Красная нитка моста. Часть вторая

* * *

Было их шестеро, смело взошедших на мост.

Вёл за собою их Кац; пусть первым в обзоре и будет.

* * *

Тонкий, невыносимо лиричный, трагичный без фальши, циничный без позёрства, честный до жути, Алексей Кац свободно говорит в любом поэтическом размере и форме; абсолютное владение инструментарием позволяет ему точно выбрать графическое и ритмическое воплощение для мысли.

Фоника, темп дыхания, шёпот и рокот звуков – всё это работает с сознанием читателя против его свободной читательской воли. Это голос автора, напрямую звучащий в душе – непривычно, резко и неоспоримо, словно врывающийся извне голос гневного и страдающего ангела. Видящего, обличающего, призывающего не к покаянию – к честности и к самоосветлению.

Впрочем, у ангела этого вполне гусарские усы и шпоры, а тем паче и эротические интересы; вино и женщины, безумие скачки и сосредоточенность на битве с собственными демонами и самим собой. Однако это всё – суть лишь плоскости зеркал, в которых отражается… что?... реальность, пожалуй.

Что отличает поэтику Каца от идущих за ним в подборке (да и вообще большинства известных мне поэтов)? Пожалуй, вот именно этот шквал сносящей всё на своем пути искренности и эмоциональной атаки, харизма рыцаря, честно и непреклонно летящего на острие атакующего клина:

Долг человека – вымарать скобки в сердце

Без запятых и точек ползти и петь

Чтобы в конце абзаца не было места смерти –

И я жалею смерть.

Его строки точны и лаконичны, словно удары кавалерийской сабли: расслаивая реальность, они показывают вспышки-откровения, отражения-сути на срезах бытия и собственной души поэта. А начитанность и развевающийся позади стиха гневным полковым штандартом пласт аллюзий то и дело хлещет читателя по лицу мокрой тряпкой прозрения и совести…

Эти стихи безжалостно и неумолимо делят мир на ДО и ПОСЛЕ (сказанного). Прочитав, навсегда оказываешься во времени ПОСЛЕ, и стать прежним уже не получится.

Я умножаю боль

Я карлик

Но в маленькую песенку сложу

Всё подлое

И главное в себе:

«Настанет важный час –

Я побоюсь спасти

Деревья за окном

Которые приветствуют меня»

Это дикая охота, Дикая охота призрачного Короля. Так что с того?... Падший – не значит неправый, павший – не значит проигравший… Осознавший себя и свои страхи – будет спасён. И Кац играет, самозабвенно играет в игру «я всех вас ненавижу, а себя и больше вас», а слышится в его гениальной игре-откровении, в его подборке пронзительное «я вас люблю» и исступленная надежда-обещание «прощены будете». Странное, мистическое, на уровне Евангелия откровение, весть о всепрощении и любви к ближнему, приходящая через приятие, через боль, эмпатию и трагическую самонасмешку.

* * *

Татьяна Богомаз не менее технична, и поэзия её не менее насыщенна аллюзиями (впрочем, высокая техника и сложность образов вообще характерна для этой подборки из шести авторов), однако более мягка. Она тоже показывает читателю мир – но дает и подсказку, что нужно, чтобы суметь измениться:

Кто хотя бы однажды любил

Сможет прийти всегда

К себе, что внутри

Её поэтика – это гибкая пластика подкрадывающегося охотника. Её стихи – это мир, который видит и озвучивает ученику гибкий ум прирожденного исследователя. Иногда в звучании мысли, в плавном накатывании образов чудится мозаичная чешуя перетекающего тела огромной тёплой змеи, иногда – готового к прыжку леопарда.

В любом случае, в мягкой текучести стихов – а они почти все имеют свободную форму, позволяющую быстро приспосабливаться к изменяющейся обстановке, – нет ничего безобидного и беззащитного. Эти строки ничуть не менее точны и смертоносны, чем отточенные удары Каца, но сама атака, хотя и абсолютно неостановима, почти незаметна и безмятежна. Татьяна «ведёт» читателя, как опытный педагог ведёт ученика в эвристической беседе. В ритмике и мысли стихотворения растворяешься и перестаёшь различать – своя ли это мысль? Нет ли?... И открытие автора вдруг становится твоим, тобою выстраданным и тебе эмоционально ценным.

