О тех, кого помню и люблю. Часть первая

Первая, послевоенная редакция башкирской молодежки располагалась в жилом доме рядом с роскошным трехэтажным особняком из красного кирпича ХIХ века, в котором разместился Дом офицеров на углу улиц Сталина (теперь Коммунистической) и Карла Маркса. Тогда все это находилось напротив громадного торжища старого центрального рынка, на месте которого позже построили учебные корпуса авиационного института.

Рынок в жизни той Уфы был особым заповедным миром с вкуснейшими и дешевыми пирожками с ливером, ими торговал целый ряд под особым навесом у входа с Коммунистической, прямо за деревянной фотографией с бессмертным фотографом Бронфман тетей Шурой и мотогонками по вертикальной стене, что в те времена было чудом. Нам в наших играх не удавалось это повторить по техническим причинам. Хотя очень хотелось. А цирк-шапито каждый год весной собирали в парке Матросова. Это примерно то место, где площадка перед современным домом правительства. На фото старого центрального рынка, кажется, левое двухэтажное здание было дворцом пионеров, пока не построили новый. С колоннами, в конце Социалистической (теперь Мустая Карима).

Журналисты на первом этаже пятиэтажного жилого дома занимали несколько небольших комнат. Позже этот дом станет главным героем в книге детского писателя Анвера Бикчентаева «Большой оркестр». Красный томик этой книжки входил в серию «Библиотека пионера». Все участники приключений большого оркестра жили в этом новом доме. Его построили для работников телефонного завода имени Кирова. Мы, уфимские школьники, с удовольствием читали эту увлекательную книжку про приключения наших ровесников и земляков. В книге мы узнавали знакомые дома и улицы. Потом мы всей школой будем читать еще в малоформатном, старом «Ленинце» приключенческую повесть «Тайна серой скалы». Это было одновременно с выходом книги «Тайна двух океанов». Они долго владели нашим сознанием и воображением. История серой скалы выходила с продолжением в нескольких номерах, и у школьного библиотекаря в эти месяцы прибавилось работы. «Пионерская правда» проводила для своих читателей заочную игру «За камнем Уральским», и в каждом номере печатались вопросы, на которые мы искали ответы. Победители должны были отправиться в путешествие, мы получали ответы с благодарностью за участие. В путешествие мы не попали, но сколько интересного мы узнали, когда в библиотеке 39 школы искали ответы, сколько нового мы положили тогда в наши головы!

В послевоенном «Ленинце» газету выпускал Михаил Аленченко, потом он много лет работал в редакции «Советской Башкирии», Тамара Талалова потом редактировала газеты на Уфимском приборостроительном заводе и заводе «Гидравлика», Вера Ткаченко позже уедет в Москву и станет золотым пером «Правды». Владимир Виноградский после работы в уфимской молодежке вернется в Москву и станет кандидатом наук и доцентом факультета журналистики МГУ. Он был лучшим поэтом среди доцентов и профессоров старинного здания факультета журналистики МГУ на Моховой.

Возможно, это помещение на первом этаже выкраивалось строителями под небольшую квартиру. Позже эти комнаты займет редакция башкироязычного детского журнала. Потом ленинцы переехали в более просторные апартаменты, в трехэтажный офисный дом на перекрестке улиц Пушкина и Аксакова. К слову сказать, тогда в Уфе выходила одна из немногих в Советском Союзе молодежных газет большого формата А2. Обычно такие выходили в столицах союзных республик – и «Московский комсомолец» в Москве, и такой же была знаменитая ленинградская «Смена», которая выходила на радио даже в блокадные годы войны. А все остальные были форматом поменьше, как районные газеты.

Редакция этого нового «Ленинца» до марта 1973 года располагалась в некрасивом конторском доме на углу улиц Пушкина и Аксакова. Выходила газета три раза в неделю на русском и башкирском языках, последняя была переводным дубляжом. Это был тогдашний Дом печати. На первом этаже были мы, ленинцы, на втором – редакция башкирской газеты «Совет Башкортостаны», на третьем – татарская газета «Кызыл Тан». На третьем этаже находился Союз журналистов республики, председателем тогда был Дашкин Ремель Миргазианович, но он был неосвобожденным руководителем союза, главное его дело было – редактировать газету «Кызыл Тан». Он был недавним очень хорошим, внимательным и ярким редактором нашей молодежки, и мы еще долго слышали от старых ленинцев: «А Дашкин сказал бы…». Правил материалы Дашкин отменно, хотя говорил с заметным акцентом и никогда сам не писал материалы в газету. Видел новые и интересные темы, умел их придумывать и объяснять, понимал проблемы республики, умело направлял журналистов в командировки, чтобы вся география постоянно присутствовала на страницах «Ленинца». От географии газетных выступлений зависела подписка на будущий год и тираж.

