургу. Наутро после боя я увидел в зеркале, что у меня поседели волосы»...

*  *  *

Мой отец, Хурмат Халилович Аминев, родился в декабре 1922 года. Он окончил 7 классов с одними пятерками, поступил в педучилище, которое тоже окончил с отличием. Занимался спортом, по первому взрослому разряду ходил на лыжах. В 1941 году, после окончания педучилища, поехал поступать в Ленинградское высшее военное училище имени С.М. Кирова (ЛПКУ). Поступил – и тут началась война.

Курсантов училища, практически необученных, отправили на фронт уже 28 июня 1941 года. В составе оперативной группы Северного фронта стрелковый полк из курсантов-кировцев был выдвинут на главное направление наступления немецко-фашистских войск на Ленинград. Им довелось сыграть важную роль в защите Лужского рубежа, где наступление противника было остановлено на целый месяц.

12 августа подразделения ЛПКУ в ходе изматывающих боев были окружены в районе Большой Александровки. Бои продолжались до 13 августа, когда в войска пришел приказ заместителя народного комиссара обороны снять училище с фронта. По документам известно, что «из общего числа прибывших на огневой рубеж 1903 человек из окружения вышло 339 курсантов и командиров».

Выжившие курсанты были вывезены в Ленинград, затем их отправили в г. Березники Молотовской области (ныне Пермского края). Вскоре некоторых курсантов, в том числе Хурмата, определили в Первое Томское артиллерийское училище, объяснив, что фронту нужны срочно артиллеристы.

Томское училище осуществляло подготовку командирских кадров по сокращенной учебной программе, и уже зимой 1941-го Хурмат младшим лейтенантом был вновь направлен на фронт.

Про подвиги наших солдат и офицеров написано много – и самими фронтовиками, и настоящими писателями. Соревноваться с ними у меня не получится, поэтому я рассказываю лишь об отдельных событиях, сохранившихся в моей памяти и повлиявших на жизнь Хурмата и нашей семьи...

До войны в башкирских семьях молодые люди, как правило, воспитывались в строгих мусульманских традициях. В семьях того времени употребления алкоголя вообще практически не было, и, естественно, мой отец был абсолютным трезвенником до призыва в армию. А в Красной армии с финской войны выдавали всем известные «наркомовские 100 грамм», независимо от того, был ли молодой солдат из семьи с традициями употребления крепкого алкоголя, или из местности, где водку не видели вообще. Конечно, по воспоминаниям фронтовиков и литературным произведениям мы знаем, что пили пресловутые «наркомовские» далеко не все. Вот что пишет об этой традиции режиссер Петр Тодоровский: «Старшина шел по траншее с ведром и кружкой, и те, кто хотел, наливали себе. Те, кто был постарше и поопытнее, отказывались. Молодые и необстрелянные пили. Они-то в первую очередь и погибали. „Старики" знали, что от водки добра ждать не приходится». Слышал я и о том, что молодые бойцы нередко обменивали водочную пайку на сахар, табак, что-то, что можно было отправить домой.

Хурмат, к сожалению, перед искушением не устоял. «Фронтовые 100 грамм» сослужили ему плохую службу и на фронте, и в послевоенной судьбе...

 *  *  *

Отец окончил училище младшим лейтенантом, а демобилизовался в 1946 году в звании лейтенанта. Почему же офицер в условиях боевых действий так медленно рос по воинскому званию? Ведь мой отец был награжден орденами и медалями, был тяжело ранен, дважды контужен! Но за долгие пять фронтовых лет случились в жизни Хурмата и горькие ошибки, и даже наказуемые деяния.

...В небольшом карельском городке, куда бронепоезд был дислоцирован для ремонта и отдыха личного состава, молодые офицеры пошли вечером в местный клуб на танцы. А чтобы вести себя посмелее, выпили, как водится, водки. Придя в клуб, встретили воинов из других частей. Что они не поделили, неизвестно, но между парнями завязалась драка. И не просто кулачная разборка – дело дошло до личного оружия. Все остались живы, но отца, который на тот момент был старшим лейтенантом, после разбора дела разжаловали до младшего лейтенанта и лишили полученных ранее наград. Но главное, что оставили на месте службы, не посадили, дали возможность воевать дальше. Хотя, конечно, это происшествие в последующем сказывалось на продвижении по службе молодого офицера.

