К хрестоматийно великим я отношусь как к людям, а не как к памятникам. Среди друзей прошлой жизни имелась даже внучатая племянница Лермонтова.
Для меня величина человека определяется глубиной его личности.
Великий человек – звезда, к которой хочется стремиться, понимая априорную недостижимость.
Впрочем, нет, не так. Звезда замерла в единожды установленном состоянии…
Он – планета, движущаяся среди миров.
Так вот, Иосиф – один из самых великих людей, которыми меня осчастливила судьба.
Он велик со всех точек зрения; о чем я не раз говорил и своим товарищам и ему самому.
Я не кривлю против истины. Я прожил не слишком длинную, но насыщенную жизнь. И должен признать, что знакомствами с большими людьми судьба не обделила. Мустафа Сафич Каримов и дядя Саша Бурзянцев – лишь два из них; навскидку назову еще одного, близкого теме книги: главного редактора «Литературной России» Эрнста Сафонова, снабдившего меня мантрой:
Редактор растет головой в землю!
(Сафонов дал карт-бланш на отношение к любому редактору – мыслящему по-своему, пытающемуся скорректировать произведение, переделать его на свой лад и всегда иначе, нежели задумано автором.)
Но, пожалуй, я не смогу вспомнить человека, который обладал бы цельностью и мощью автора «Словарного запаса».
Когда я думаю об Иосифе, он представляется огромным, как бронзовый монумент – приближаясь, хочется запрокинуть голову, чтобы увидеть лицо.
Но на самом деле мой друг – среднего роста.
Просто личностью своей он кажется вдвое больше реального – каким казался еще один человек, совсем другой Иосиф.
«Другой» Иосиф вспомнился мне непроста.
Мой друг родился 23 февраля 1950 года в городе Оренбурге, который тогда недолго назывался Чкаловым, а просторечно писался «Чикаловым».
Отец – фронтовик, коммунист и активист – назвал сына в честь вождя, который выступал с речью к 32-й годовщине РККА.
Этот факт, один из первых, приведенных в книге, не кажется смешным или нелепым.
Мой дед Василий Иванович, приняв на грудь с Сергеем Мироновичем Кировым, тоже совершил радикальный поступок. Мою маму, родившуюся в послепраздничный день 8 ноября 1930 года, он назвал в честь 1-го советского тракторного магнето, прочитав аббревиатуру «Г.Э.Т.Т.» – «Государственный Электро-Технический Трест».
Такое было время, такие были имена.
Имя Иосифа чудесно, как и его отчество.
(Имена таят в себе загадки.
Большинство башкирских фамилий отыменны, одной из распространенных является «Валеев»; ее носил мой одноклассник.
Но за всю жизнь я знал только одного человека по имени «Валей».)
Будучи любителем слова, я наслаждаюсь магией имен и таинством фамилий.
Особенно интересны еврейские, отражающие лингвистику среды, где жили представители народа, тысячу лет лишенного родины: кажущиеся то русскими, то польскими, то немецкими, то грузинскими.
(На базе редкой фамилии мы подружились с Виктором Зайдентрегером, инженером-энергетиком, ныне проживающим в Германии, но происходящим из того же «Чикалова»-Оренбурга.
Начало положила моя реальная дружба с Моисеем Агифовичем Зайдентрегером, основателем башкирской школы фортепиано.
Потом вымышленный скрипач «Зайдентрегер» появился у меня как эпизодической герой большого романа «Снайпер».
Виктор прочитал произведение, найденное по тегу фамилии, и завязалась переписка, продолжающаяся много лет.)
Фамилия Иосифа мне всегда казалась любопытной; Гальпериных я знавал немало, но расшифровать ее не мог, даром что немецким владею на разговорном уровне, идиш (старонемецкий, где «ei» читается как «ей», а не «ай») понимаю процентов на 50.
Этимологию фамилии пояснил сам Иосиф:
– Халберн – место в Саксонии.
Относительно имен был 1 000 раз прав капитан Врунгель, утверждавший, что как корабль назовешь, так он и поплывет.
К человеку это относится еще в большей степени.
(Я не могу представить, чтобы меня звали… к примеру, Савелием.
А мастер нашего ЖЭУ, серб Драган, и в самом деле – дорогой человек.)
Старого друга Гальперина я вижу именно Иосифом и только Иосифом, больше никем.
(Иосифов по жизни я знал всего нескольких, каждый был колоритной личностью.
Например, Иосиф Валентинович Даватц – один из учителей английского моей школы № 91, знавший язык лучше Лондонского денди.
Человек яркий и увлекающийся, репатриант с КВЖД, он мог целый урок изображать, как китаец продает шелковый ковер.)
Имя и отчество моего героя тораидальны.
Не «торО…» (из аналитической геометрии), а «торА…»: воодушевленный Иосифом, я тоже расширяю свой словарный запас.
И имею в виду Тору – главную книгу евреев (ставшую Моисеевым 5-книжием христианского Ветхого Завета).
Сам он в «Словарном запасе» примерно о том и говорит.
Хотя я, приведя полные И&О героя, называю его по имени. Причем не потому, что разница в 9 лет (я родился в 1959) относит нас к одному поколению. И не из панибратства; мне чужды попытки что-то приуменьшить, я никогда не понимал тех, кто аттестовал Иосифа уменьшительно.
Его можно было назвать Жозефом, Джо, Юзефом, Юозасом, Зеппом, даже Джузеппе, в конце концов Осипом – но уж никак не «Осей» или «Ёсиком».
Просто я не люблю отчеств.
Меня лет 30 или около того (пока преподавал в разных вузах) звали исключительно «В.В.», что двукратно превышало оптимальное время обращения.
