Неповесть. Часть двадцать третья

Лакуна

Жаль, что мне маленькому никто не рассказывал о Деде и о том, каким он был замечательным врачом. Дед был высоким (выше среднего) роста, поджарый, со светло-серо-голубыми глазами (цвет его глаз перешёл к моему младшему сыну, а похож на него мой средний). Взгляд его поражал своей добротой и мудростью (недаром его так любили пациенты и студенты). На правой руке безымянный палец у него, почему-то не разгибался (окостенение сустава) и он этим пальцем всегда выстукивал грудь пациента, определяя заболевание (диагностом он был от Бога). Говорил абсолютно правильным русским литературным языком, почти без слов-паразитов (их было немного: тэк-с, голубчик и т. п.) Он чрезвычайно много читал и разговаривать с ним на любую тему было очень интересно, а слушать его было большим удовольствием, жаль, что времени на такие беседы находилось не много и я не представлял для него объект обучения.

Никто не рассказывал мне и историю предков и родственников. Зная это, я бы, несомненно, по-другому воспринимал историю рода и фамильные ценности и не стал трогать ни инструменты, ни бабушкину коллекцию...

А ведь я рос в интересной, умной, замечательной и неординарной семье.

А об отце я вовсе ничего не знал, кроме того, что он адвокат и живёт в Ново-Троицке. А про то, что и эта семья интересна и значительна, я узнал только сейчас, в шестьдесят с лишком лет. Так и жил с половиной нужной человеку информации.

Так жаль, что многие факты истории нашей семьи мне сообщили только тогда, когда я стал совсем взрослым, а многие родственники наши уже ушли, сколько всего осталось и вовсе за краем памяти, сейчас уже ничего нельзя восстановить.

Вот и живу теперь «Иван родства не помнящий».

Лакуна

Во время учёбы во 2-м классе (в 1953) среди городских мальчишек вдруг стало модно подбирать и пытаться курить «бычки». Толпа мелких курильщиков сновала по городу, роясь в мусорных урнах и подбирая с асфальта вожделенные окурки. Во всех карманах бренчали спички, сворованные дома, и мусолились «черкаши», оторванные от коробков, и обломки спичек с головками. На всех городских пустырях малышня старательно пыхтела и старалась пускать дым через нос или кольца. Блатные охотно давали нам закурить, говоря: курят только настоящие пацаны, а не фраеры, при этом всячески осмеивая и провоцируя нас.

Как никто не заболел инфекционной болезнью одному богу ведомо.

Дед, прослышав, что я пытаюсь курить, предложил мне пачку Казбека и сказал: закуривай, внучек, давай покурим как настоящие мужчины, но было что-то в его интонации, что сразу объяснило мне, что курить плохо. Вскорости дед и сам бросил курить.

Больше я не пытался научиться курить (до 6-го класса, когда это вновь стало модным среди мальчишек).

Но и тогда это было не курение, а скорее «дымление».

Лакуна

Тогда же у нас появилась мода «шакалить», т. е. выпрашивать деньги у прохожих под видом бездомных, нищих или же детей, потерявших деньги на покупку каких-либо продуктов, за которыми их послали. Собранные таким способом деньги предполагалось тратить, покупая себе какие-нибудь игрушки или мороженое или попросту посещая кино, а если мы «шакалили» «кодлой», то делили на всех.

У меня получалось лучше всех (видно актёрский ген мамы помогал): мне подавали много и жалели несчастного. Каждый раз придумывалась новая легенда, это был мой конёк.

При этом все мы были очень хорошо одеты и чисты, почему нам подавали часто и довольно помногу?

И Загафурановские дети и Аскар Изгин и дети других «шишек» из нашего двора участвовали в этих походах по дальним от дома улицам (чтобы не попасться на глаза знакомым).

В те тяжёлые послевоенные годы по улицам нашего города бродило множество настоящих нищих детей – беспризорных, попрошаек, цыган – наследие войны и нищеты.

А у нас просто такая вот мода была.

