Предопределено судьбой. Часть девятая

Театр абсурда, или Совещание у секретаря обкома КПСС по идеологии

В январе 1974 г., будучи директором 20-й школы, по своим личным делам (за счет неиспользованного летом отпуска) поехал на неделю в Москву. Решив свои вопросы, вернулся в Уфу и на работе узнал, что в мое отсутствие в школе полдня побывал заведующий отделом науки и учебных заведений обкома КПСС, встречался с секретарем парторганизации, заместителями директора, ознакомился со школой, заходил в интернат, столовую и кабинеты.

В том, что такое важное лицо побывало в единственной башкирской школе города ничего необычного, странного нет, значит, высшее партийное руководство республики не равнодушно к ней, интересуется. Это же хорошо. Но в голове затаилась мысль, что тот в школу приезжал не зря, а интуиция меня никогда не подводила. Я приехал в Уфу в конце недели, сразу вышел на работу. В начале следующей недели получаю телефонограмму о том, что меня вызывают на совещание в обком КПСС, которое назначено на 14:00 часов. Я еще не знаю о повестке дня, какие там будут обсуждать вопросы, мне кажется, не только мне, никому из приглашенных (за исключением министра просвещения) не была известна повестка дня совещания.

Я подошел к зданию обкома КПСС где-то без 20 мин. до окончания обеденного перерыва. У входа я заметил заведующего РОНО, секретаря райкома партии по идеологии, секретаря горкома партии по идеологии, позднее подошел к этой толпе и министр образования. Тут-то я сообразил причину, здесь собрали людей идеологического фронта, которые в свое время препятствовали открытию 20-й школы. Совещание… нет это было вовсе не совещание, там никто ни с кем не советовался, я бы его назвал театром абсурда, сейчас я все это опишу.

Совещание открыл и вел его хозяин, секретарь по идеологии, который задал тон совещанию. Он сказал, что наш товарищ (читатель, пойми: не мой товарищ, т. к. среди них не было моих товарищей) на днях побывал в 20-й гимназии и выяснил, что направление ее работы неправильное. Совершенно не стесняясь, он сказал, что до сих пор в Уфе было три центра национализма (Институт истории, языка и литературы, Башгосуниверситет и Башкирская школа-интернат № 1), а теперь стало четыре. Сюда он присовокупил 20-ю школу. Он говорил недолго и сказал, что мы должны исправить положение. Затем он предоставил слово проверяющему лицу, который начал лить грязь на нашу школу. Вначале все-таки сказал, что с назначением нового директора в школе заметны положительные сдвиги. А дальше пошла сплошь грязь, обвинения.

Обвинения в адрес школы были очень серьезные, на них я хочу остановиться (я недавно поинтересовался в Национальном архиве, не сохранился ли протокол этого совещания, по всей вероятности, протокол этого совещания не велся). Проверяющий слово в слово повторял главное обвинение в наш адрес – Областной комитет партии не устраивает направление работы школы; по их мнению, оно неправильное, завотделом науки и учебных заведений начал обосновывать свою главную мысль. Вот основные обвинения.

1. В школе нет должного внимания В.И. Ленину. В свое доказательство он привел такой факт. В клубе школы (какой еще клуб в школе?) нет портрета вождя, но зато на стене висит большой портрет Салавата Юлаева.
2. Педагогический коллектив состоит только из представителей одной нации.
3. Родительский комитет вмешивается в дела администрации школы.
4. Совещания, заседания педсоветов проводятся только на башкирском языке.
5. Башкирскому языку детей учат насильно, заставляют учить башкирский язык.

Когда было закончено выступление проверяющего, ведущий поднял нашего министра образования. Ему он задал конкретный вопрос: имеет ли право родительский комитет школы вмешиваться в дела администрации? Я убедился, что министр был предупрежден заранее о повестке дня совещания, даже с собой взял «Положение о родительском комитете школ», утвержденное Министром просвещения Российской Федерации, которое он читал вслух всем присутствующим. Мне было неприятно слушать министра, мне даже стало его жалко. С ним я много лет был знаком, жили в одном доме (только в разных подъездах, много лет до 20-й школы работал в школе-интернате с его женой, в 1973 г. он меня назначил директором 20-й школы). Я думаю, что с отчетом проверяющего он был не согласен, но на совещании по-другому себя вести не смог. Выступил с защитой своего директора, на второй день его бы не было на этой должности.

Забегая вперед, хочу отметить следующее: после совещания он подошел ко мне и сказал, что я держался на совещании достойно. Мне тогда не хватило смелости (я это считал неловким) сказать, что директор-то держался достойно, хорошо было бы, если достойно вел себя на совещании министр. Этого я не посмел сказать. После министра ведущий предоставил слово мне и сразу напомнил о регламенте говорить не более 5-ти минут. В регламент я не уложился, говорил около 10-ти минут, но ведущий не стал прерывать мое выступление.

За многолетнюю работу в школе я участвовал на многочисленных совещаниях различного уровня, на которых приходилось выступать. Но не помню такого случая, когда я сумел так быстро мобилизовать свои мозги, собраться с мыслями, как на этом совещании. В своем выступлении я пытался аргументированно опровергнуть совершенно нелепые, надуманные доводы проверяющего. По поводу отсутствия портрета вождя и висящего на стене портрета национального героя я сказал, что в зале, куда заходил проверяющий, действительно портрета вождя не было, т. к. это вовсе не клуб, а столовая, которая совмещается с актовым залом.