Колыбельную спой мне для пожилых

Про несносных, мудрых и про больных,

Чтобы в городе многих огней золотых

Света стало поменьше, как в остальных.

Здесь тоже применён метод работы с сознанием читателя напрямую – но это метод кошки, играющей с мышкой. Очень умной, очень дружелюбной, пока ещё не очень голодной кошки, ведущей мышку по сказочному лабиринту – иногда жёстко ритмичному, иногда тягучему и прихотливому, обучающему и развлекающему, но безусловно не бесконечному.

Кошка играет, одновременно шлифуя собственную охотничью стать. Кошка опытным педагогом-гуру ведёт мышку к высотам познания, аккуратно и бережно раскрывая образы, один за другим, по мере роста ученика. Она никогда не придумывает окончания игры, пока оно само не случится – потому что она-то знает, что такое очарование и бесконечность непрописанного смысла!...

Это стихи не педагога – но андрогога, ведущего по пути Познания – не методом волшебной кнопки-пенделя «скушай Яблочко, мой свет», а методом осознанного мышления, анализа и наблюдения.

* * *

Дмитрий Манаев.

Немножко нездешний, абсолютно интеллигентный нонкомбатант. И, однако же, не надо путать высокую внутреннюю культуру с ханжеством или слабоволием: внутри этого человека выкованный Заводским Районом стальной стержень, к которому накрепко пристёгнуты, на трех страховочных карабинах-наручниках (чтоб случайно не просвет(л)или пару кварталов), несколько атомных электростанций и собственная рентгеновская установка, безошибочно различающая правду и ложь, искренность и фальшь:

Нищие люди дарят любимым

Себя. Им-то понятно вполне:

Нечего больше дарить.

Вот, разве что книги –

Самый ценный подарок.

Быть может, поэтому в его подборке светло, тепло и уютно – даже при том, что от мягких и печальных его стихов подчас веет таким пронзительным одиночеством и болью?

Это не гневный архангел, не строгий наставник, но мудрый и кроткий утешитель в печали. Знающий и сам, что такое горе. И всё же, какое мужество и воля жить! Сколько внутренней свободы и отваги в его открытых и по-детски беззащитных, удивленных, даже изумлённых иногда текстах! Сколько готовности поддержать, помочь и защитить. Эта непреклонная, несгибаемая тяга к гуманизму, сила жить и делать что должно (делать, даже если это невыносимо и требует для продолжения борьбы обезболивания сакральным эликсиром) наиболее ярко кристаллизовалась в заключительные строки парных стихотворений – Июльский катарсис и Июльский мимесис.

Выйти сквозь небо, сквозь звездопад

В жидкий зелёный волнующий ад. (Июльский катарсис)

*

Выйти сквозь двери, сквозь небопад

Водки купить и вернуться назад. (Июльский мимесис)

И ключевое слово здесь – ВЕРНУТЬСЯ.

Простые, короткие и на первый взгляд безыскусные тексты Дмитрия невероятно симфоничны и не столько даже многогранны, сколько объёмны. Возможно, сказывается большой музыкальный опыт Дмитрия, наложивший отпечаток на манеру письма. Все его тексты легко поются, мягко ритмичны и обладают хорошей фоникой.

В них нет поливариативности ритма (и мерцающей, словно блики на поверхности ручья игры многогранной мысли), присущего Богомаз; они не так резки и насыщены информацией и привнесенными образами, как поэзия Каца. Зато в них есть глубина звучания и густота тона бездонно-спокойного озера. А может, и омута. И как знать, что за рыба ходит там, в глубине, едва угадываемая, но безусловно хтоническая?..

положим,

если и живой

то не наверняка

Он тоже учит, как и Татьяна Богомаз – но учит совсем иначе. Не нарративом, а скорее доверчивостью, примером и эмоциональным фоном. Он не зовёт, как Алексей; он не подсказывает, как Татьяна; он просто показывает свой способ пройти этот путь. Он показывает свою собственную душу. Доверчиво и беззащитно, так, как благоговейно и бережно показывают ребёнку великое чудо: слепого, спящего в тёплом гнезде щенка или котёнка. «Смотри, какой маленький, какой славный; это моя душа… хочешь погладить? Только осторожно, не повреди…»

Учит покою, которого мучительно хочет достичь сам.