Местная история журналистики помнит двух редакторов, которые не писали сами, но были отменными руководителями творческого коллектива газет, это Ремель Миргазианович Дашкин в «Ленинце» и «Кызыл тане» и Явдат Бахтиярович Хусаинов в «Вечерней Уфе». Это тоже одна из очень редких разновидностей журналистского таланта. Дашкин же был просто симпатичным человеком, не было в нем номенклатурной надменности.

Давид Самойлович Гальперин

В кабинете профессионального союза сидели ответственный секретарь Союза журналистов Давид Самойлович Гальперин и его единственная подчиненная, правая рука, технический секретарь Люба Хованская. Теоретически под его началом была целая армия профессионалов-журналистов нашей республики, но их с Союзом объединяли только членские взносы. Коммунистической власти нужны были послушные работники газет, журналов, радио и телевидения, чтобы все писали правильно, без неожиданностей под руководством отдела пропаганды обкома коммунистической партии, поэтому у них никогда не было своего профсоюза. Мы всегда входили в профсоюз работников культуры. Но мы тогда об этом как-то не задумывались и романтика профессии не давала времени размышлять о таких вещах.

Давид Самойлович был очень добрым, интеллигентным журналистом с хорошим профессиональным вкусом и памятью, он прошел длинный творческий путь. Поработал еще в старом «Ленинце» ответственным секретарем и заместителем редактора, даже совместно с редактором Марселем Гафуровым написал книгу про рождение башкирской нефтехимии. Успел поработать заместителем ответственного секретаря в «Советской Башкирии», пока Р.М. Дашкин не позвал его ответственным секретарем в местный Союз журналистов, который он и возглавил. Правда, в начале была заминка, отдел пропаганды обкома партии хотел видеть на этом месте башкира, но Дашкин смог настоять на своем варианте.

Я не знаю ни одного человека, которого Гальперин хоть как-то обидел, даже неудачной шуткой. Подсказок при работе над материалами у него было очень много. У Давида Самойловича была хорошая голова, он многое повидал и помнил много важных профессиональных деталей, подробностей. Они делают материал журналиста не страницей протокола рабочего собрания или растопыренной характеристикой, а интересным рассказом о человеке или событии. Старший Гальперин в конце 60-х делал недолго редактировал выходящий в Уфе первый башкирский еженедельник малого формата «Два выходных», прообраз будущей «Уфимской недели». А в основном к Дню печати 5 мая он делал какие-то стенды про работников местной печати, и мы всегда ему оказывали в этом посильную помощь. И еще помню, что он всегда привозил интересные идеи с всесоюзных семинаров и совещаний в Москве, который проводил в столице Союз журналистов СССР. У него было чему поучиться, он делал свое дело умело, не напрягая самолюбие автора. Еще отлично помню его ироничность, последняя помогала ему не высказываться напрямую по поводу вменяемости поступков московской и местной власти. Примером могут быть письма Брежнева, которые публиковались от его имени передовикам труда СССР на открытии первых полос центральных газет. Самыми живыми и непосредственными в них были имена и отчества получателя письма, все остальное – пропагандистская дребедень, написанная инструкторами отдела пропаганды центрального комитета или обкомов КПСС.

В вестибюле уфимского Дома печати, слева от входа, на стене сделана мемориальная доска с именами погибших журналистов. А ведь это воплощенная идея Давида Самойловича. Там много знакомых и для нас незнакомых имен, коллеги сложили головы на войне и навсегда остались молодыми.

Я помню одну песню в исполнении Давида Самойловича. Он пел ее каждый год и только в День Победы. Я даже не знаю, любил ли он петь вообще. Но в День Победы он принимал за редакционным памятным столом, который мы накрывали в пятой комнате накануне 9 Мая, Дня Победы, в маленьком выставочном зале одну-две рюмочки и, немного рассказав нам про ту войну, обязательно пел несколько строк из песни американских летчиков-бомбардировщиков. Я помню его астматическое дыхание, пел он густым баритоном; «Бак пробит, хвост горит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле». И все время напоминал нам: «Завтра по радио будет вести передачу из Ленинграда Матвей Захаров, послушайте его». Мне не хватало времени послушать незнакомого мне Матвея Захарова, это уже потом, когда я возил студентов в зимние каникулы на практику в Ленинград, я узнал, что это знаменитый радиожурналист-ленинградец из блокадников. Он тогда собирал историю недавней блокады. Давид Самойлович открыл нам и малоизвестного ростовского писателя Виталия Семина, очень честного и совестливого человека. Таких тогдашняя партийная власть не любила. И еще мы помогали Любе Хованской продавать билеты бесконечной журналистской международной лотереи. Продавали много и легко, но не помню ни одного человека, который хоть что-то выиграл в этой лотерее. Зато мы все получали значки этой лотереи. Красивые и ни на что не похожие.