Что касается портрета Салавата Юлаева, дело обстояло следующим образом. В 1973–1974 гг. в стране по решению АН СССР проводились юбилейные мероприятия к 200-летию Крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева. В середине декабря в школе проводились вечера, посвященные этой знаменательной дате. В это время студенты Уфимского музыкально-педагогического училища на базе нашей школы проходили педпрактику. Руководитель группы, преподаватель этого учебного заведения, предложил силами студентов оформить один из тематических вечеров. Они на простой бумаге нарисовали портрет Салавата Юлаева и установили его на сцене, который там стоял довольно длительное время. Как раз в это время и нагрянул в школу ответственный работник обкома партии. Я пристально посмотрел на этого работника, мне показалось, что ему после моего ответа стало очень неловко.

Педагогический коллектив при открытии школы в основном состоял из башкир и татар. Работали еще трое русских, в том числе один немец. С приходом в эту школу у меня были серьезные намерения постепенно обновить педагогический коллектив, и я это сделал. Представителей русской нации в коллективе стало заметно больше. Я убежден в том, что данное мое решение вполне себя оправдало в дальнейшем. Проверяющий еще говорил, что все совещания, заседания педсоветов проводятся якобы на башкирском языке, что работающего учителем физвоспитания немца тоже заставляют на них выступать на башкирском языке. Я в школе проработал более 7 лет, не помню случая, чтобы немец произнес хоть одно слово на башкирском. А ведь он родился в Благовещенском районе, вырос там, учился в Уфе, т. е. получил образование, диплом, всю жизнь работал в советских школах, не выучив башкирского языка, в начале 1980-х г. он с семьей уехал на свою историческую родину, ныне живет в Берлине, приезжает в Уфу. На педсоветах я обычно не ограничивал людей, кто-то выступал на русском, кто-то из воспитателей выступал на башкирском языке и т. д. Сказал, что считаю ложью выступление проверяющего о том, что в школе детей заставляют учить башкирский язык. Родители сами по доброй воле привели своих детей в башкирскую школу. Я считаю, что это тоже какой-то бред. Отверг еще одно обвинение проверяющего о том, что якобы родительский комитет школы вмешивался в дела администрации. Это тоже ложь. Но, в отличие от других школ, родители были исключительно активны, заинтересованы, чтобы дела школы шли как можно лучше. Ведь они сами открыли ее, многие родители бесплатно руководили различными кружками, которые дети посещали с удовольствием.

Несмотря на то что своим убедительным выступлением я опроверг отчет проверяющего, ведущий данное совещание в конце выступил с тем же тезисом, с которым он начинал, открывая его. У русских есть поговорка «куй железо, пока горячо». Сразу после совещания завотделом науки и учебных заведений (т. е. проверяющий) позвал меня к себе, т. е. совещание продолжалось дальше. В беседе со мной он предложил, чтобы с нового учебного года я открыл в школе наряду с башкирскими классами русские классы, на что я, естественно, выразил свое категорическое возражение. На предложение важного партийного чиновника я ответил очень кратко: я не открывал эту школу, я не стану ее закрывать.

В 20-й школе все еще серьезно продолжала оставаться проблема башкирского языка: поступающие в первый класс дети слабо его знали, значительное количество детей переходило из русских школ, где с родным языком было еще хуже, повсюду люди в городе общались на русском, многие родители сами плохо знали башкирский язык. В такой ситуации нам предлагают открыть параллельные русские начальные классы.

Представьте картину: дети из башкирских классов со звонком выходят на перемену из классов в коридоры, там русские дети. Как вы думаете, на каком языке они будут общаться между собой? Конечно, на русском. Я убежден, что предложение об открытии параллельных классов было сделано для того, чтобы дискредитировать саму идею национальных школ (в данном случае башкирских) и вести дело к их закрытию. Поэтому я был принципиально против создания смешанных школ, которые никогда и нигде к доброму не приводили. Так мы расстались с высшим партийным чиновником, я сдержал свое слово, параллельные русские классы не стал открывать, школа продолжала работать как башкирская.

В 2003 г., перед августовской республиканской конференцией, республиканская молодежная газета «Йәшлек» опубликовала мою статью под названием «Первая в Уфе башкирская школа», в которой я изложил все те мысли, о которых поведал читателю. Примечательно то, что тогда еще были живы почти все участники того театра абсурда 1974 г. в обкоме КПСС и никто из них не выступил с опровержением моей статьи.

Хотя на том январском совещании 1974 г. секретарь обкома партии упрекнул министра образования (заявив: «Зачем ты держишь на работе директора, который не слушает тебя...»), меня почему-то не стали снимать с работы, за семь лет работы в школе много хорошего было сделано, и хочу высказать очень смелую мысль (может быть, не очень скромную). Моя заслуга состояла в том, что мне с помощью родительской общественности, точнее, с помощью активных родителей, удалось сохранить 20-ю школу как башкирскую. Как говорят, дурной пример заразителен, но пример 20-й школы оказался добрым, на его примере по настоянию родителей в Уфе и в других городах открылись башкирские (и не только башкирские) школы, гимназии и лицеи.

Продолжение следует…