О стеклах вечности

Как-то разговаривали на завалинке два молодых человека, не чуждых поэтическому слову. Темой была литература, на которую двое сетовали, приводя строчку Мандельштама: «ДАНО МНЕ ТЕЛО – ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ С НИМ…».– Вот я не понимаю, почему это стихотворение Мандельштама входит во все школьные учебники как одно из его основных! По-моему, оно даже не талантливо. Склад пыльных тезисов, скрепленных друг с другом силой авторского произвола. В школьную программу вообще редко входят по-настоящему хорошие произведения. Чаще в ней представлен стандартный набор хрестоматийных и не самых оригинальных вещей.– Наверное. На то она и школа, чтоб стандартным запасом обеспечивать. От некоторых вещей из этого стандартного супового набора меня до сих пор тошнит…

Действительно, школьные мысли о необходимости одного и ненужности другого – очень животрепещущая тема во все времена. Кто же не грешил таковыми в отрочестве… Один считал, что математика ему в дальнейшей жизни будет не нужна, так как он уже определился с будущим – идет в гуманитарный вуз. Другой, наоборот, требует не мучить его литературными изысками – зачем мелочиться, он должен уже сейчас сосредоточиться на главной цели своей жизни, ибо он будет строить межпланетные корабли, и так далее, в том же духе. Вопрос – зачем нам это? – возникал всегда.

Но когда-нибудь потом ты возвращаешься к тому, что когда-то отрицал, не желая понимать тогда, – и удивительны бывают прозрения, потому что оказывается: лишних знаний для творческого человека не бывает, их обычно просто не хватает.

Давайте посмотрим на стихотворение Мандельштама, вызвавшее такое непонимание.

Начнем с даты, стоящей под стихотворением, – 1909 год. Автору этих строк – восемнадцать: школьник, точнее, выпускник школы, по нашим сегодняшним меркам. Так почему же именно этим стихотворением мучают бедных современных школьников? Ведь есть же произведения, считающиеся лучшими из раннего, например, «Silentium» или «Отчего душа так певуча…» 1910 года. И почему именно этим стихотворением, озаглавленным «Дыхание», сам поэт открывает свою первую маленькую книжечку, изданную в 1913 году?

Но для того чтобы понять, что видят, а чего не видят в поэзии Мандельштама наши молодые современники, обратимся к стихотворению одного из них, 18-летнего поэта (того самого, что определил «Дыхание» как склад пыльных тезисов):

Здесь все – на поверхности. Тленность, сиюминутность, все печально, безысходно, такова жизнь. Ведь тело – просто вещь, огарок свечи, уже осужденный произволом злых Парок на небытие, мрак. Герой стихотворения жил, спал, чего-то там хотел (область желаний нам неведома – возможно, славы как частицы бессмертия), но свелось все к одному – прах к праху, как говорится. Действительно, печально: хотя огарок и глазаст (т. е. наличие биологического мозга налицо), но душа-разум остается только подчиненным, слугою тела. Символика свечи – до тривиальности избитый образ. Но автор молод, и простим ему это, оставим и это стихотворение, смея надеяться, что его самопророчество – просто сантименты, скрывающие неуверенность, желания и амбиции.

Теперь вернемся к стихотворению 18-летнего Мандельштама, ставшего впоследствии самым серьезным поэтом своего времени.

Итак, «дано мне тело – что мне делать с ним, таким единым и таким моим?». Строчки как строчки, ничего особенного, все мы при теле, а в восемнадцать-то лет почти все идентифицируют себя со своим телом, молодое Я – и есть это тело, благо, сила, здоровье. Поэтому сначала несколько настораживает – «таким единым». Если бы это звучало из уст ангела, недавно обретшего плоть, почувствовавшего и осознавшего свое единство с этой плотью – телом, слышать такое было бы естественней. Но автор – человек, он наделен этим бренным телом с рождения, как и мы. Только вот бренное тело его несколько подвело, у молодого человека астма и стенокардия. Но стенаний и жалоб нет. «За радость тихую дышать и жить кого, скажите, мне благодарить?» В этих благодарственных словах и примирение, и ирония, и принятие бытия таким, какое оно есть. Но главное, он не вещь, он – творческая личность: «Я и садовник, я же и цветок, в темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло мое дыхание, мое тепло». И в этих строчках стихотворения, хотя и несколько завуалированно, 18-летний юноша уже заявляет о себе как о поэте, а не как о простом смертном. А вечный конфликт между жизнью и смертью, который затронут и автором «свечи-огарка», у Мандельштама смягчен – «Пускай мгновения стекает муть, узора милого не зачеркнуть», эмоционально и чисто по-человечески, и составлена форма бессмертия через творческое начало в человеке, ибо перед творческим гением отступает даже холодная вечность.