Хурмат стремился искупить вину, рвался на особо горячие участки фронта (Карельский фронт в ту пору, в 1942 году, был уже относительно тихим местом: войска фронта остановили врага, предпринимавшего попытки завладения Заполярьем, и вынудили его перейти к обороне). Как раз тогда в воинские части было направлено письмо, обращенное к выходцам из Башкирии и призывавшее их для пополнения 112-й Башкирской кавалерийской дивизии, понесшей значительные потери в боях на Юго-Западном фронте. Отец обратился к командиру поезда с просьбой, чтобы его отпустили служить в дивизию, на что командир ответил: «Что, торопишься героически погибнуть? Погоди – успеешь и здесь». И не отпустил, чем, возможно, спас ему жизнь. В начале января 1943 г. Башкирская кавдивизия участвовала в боях по освобождению Донецкой области и была практически полностью уничтожена неприятелем.

В апреле 1944 года основные воинские формирования Карельского фронта были переброшены на Дальний Восток, где на их базе был сформирован 1-й Дальневосточный фронт, который стал одним из главных фронтов РККА во время советско-японской войны 1945 года. Бронепоезд, на котором служил отец, также был направлен на войну с Японией.

На станции Ворошилов-Уссурийский (ныне это станция Уссурийск), где его бронепоезд проходил ремонт и техобслуживание перед отправкой на фронт, отец познакомился с Сакиной, моей будущей мамой, – об этом я подробно расскажу в следующей главе.

Итак, бронепоезд ушел вглубь Китая, а Хурмат думал о Сакине и о том, как вернется в село с молодой женой. На своем бронепоезде отец дошел до Порт-Артура, где и застал завершение войны с Японией.

Хурмат Халилович Аминев честно, геройски воевал в Великой Отечественной войне и в боевых действиях против японских империалистов на Дальнем Востоке. Свидетельством тому было множество боевых наград Хурмата, которые, к сожалению, не сохранились. Надо сказать, что участники войны к своим наградам в то время относились довольно равнодушно, ордена и медали отца лежали в шкафу, в шкатулке, на самом видном месте. Ребенком я часто играл с ними, во время частых переездов на их сохранность никто не обращал внимания. А в 1970-е годы фронтовиков начали приглашать на различные собрания и встречи, и награды стали востребованными. Я тогда работал в Уфе, и отец просил меня купить в военторге хотя бы планки, которые означали те или иные ордена и медали. Я купил, разумеется, а утраченные награды восстановить не удалось...

После завершения войны с Японией лейтенант Аминев подал заявление на демобилизацию. Положение в армии было тяжелым, и ему, как кадровому офицеру, в демобилизации поначалу было отказано. Однако служить дальше он не хотел, и тут помогла его гражданская специальность – учитель, ведь их в стране тоже не хватало. В июне 1946 года Хурмата отпустили, и он сразу же выехал в Ворошилов-Уссурийский – за невестой!

10 июня Хурмат и Сакина расписались, а 12-го уже ехали в Башкирию. 1 июля родители прибыли в родную деревню отца, Исяново Баймакского района.

Послевоенная жизнь в Башкирии была несладкой. Начался поиск приложения сил, нужно было зарабатывать, чтобы жить. В сентябре 1946-го родился я, что тоже добавило проблем семье.

Хурмат искал разные пути в мирной жизни. Поначалу поехал в Уфу, рассчитывая продолжить обучение по профессии учителя в Башгосуниверситете, но показалось ему это дело слишком длительным и затратным – как же, думал он, боевому офицеру и отцу семейства жить на студенческую стипендию? Кто-то посоветовал ему поступить на Всесоюзные заочные учетные курсы, на отделение инспекторов-бухгалтеров районных земельных отделов (райзо). Он поступил на эти курсы и в ноябре 1947 года с отличием их закончил. Ему несложно было овладеть бухгалтерской премудростью – отец был очень грамотным, начитанным человеком. Сколько я его помню, он всегда читал книги – умел читать и писать и на русском, и на башкирском, причем как на кириллице, так и на латинице, и даже арабским письмом (в 1923–1930 гг. в Башкирской АССР было принято письмо на арабской основе; в 1930–1939 гг. внедрялся башкирский латинизированный алфавит; с 1940 г. введен в употребление алфавит на основе кириллицы). Где бы отец ни учился, у него всегда были отличные оценки. Нам в детстве часто показывали его табели успеваемости и почетные грамоты и ставили в пример, как надо учиться.