Но домом печати был только парадный фасад здания, основное, выходящее во двор большое здание, было тюремным управлением. Все здание принадлежало МВД, в нем и сейчас какая-то полицейская контора. У них был свой вход. Говорят, что это здание построили на месте снесенного православного храма. Но нас, журналистов и работников тюремного управления, объединял буфет на первом этаже, где к вариации первых блюд, супов и борщей, вторым почти всегда была жареная рыба с картошкой. Заведовала буфетом добрейший человек Валя, по правую руку которой всегда на прилавке находилась долговая общая тетрадь в клеенчатом переплете. В нее она на заведенных для должников страницах записывала новые долги пообедавших сегодня. И четыре раза в месяц, в дни аванса, получки и дни выплаты гонорара, для должников тетрадка служила долговой книгой, это был момент истины в жизни трех редакций дома печати, когда долги надо было отдавать. Она громко напоминала о том, что давно пора некоторым начать отдавать долги, так как отдавать деньги никто не спешил. Валя выдавала последнюю угрозу, что теперь в долг никто не получит из громадного титана в коридоре даже стакана кипятка. Долги, конечно, со временем возвращали. Титан не выдержал непосильной долговой нагрузки и однажды громко взорвался, перегорел.

Мебель в редакции на нашем этаже была спартанская. Простые однотумбовые письменные столы, стулья и только в редакторском кабинете на полу лежал ковер. У редактора на столе стояла тяжелая пепельница из синего хрустального стекла с барельефом балерины. Она даже успела переехать в новый дом печати, а потом незаметно исчезла. В каждом кабинете еще стояло по книжному шкафу. Белые конторские занавески занавешивали окна в темное время суток до середины рамы. В конце коридора первого этажа, на территории «Ленинца», у окна стояло старое продавленное кресло, в котором часто после сдачи отретушированных снимков в цинкографию и Валиного сытного обеда в буфете любил подремать наш художник Валера Султанов. Кресло так и называли «Валеркина кровать».

По тому же коридору когда-то ходил корреспондент Володя Виноградский. Он потом уедет в Москву, напишет кандидатскую диссертацию и станет доцентом факультета журналистики Московского университета Владимиром Серафимовичем Виноградским. Когда мы с ним познакомились на научной конференции в МГУ, он не мог поверить, что на факультете журналистики он встречается с посланцем тех мест, где прошла его журналистская молодость. Я привозил ему приветы от старых ленинцев. Венеры Карамышевой, например. Она любила вспоминать его работу в той старой послевоенной газете, куда тогда она, еще Венера Гареева, приходила школьницей. Венера Баяновна вспоминала, какие у него были интересные лирические стихи, с кем он дружил. Только не могла вспомнить, это было до Сущевского или после него. А Станислав Сущевский, который тоже в воспоминаниях был корреспондентом и интересным поэтом, уедет на Кавказ, в Махачкалу, где и затеряются его следы. Но Сущевский был из очень дальней истории и поэтому его хранители местной редакционной истории Равиль Гареев и Венера Карамышева вспоминали очень редко.

Мы сидели в угловой, первой комнате, слева, в углу – Тамара Лаврищева, лицом к ней сидел я, за мной – зав. отделом культуры и поэт Газим Шафиков, потом на этом же стуле – Танзиля Абдрахманова, сменившая его, а потом Лена Дьячкова, сменившая Танзилю, которая уехала работать в Москву. Рядом – Светлана Липатова, возглавлявшая отдел рабочей молодежи, дальше корреспондент отдела рабочей молодежи Зара Назарова и Витя Шмаков, главный и единственный корреспондент по сельскому хозяйству. Чаще всех по телефону говорили коллеги из отдела рабочей молодежи. У них был громадный объем работы и вся республика со своими внештатными корреспондентами и многочисленными корреспондентскими пунктами.

Собственно, вот и весь мой рассказ о моих товарищах по нашей первой комнате, где прошли лучшие годы молодости. В первой комнате и зимой, и летом было довольно прохладно, она была угловой с двумя большими трехсоставными окнами.

Продолжение следует…