* * *

Этот же – или почти этот же – приём сделала основной своей стратегией Татьяна Симакова. Только она показывает себя как разные души, отразившиеся в её собственном «блокноте».

но Полли предпочитает

из существующих

которых нет выдумывать людей

С той только разницей, что сама Татьяна вовсе не придумывает несуществующих – она скорее проявляет из несуществующих существующих. Поэтому в своих текстах Татьяна говорит не от первого лица, а выводит к читателю множество персонажей. Странных, непонятных, «сказочных». Но каждого из них она любит, бережёт и чутко слышит, со_чувствуя, со_проживая их жизни внутри себя как свою. И она тоже, как и Дмитрий, показывает их нам: «Только осторожно, не повреди… Котёнок ещё совсем маленький, надо очень бережно. Твоя душа тоже такая; она у всех такая, беззащитная и тёплая. Будь с ними поласковее, чтобы не повредить, хорошо?»

При этом нельзя сказать, что Татьяна «остраняет» слово или сюжет. Отнюдь нет, она скорее выступает против «нормализации» и усреднения реального странного типовыми иллюзиями «адекватности». Это борьба печального рыцаря с «уже-вот-вот-проснувшимися» демонами лжи, которые закрасят настоящее яркими нарядными красочками-фальшивками, закроют мир потёмкинскими фасадами. Борьба горькая и печальная. Вы всё ещё смеетесь над Доном Кихотом, спасающим мир? Реально спасающим? Она не смеётся.

Я долго бился. А что в итоге?!

В сухом остатке – прогорклый хлеб

Друзей по пальцам, и нету соли.

Её поэтика – это говорящая собственным языком вселенная внутри одного человека. И все стихи – даже разных лет, разных циклов и настроения – переплетаются в единое целое, составляя и дополняя единую картину уникального мира, в котором один и тот же персонаж или неологизм может появляться в разных стихотворениях, сшивая их в мегапласт.

Это даже не экосистема, это биома. Текстовая база связана и прошита само- и гиперссылками настолько, что о поэзии Симаковой вообще можно говорить как о единой мега-поэме.

Особенно интересно наблюдать за временем: оно здесь меняет свою природу. Если для Каца время – это дискретность, пауза меду двумя событиями, для Манаева – продолжительность события, волна, а для Богомаз – дискретно-волновая линейная шкала для измерения силы Света, то Симакова создаёт вневременные лакуны и время-вороты:

Она так и не начала говорить,

а взрослеть около девяти перестала.

Умер кот. Но остался.

Девочка часто его ласкала по живой привычке

Чем пугала несчастных соседей,

Не понимающих,

Почему она радуется пустоте и мурлычет.

Хотя были среди них и те,

кто уже сам был с котом

на одной стороне обличий

Это даже не циклическое время мифа; и уж конечно не линейное. Возможно, это статичное эпическое вне-Время, до-начала-времени-Время. И поэтому все персонажи существуют одновременно, здесь-сейчас, сразу во всех своих возрастах, данные нам в едином-ощущении. Особенно хорошо заметно это в цикле «Ворон». Собственно, и Ворон – символ мудрости и вечности, и улитка-моллюск (и созвучные с ней Девочка Полли и Эмили – золотое сечение завивающейся в спираль раковины) являются одними из основных персонажей. Удивительные авторские неологизмы – моллюсочной, моллюсенькой – очень точно отражают это стремление к гармонии, стремление, несмотря ни на что.

Для меня это перекликается со стихами Натальи Партолиной, про улитку-проводника к счастью: «выбрала та дорогу – мягким брюшком по стёклам». Просто потому, что иной дороги – нет. Простой дороги нет, говорит нам Татьяна. Надо любить мир таким, какой он есть (и тут же показывает его нам таким, какой он есть!) беречь себя и быть бережным к другим (и тут же показывает нам других, иных, Инаких – такими, какие они есть). Надо думать и принимать самостоятельные твёрдые решения. Так, как мама, которая любила и

прятала от людского неприятия идеала

в волнах платья и в сердце

Но – уже не только прятать, но и защищать. Потому что маховик запущен, и эпическое остановленное время вот-вот станет линейным. И предсказанное свершится. И –

Отрицать очевидное станет сложнее

Окончание следует…