Получив свидетельство об окончании ВЗУК, Хурмат устроился на работу в сельхозотдел Баймакского райисполкома. Вскоре перевез в Баймак и семью. Человек общительный, грамотный, да еще и фронтовик, он быстро завоевал уважение и авторитет в райисполкоме и райкоме партии. Но это нравилось не всем. Для некоторых «деятелей», особенно тех, кто во время войны работал на руководящих должностях в районе, Хурмат Халилович представлял реальную угрозу. Кое-кто из районного и колхозного начальства почувствовал себя в глубоком тылу настоящим баем и распоряжался небогатой колхозной собственностью как своей. От грамотного и въедливого фронтовика-инспектора ждали неприятностей и решили подстраховаться...

В одном из колхозов, куда он приехал с проверкой, его попросили наладить бухгалтерский учет хозяйства. По договоренности с председателем колхоза за работу отец получил два мешка пшеницы. Это были тяжелые послевоенные годы, хлеба всегда было мало, и расчеты зерном были обычной практикой на селе. Однако заинтересованные люди в районе оформили событие как использование служебного положения, попадающее под статью уголовного кодекса. Времена были суровые, разбираться никто особо не стал, фронтовые заслуги в счет не пошли. В общем, отца забрали прямо с работы, быстро оформили уголовное дело и посадили на пять лет. Понятно, что он был исключен из партии со всеми вытекающими последствиями. Было это в конце 1951 года.

На маму навалилась вся тяжесть послевоенной жизни. Я, сестренка Салима и только родившийся Равиль были совсем маленькими. Родные моего отца не очень тепло воспринимали маму – татарку, да еще говорившую в основном на русском языке. В общем, ждать помощи особо было неоткуда. Тут нашу семью поддержали друзья отца, работавшие с ним, Уралбаевы и Биккуловы и особенно семья Султангульдиных, которая отнеслась к моей матери как к родной дочери. Эта семья и потом много лет поддерживала нас, мы с ними общались как с родными.

В то тяжелое время моему отцу помогла настойчивость моей мамы. После хождения по различным инстанциям в Баймаке и в Уфе, не найдя понимания, мама написала в высшие инстанции Советского Союза. Своим очень хорошим каллиграфическим почерком она подробно изложила все обстоятельства дела в письмах Генеральному прокурору, в Верховный суд, МВД, ЦК ВКП(б), а также на имя И.В. Сталина. И вот ведь удивительное дело: ни из одной инстанции не пришел ответ, а из канцелярии Сталина – пришел, причем положительный. И моего отца выпустили из тюрьмы через три месяца вместо ужасного пятилетнего срока. Проступок был признан несущественным, оплата зерном – справедливой и не подлежащей уголовному наказанию.

Конечно, после такого резонансного решения местные власти забегали вокруг отца, предлагали ему вернуться на прежнее место работы, написать заявление о восстановлении в партии. Но Хурмат Халилович, в обиде на недавних коллег, забрал семью из Баймака и переехал в Темясово.

Вот тут-то и напомнила о себе водка. «Сталинские 100 грамм» на фронте уже нанесли тяжелый удар по судьбе башкирского парня, ранее не знавшего алкоголя. И аукнулись они алкогольной зависимостью, которая обрушилась на взрослого уже человека, обиженного на весь мир, видящего вокруг людей, норовящих подсидеть, обидеть его.

Он устроился на работу в колхоз «Ударник», на базе которого в 1957 году был организован Суванякский мясомолочный совхоз, где мой отец стал бухгалтером отделения. Там он проработал три года, и вся наша семья жила в деревне Уметбаево. Мы с Салимой учились в школе в Темясово, по выходным на лошади ездили к родителям.