Всё-таки нас выследили, и Загафурановы обвинили во всём меня (и так всегда во всех нарушениях порядка оказывался виновным только я, что в данном случае было не лишено зерна истины). Я был наиболее свободным из всех моих дворовых товарищей и даже пацанов из соседних дворов, посему не могу утверждать, что мои обвинители в этот раз оказались неправы, но сама идея пришла из города, откуда-то извне, я лишь подглядел и захотел повторить, а чтобы не скучно и не страшно было пригласил и приятелей. Именно я первым попробовал это прибыльное занятие и рассказал во дворе про такое модное веяние.

Опять состоялось уже очередное свидание со специалистами по детской преступности, в уже знакомом отделении милиции. Вменить мне и моим подельникам чего-либо внятное не получилось, поскольку попрошайничество тогда не было уголовно наказуемым. Тем более детское. Но нервы нам (а мне особенно долго) помотали изрядно и поставили на учёт (это обстоятельство весьма повысило мой авторитет в глазах дворового общества).

Тяжкое бремя лидера.

Лакуна

Однажды в 1954 году мамина приятельница – художница похитила меня и попыталась соблазнить (это девятилетнего-то), привела к себе и показывала в альбомах сначала всяческие натюрморты, постепенно переходя к эротическим картинкам, потом разделась сама и долго демонстрировала свои прелести и мастурбировала.

Картинки мне понравились и я с удовольствием их разглядывал, но тётка эта нет, и я так и не сообразил, чего именно она от меня хочет.

Происходило это у неё на квартире, на четвёртом этаже седьмого подъезда, в доме на Ленина, 2.

Каким образом мама догадалась, где меня искать?

Однако она ворвалась в квартиру где-то через минут сорок и прекратила эту эротику, и надавав пощечин подруге. Мне влетело тут же за самовольный уход из книжного магазина, откуда и началось сие приключение, меня увели, пока мама обсуждала очередную книжную новинку с другой подружкой, вообще у неё была уйма друзей и приятелей, а я каждый раз вынужден был терпеть их трескотню по часу, подряд и более. А ещё мама обожала целоваться со знакомыми, меня это смущало, а то и они лезли ко мне с теми же поцелуями, это выводило из себя (я тогда поцелуи ненавидел).

К взрослым я относился с лёгким презрением, за их излишнюю сентиментальность и постоянное сюсюкание в разговорах и со мной и с друг другом.

Теперь объясню, почему я не прореагировал на наготу – рос я без отца, и если случалось так, что мама шла мыться в баню, то тащила туда и меня, так что вид голых тёток был вполне зауряден для меня тогдашнего и даже когда я стал созревать, то никогда не подглядывал ни в туалете, ни в бане (рядом с нашим домом баню построили, и мальчишки лазали к запотевшим окнам подглядывать), а я не испытывал ни малейшего желания к такому роду занятий, поскольку для меня не было ничего неизвестного в устройстве женского тела.

А баню не люблю и до сих пор – стесняюсь себя и окружающих, некрасивый я, когда голый.

Лакуна

Пытались меня растлить и потом, и не раз.

Однажды поздней осенью 1954 г., мне тогда было 9 лет, на меня напал взрослый дядька и начал сдирать с меня штанишки и привязывать ими же к дереву. Каким-то чудом я вырвался и даже со страху перемахнул высокий забор из кованых прутьев с остриями на концах. Дядька тоже поспешно бежал, т. к. на мои крики стала собираться толпа. Полдня после этого тряслись ноги и шумело в ушах. Было очень страшно и стыдно почему-то.

А вот ещё: один из дворовых хулиганов (некто Флюр), живших в саманном бараке, в семнадцать лет обзавёлся девицей, но не был уверен в своих познаниях и умении. Тогда он попытался «тренироваться» на младших пацанах, т. е. нас, утаскивая их на стройку, но это уже позже, в году 1955. Он объяснял нам, что в тюрьме настоящие зеки только так и проводят свободное время. Мне случайно повезло, и вырвался, а в дальнейшем просто удалялся при его появлении.

Был случай и в лесной школе в Иглино, там этим баловался мой одноклассник – второгодник из другого района Башкирии.

А уж басни о педофилах или гомосексуалистах, как о проявлениях распутства, присущих только XXI веку – не выдерживают никакой критики.