Сами отчества кажутся анахронизмом – одной из причин, по которой околорусский социум никогда не поднимется до цивилизованных высот.
(Я не говорю, что все должны стать «Иванами – родства не помнящими».
Присоединение имен предков свойственно имянаречению многих народов, корень зла я вижу в их употреблении.
Когда я получал первое из высших образований на математико-механическом факультете Ленинградского государственного университета (2-е дал Литературный институт), в моей группе училась молодая женщина с Коста-Рики.
Она была ужасно симпатичной, и я ужасно сожалел, что ее муж учится курсом старше.
На вопрос о том, как ее зовут, милая костариканка отвечала – «Мария» – после чего выпаливала еще десяток имен испанского образца.
А потом добавляла, что вообще-то она «просто Мариэлос».
До бразильских сериалов оставалось… лет 40.)
В романо-германских социумах к людям обращаются Джонами и Куртами, даже великий Франсуа Мари Аруэ называл себя просто Вольтером.
Да и вообще, у цивилизованных народов существует масса способов уважительного обращения; «герр», «сеньор», «сэр» или хотя бы «доктор».
Заданная привязанность к отчествам, проистекающая из абстрактного преклонения перед старшими, есть признак азиатчины. Явление было приемлемо в эпоху, когда 200 лет скрипело одно и то же колесо и аксакалы капали словами, как золотом из тигля. Сейчас все полностью переменилось.
Уважать старика только за то, что он стар, неразумно.
Точно так нельзя снисходительно относиться к юности потому, что она юна.
Сегодня умственный прогресс ставит молодежь все выше потому, что она не зашорена и мыслит свежими категориями.
Сами по себе отчества тянут назад в родовое дикарство.
Применение их в творческой среде кажется абсурдным. Нет художников молодых или старых, уважаемых или неуважаемых.
Могут быть лишь талантливые или бездарные – общаться с последними нет смысла ни с отчествами, ни без.
«Отчественный» менталитет русскоязычного социума мне чужд, поэтому Иосифа Давидовича Гальперина я называю просто Иосифом.
Хотя отчество «Давидович» является одним из лучших.
Ведь Давидовичами были и Соломон, которого прозвали Екклесиастом, и Лейба, именовавший себя Троцким.
И даже один мой знакомый профессор-математик, башкирин, при оригинальном отчестве «Даутович» всегда представлялся «Давидовичем».
Оренбург-Чкалов-«Чикалов», где родился мой друг, я посещал 3 раза.
И никогда не забуду, как, стоя на мосту через реку Урал, бросал камешки из Европы в Азию.
При возможности очередных перемен я дал бы этому городу новое имя – «Гальперин».
Но служителем слова Иосифа сделала Уфа.
Он состоялся как поэт в 1966 году, напечатав стихотворение в газете «Ленинец».
(Стоит отметить, что я приобщился к поэзии почти в том же возрасте – в 1976-м, десятиклассником, переживая 1-ю осознанно прочувствованную любовь.
Да и всю жизнь время от времени продолжая обращаться к стихам, хотя 2000 поэтических строк против 500 авторских листов прозы и публицистики говорят о поэзии как о побочном продукте.
Ведь ни одного своего стихотворения я ни разу не опубликовал за гонорар.)
Поэзия как способ выражения мыслей и чувств – не выписанная «в столбик» проза; этот вид словесности живет по особенным законам.
Но без поэтического опыта любой прозаик мертв как стилист.
Одним из средств классической русской силлабо-тоники являются внутренние рифмы: не оформленные явно, они служат арматурой, связывающей строки между собой. А при регулярном расположении, но без выделения, они кажутся шпалами, несут длинные рельсы строк.
Так и в жизни – знакомый человек кажется тем ближе и дороже, чем бОльшим оказывается число общих знакомых, чем большее количество людей связывает нас в прошлом.
Причем не обязательно, чтобы отношение к связующим личностям было положительным; отрицательное не менее ценно, да и противоположные оценки тоже не мешают внутренней связи.
Главным видится другой факт: если те или иные имярек входили в наши жизни, то сейчас (как сказал Шон Коннери в фильме «Скала»), они являются доказательством того, что мы еще существуем.
(С Иосифом Гальпериным нас связывает не только много людей, а вообще очень много.
Он учился в уфимской школе № 3, которую когда-то заканчивала моя мама.
Мне запомнился эпизод из «Имени собственного» – который показался бы смешным, не будь столь грустным.
Одним из детских впечатлений остался случай, когда маленький Иосиф по неосторожности сломал игрушечную обезьянку. Совсем маленькую, бежевую, похожую на человечка.
Так будь я проклят, если придумал аналогичный инцидент, имевший место в том же возрасте.
Только моя обезьянка – коричневая с грустным белым личиком – была не целлулоидной, а глиняной, с лапками из пружинок.
Зверюшку мне подарила дедова сестра тетя Люба.
Купленная в поезде у какого-то цыганина, обезьянка развалилась в моих руках через 10 секунд – помню, как горько я плакал, когда мама сказала, что рассыпающуюся глину невозможно склеить…)
Отвлекаясь от персоналий, подчеркну, что и дальнейшее вхождение в мир профессиональной словесности мы осуществляли примерно в одном и том же возрасте.
В 1979 году Иосиф стал участником Всесоюзного совещания молодых писателей в Москве.
Спустя ровно 10 лет – в 1989 – на такое же совещание попал и я. 9-е по счету, оно оказалось последним, поскольку вскоре рухнул сам Советский союз.
Однако и последнее, оно дало нашей литературе не так уж мало.
Например, участницей его была совсем молодая Елизавета Ганопольская.
Потом мы с Лизой учились на одном курсе в Литинституте, сейчас она живет в Тюмени; Лизины стихи я вижу одним из лучших образцов современной поэзии.