В 1959 году отец вернулся в Темясово и начал работать зоотехником отделения. А в 1961 году в отделении случилось несчастье – произошел падеж молодняка, и виновным в этом был признан мой отец. Произошло следующее: телят, содержавшихся в отдельной ферме, когда случались перебои с водой, гоняли на водопой на реку. И однажды по первому крепкому морозу, когда у берега воду прихватило льдом, скотник погнал туда стадо. Телята, мучимые жаждой, выскочили на лед, задние напирали на передних, лед треснул, и три десятка животных утонули. Так-то виноват был скотник, но что с него возьмешь? Осудили отца, поставив ему в вину «халатность» и припомнив выходы на работу в нетрезвом виде. Его осудили и посадили на два года.

Я в то время учился в техникуме в Баймаке, и отца после суда отпустили на встречу со мной – без конвоя, в своей одежде. Как офицеру и известному в районе человеку ему полностью доверяли... По сей день я до мелочей помню эту нашу встречу, лицо отца – измученное, с потерянными глазами. Я, в ту пору 15-летний паренек, не мог найти подходящих слов поддержки попавшему в беду взрослому и родному человеку, а он тоже в основном молчал, не в силах взглянуть мне в лицо. «Ты хотя бы раз в две недели приезжай в село. Следи за скотиной, помогай матери», – наконец выдавил он и ушел, даже не обняв меня на прощание.

Вернулся он в феврале 1964 года, устроился в совхоз, но через 2 месяца уволился и уехал в Сибай, где работал плотником на Сибайском хлебоприемном пункте. Не удержался и там – на выпивающего и судимого человека, конечно, смотрели с пристрастием. Потом плотничал и столярничал в различных организациях, куда возьмут... Не доработав до пенсии, на 58-м году жизни от инсульта и развившейся на его фоне прободной язвы желудка мой отец скончался. Похоронен он в селе Темясово возле своих родителей.

Подводя итог жизни и деятельности моего отца, должен сказать, что он прожил достойную жизнь. Для своего времени уровень его образования был весьма неплохим, к тому же у него было стремление к самосовершенствованию – до тех пор, когда его характер, его интеллект не стал ломать алкоголь. Его выбили из колеи служебные неприятности и посадки в тюрьму, после которых он сломался, которые подорвали его дух. Кстати, по обоим обвинениям он был оправдан, и судимости были полностью сняты. Но прошлого не вернешь, и в маленьких селах и городах, где он работал, на него многие посматривали с сомнением: сидел, да еще и выпивает...

Он чувствовал все это и очень переживал. Я знаю: много раз он задавался вопросом – когда и почему пошла под откос его жизнь боевого офицера, честного и принципиального чиновника-партийца, как он оказался на должностях, никак не соответствующих ни его уровню развития, ни его боевым заслугам... И эти тяжкие раздумья вновь толкали его к водке...

Я его очень любил. Как бы ни складывались жизненные обстоятельства, он всегда был в доме главным. Я многому от него научился. Он меня сделал настоящим охотником, благодаря ему много умею как сельский житель: и косить траву, и ухаживать за скотиной. Отец научил меня обращаться с лошадьми, тренировал для участия в скачках на сабантуях. Одним словом, мужские дела, мужские университеты в наибольшей степени я получил от отца. Я и сегодня горжусь своим отцом, всегда его помню и стараюсь все хорошее, чему он меня научил, применять в своей жизни.

В описании судьбы Хурмата Халиловича я рассказал об его трудовых успехах и неудачах – они все были на виду, и более всего о них с тревогой говорили и он сам, и мама. А было еще множество жизненных обстоятельств, которые воспринимались как должное и потому не оставили глубоких следов в моей памяти. Это и его общение с людьми, и его бескорыстная помощь родным и друзьям, которых было очень много. Его увлекательные рассказы о прочитанных книгах. Его знание повадок животных, любовь к лесу и горам. Во всем этом проявлялся его человеческий талант. И, конечно, у бездарного человека не было бы таких талантливых детей, как мои сестры и брат, о которых далее я расскажу.

Продолжение следует…