Поэтика безответственности

Руины; предгорья — мелкие речки, крупные булыжники, редкие рощи; обломки древней породы да ржавый болт в пыльной витрине. Все это показывают как красоты и достоинства Алтая. А должны бы — Наталью Николенкову. И ее стихи, да и ее саму — образец настоящего современного стихотворца. Не знаю только, добавлять ли, что стихотворца, живущего в русской провинции? Или стихотворца вообще? Да что лукавить: знаю.

Всего четыре книги, четыре вехи. Возвращаться по которым нам, помнящим еще эйфорию 80-х и горько, и страшно. А куда деваться!

«Чтобы встретиться», 1987: таков пароль всякого любителя современных искусств, жившего ли ранее, живущего ли сейчас в Барнауле. Случайно вышедшая в махровом Алтайском книжном издательстве, чудом проскочившая среди босоногих детств и рассветных полей, тонкая книжка. Многие и сейчас считают ее лучшей; сильно ошибаются. Пожалуй, юношеские стихи Николенковой примечательны только интонацией, которая «перемалывает» стандартные девичьи образцы для подражания той поры — Анну, Марину, Беллу да Юнну. В итоге вполне себе абстрактные понятия приобретают неожиданную зримость и вещность. Ну, то есть какую такую вещность? Не большую, чем у предутреннего сна; в некотором смысле, самую конкретную из возможных.

«Чтобы встретились два человека,

Нужно, чтобы совпали сны,

И глаза совпали, как реки,

И созвездия были равны.

Нужно сомнамбулически красться

Мимо всех, кто с другим лицом,

Мимо времени, мимо пространства,

Мимо страха перед концом.

Нужно память засыпать снегом,

Тополиным прахом до плеч.

Чтобы встретились два человека,

Нужно вечностью пренебречь».

Через 25 лет услышим отзвук, эхо этого стиха (о чем еще скажу).

Айдар Хусаинов не даст соврать: юная Николенкова вела себя как герой культа, была тесно окружена поклонниками и поклонницами, а с коллегами по цеху обращалась, натурально, как Ахматова с Мандельштамом: с царственной дружественностью. Да кто из нас в то время вел себя иначе!

«Девятое марта», 1993: трагические стихи, но такие светлые, если читать их из дня сегодняшнего! Молодость продолжается; сил все больше; завтрашний день принесет нечто невообразимое. И опять же, прямое попадание в нерв поколения, которое до того живуче, что не верит в свою смерть — да и, правда, способно ли умереть всерьез? Тогда мы в этом сомневались.

«Разворачивается журнал,

Иллюстрированная пурга,

Голос флейты журил, журчал,

Раздевал донага.

Кто оставлен — идет босым,

Не отбрасывая теней,

Не дождем, так снежком косым,

Чтоб любили сильней.

Кто оставлен, ложится в ночь,

В глубину, под смертный сугроб.

Разворачивается сукно

Вьюги черной, как эфиоп.

Разворачивается холст.

Полнолунье, метель, зима.

Пожалей этот гулкий холм –

Сердце, брошенное с холма».

 

«Карманная психиатрия», 2001: космическая одиссея и впрямь. В пустом, безнадежном, черном пространстве. Это уже не трагедия, это какой-то данс макабр — потусторонние пляски. Важный пункт для карьеры Николенковой: именно тут ее поклонники бежали в ужасе, не желая узнавать себя. Оно и правда, это зеркало все время врало, ибо, как казалось, его настройки сбиты безнадежно. Поэтому можно не стараться, говорить вещи и неискренние, и необязательные. В некотором смысле, это самая грустная книга.

«Ты люби меня, пожалуйста,

Потому что давит твердь –

Голубая, обожаемая

И апрельская, как смерть.

Ты люби меня, пожалуйста,

Потому что смерти нет –

Только песня окуджавская

И ведьмаческий портрет.

Ты прости меня, пожалуйста,

Потому что я курю,

И нелепые, и глупые,

Злые вещи говорю».

 

«Малютка жизнь», 2010: рождение нового автора, после тяжелого кризиса, серьезного перерыва. В самом деле, нового — окончательно преодолевшего помпезную ли, лирическую метафизику юности, отказавшегося видеть в вещах и явлениях «знаки». Учащегося радоваться всему просто так. И — не научающегося этому. Мы больше не верим Николенковой, мы наблюдаем и оцениваем ее усилия, ее попытки заставить нас (и весь окружающий мир) ей поверить. Эти усилия таковы же (тяжелы, тщетны), как и у нас.

«Мне одинаково приятно

Смотреть на солнечные пятна,

Рисунок облаков невнятный

И первый осторожный снег.

Как золотая сигарета,

Сгорело праздничное лето.

Дочь вечерами учит Фета,

Мечтая совершить побег

Туда, где Фетом не пытают,

Тепло, и бабочки летают».

Те стихи, которые вы прочитаете, совсем новые. И поэтика их нова. Думаю, не только для Николенковой. Поэт не научился любить мелочи, эти «дрожжи мира». Его по-прежнему с души воротит от пошлой повседневной эмпирики. От пассажиров общественного транспорта, например. Или от мебели. Или от домов, улиц и площадей. Что же остается?

Не принимать ничего из этого всерьез. Скользить по поверхности, срывая по пути доступные цветы удовольствия. Ни за что не отвечать, в том числе за свои слова и даже чувства.

«Курить на балконе зеленую траву,

Без галстуков, то есть совсем без ничего.

И все рецепторы утверждают: живу!

И все отдам за два сантиметра языка твоего».

Это — поэтика безответственности. В разведку я бы с Николенковой не пошел.

Думаете, так жить легко? А попробуйте пренебречь своим социальным и трудовым долгом. Попробуйте стать полузнакомцем для всего этого, назойливо напрашивающегося в близкие приятели, мира.

«Ватсон, элементарно: стареть –

Значит, к лучшему измениться,

Научиться не сожалеть,

Не оправдываться, не стыдиться».

«Я вежлив с жизнью современною, но между нами есть преграда» — сказано некогда. Тут то, да не то. Та, легендарная, николенковская легкость превратилась в нелегкий для всякого отказ от контактов с окружающим пространством, из которого бы и выбраться. Но некуда.

И вот ответ самому себе на то, юношеское, написанное с великолепным непониманием и королевскими надеждами. Тогда — предлагалось «красться мимо всех, кто с другим лицом, / Мимо времени, мимо пространства, / Мимо страха перед концом». Куда? Навстречу другому. Теперь — другого не будет. Собственно, не будет ничего — там, но ничего нет и здесь.

«Тихо-тихо прокрасться

Из себя — в никуда.

В этой точке пространства

Ты — звезда.

Тихо-тихо напиться

И тихонько уснуть,

Пока черные птицы

Продолжают свой путь.

Очень тихий и скромный

Апокалипсис твой.

И идешь ты неровно

По кривой».

Тяжелый, плохой вариант для жизни. Но выигрышный для стихов. Поэт проходит до конца путь, который нам, публике, только мерещится — то в сладких, то в опасливых мечтаниях. Стоит ли пускаться вослед за этим ненадежным, безответственным проводником? Решайте сами.

газета «Истоки» № 5 (877), 5 февраля 2014 года