Я уж не говорю о многочисленных домогательствах учителей физкультуры к старшим школьницам (я успел поучиться в десяти школах и почти везде наблюдал эти безобразия, где учителем физкультуры был мужчина), а одну девочку мы даже спасли от физрука-насильника, когда я учился в седьмом классе, ворвавшись в спортзал, где заперся он и «индивидуально занимался» с нашей одноклассницей.

Лакуна

Учился в начальной школе я легко, и имел только одну четвёрку – по ненавистному чистописанию, и до сих пор пишу неряшливо, но быстро, наверно, следствие наблюдений выписки рецептов моими близкими или писанием конспектов во время учения в училище и в вузе.

В 1952 году произошла моя первая попытка прославиться как художнику. Мною был придуман и изготовлен в цветных карандашах «Искусство» (набор из 48 цветов), девичий портрет анфас на половине ватманского листа (ужасный, только косички выглядели сносно), естественно называлось эта жуть – Портрет Незнакомки, он был изготовлен, свёрнут в трубочку и отправлен в «Пионерскую Правду» бандеролью по почте, втайне от родителей.

Ответ пришёл только через полгода, когда я о нём уже и думать забыл. Конверт с ответом был большой с несколькими красочными марками и логотипом «Пионерская Правда». Я был страшно горд и побежал хвастаться моим соседкам по лестничной площадке, потом когда конверт вскрыли…

Текст располагался на фирменном бланке газеты с красным логотипом и был отпечатан на машинке, внизу стояла подпись редактора и фиолетовая редакционная печать с надписью «Отдел писем».

Мне посоветовали: выбросить из головы всякий вздор про девчонок, и учиться рисовать настоящее, т. е. про подвиги пионеров на великих стройках социализма (так и было написано, вернее, отпечатано на этом самом бланке с логотипом газеты с печатью и подписью главного редактора).

Это резюме я больше никому не показал – было стыдно, и я его тихонько выбросил в топку кухонной печи, предварительно мелко изорвав.

В «Пионерской Правде» тех лет печаталась «многосерийная» повесть "Над Тиссой" о славном пограничнике Карацюпе и его лохматом помощнике Джульбарсе, странно, но рисовать на эти темы мне совсем не хотелось, хотя «военные» сюжеты тогда и превалировали в моём творчестве. Много было материалов и про пионеров-героев и про великие стройки. Но не хотелось рисовать и героев Гайдара, хотя они и нравились мне. Не рисовал я и персонажей Бианки или Пришвина (но там всегда были великолепные иллюстрации).

Девчонок я тоже больше не рисовал, как-то расхотелось.

Войну тогда рисовали все, даже многие девчонки, и я не стал исключением.

Вот так мне впервые разъяснили в правительственном письме, что рисовать нужно было лишь рекомендуемые партией сюжеты.

Лакуна

В третьем классе случилась «революция», и наша школа перестала быть мужской, к нам в класс перевели девочек из соседней женской школы № 3, нескольких мальчиков из нашего класса перевели туда. Появились объекты с косичками и соответственные развлечения на переменках и даже на уроках. Помню только одну – Аллу Стулову, она была на голову выше меня и сильнее соответственно. Всё время я её задирал, ну и получал каждый раз соответственно (ах, как было обидно), но я не сдавался – не мог я девчонке уступать.

Был у нас в классе и второгодник – рыжий и с говорящей фамилией – Филоненко, он сидел третий год в третьем классе, и был злобный и сильный, и всячески тиранил нас на переменках, отбирая пирожные или принесённые из дома конфеты.

Был и мальчик с ЗПР по фамилии Низамутдинов, он до третьего класса занимался нормально, но потом как-то сразу перестал понимать материал. Со мной вместе продолжили учёбу и Слава Королёв, и Витька Петров, и Ильяс Киекбаев.

Короче, мы были типичной начальной школой в СССР, такие тогда показывали в кино, хорошо помню только фильм «Первоклассница» и мультик про трёх маляров Прохора, Трифона и Герасима.

Остальных своих одноклассников по начальной школе практически не помню.

Продолжение следует…