Так что «Дыхание» – не просто стихотворение молодого человека, а своего рода манифест вступающего в ряды бессмертных поэтов. И именно с этого стихотворения начинается «Камень», первая книжечка двадцатидвухлетнего поэта, в которой все отструктурировано им четко, по иерархии происходящего, как в Библии. Вспомните, Творение начинается с духа, который носился над водою. Дух творящий – именно его энергий, его дыханием наполняется начало. Оно продолжается работой творческой мысли, строительством тела, этого божественного храма души, приобретением знания, понимания. Так, камень за камнем, сооружается уже башня до небес, лестница к Богу. Так и у Мандельштама, из бессмертного творческого духа, с «Дыхания», начинает расти его поэтическая башня. Так, слово за словом, стихотворение за стихотворением, все более сложным и многомерным становится его стихотворный узор, философская глубина мысли, отображая и его мировоззрение, и его чувства, и его отношение к тому, что было, что есть. И через десять лет он повторяет ту же мысль, что и в «Дыхании», но в более сложном стихотворении, начиная: «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг, с певучим именем вмешался…». И заканчивается это стихотворение: «И так устроено, что не выходим мы из заколдованного круга; земли девической упругие холмы лежат, спеленатые туго».

И еще немного по поводу «Дыхания», в котором слово «тело» для молодых читателей оказалось сигнальным. В юности переживания от несовершенной внешности более остры, и, конечно, эти переживания могли лечь в основу разбираемого стихотворения, но только эмоциональным подтекстом основной мысли – аполлонической, работая на весь смысловой контекст стихотворения, который все-таки остается более серьезным, как об этом говорилось выше. Да, астма, стенокардия, небольшого роста, тщедушный, в физическом смысле явно не Атлант и не Аполлон, но… Что дано, то дано. Внешность поэта, бывает, впечатляет и даже располагает к большему восприятию его творчества. Всмотритесь в современников Мандельштама: Есенин с ангельским лицом, и Блок возвышенный и тонкий, и Белый – демон, Маяковский, как башня маяка, Пастернак, Маршак, Чуковский, и многие другие известные современники, чей облик не противоречил возвышенному облику поэта, более того – работал на него. А здесь – «Сознаешь ли, до чего щегол ты, до чего ты щегловит?» Поэт – птица божья. Читая эти строчки, понимаешь, что осознавал, создается впечатление, что даже видел себя со стороны. По рассказам современников, «читал он свои стихи, глубоко закинув назад голову, взирая на небо через полуприкрытые веки, и что-то птичье было во всем его облике». «За радость тихую дышать и жить кого, скажите, мне благодарить?» Умение ценить даже крохи этой жизни остается самой сильной стороной этого поэта. Приветствуя жизнь, он остается верным этому в своем творчестве до конца, даже иногда считая эту жизнь безумием.

Выходит, стихи поэта и есть его поэтическое тело, а физическое тело – лишь инструмент души, разума.

Тленная материя и бессмертный дух – сочетание, порождающее жизнь в ее многообразии. Может быть, это слишком серьезные категории для наших юных поэтов, но настоящая поэзия – достаточно сложная структура. Во-первых, она глубоко индивидуальна, во-вторых, требует знаний, уложений всех систем предшествующей культуры, ибо приходится оперировать символами для краткости и насыщенности изложения, а не просто пересыпать все бессвязными метафорами и завальцовывать рифмой, как это сегодня делается, для достижения поэтичности. Форма стихотворная лапидарнее прозаической, в этом ее простота и сложность, даже при всей ее эмоциональной и образной насыщенности. И чем больше ты знаешь, тем более цветет понимание, и красота непроявленного ощущается с большей силой и мощью. Для того чтобы понимать, надо знать хотя бы половину того, что знал поэт. У истинного поэта кажущаяся простота несет в себе больше, чем на первый взгляд может показаться. Ведь Мандельштам даже среди своих современников считался образованнейшим поэтом, глубоким и сложным. Владислав Ходасевич писал о стихах Мандельштама: «…он первый, и пока только один, на собственном примере доказывает, что заумная поэзия имеет право на существование. Сделать это ему помогли поэтический дар, ум и образованность, то есть то, чего начисто лишены были бедные «мэтры» российского футуризма». Да, настоящее искусство, к сожалению, рассчитано на образованного читателя, мало того – еще и на очень внимательного читателя, и просто пробегать по стихам и строчкам такого поэта, как Мандельштам, пусть и по ранним его вещам, по крайней мере глупо. Потому что там под прекрасным поверхностным слоем всегда лежит истинное слово. Повторимся, от истоков общепринятой мировой классики, системы коллективных культурных ценностей, до самого себя, до своего времени тянется нить в будущее.

Так что «Дыхание» можно назвать программным и даже краеугольным камнем всего его дальнейшего творчества. Потому что чем больше читаешь и вдумываешься в стихи поэта, тем больше понимаешь – Мандельштам остался верен заложенному им же камню, основной идее о свободе творческой мысли, ведущей в вечность, о ценности человеческой жизни. Он не отступился от этих тезисов (как обычно случается), только развил глубины своей философской мысли.

А на вопрос, почему именно «Дыхание» включено в школьный курс, можно только предполагать, что составители хрестоматии либо глубоко понимали это стихотворение, либо, наоборот, решили, что оно просто и доступно даже ленивому школьнику. И два молодых дегустатора, возможно, правы, но только в том, что трудно почувствовать все величие данного поэта через одно это стихотворение, тем более школьнику. И может, желание ПОНИМАТЬ надо культивировать, начиная с более убедительных стихотворений – убедительных хотя бы своею сложностью, дабы через восхищение вызвать интерес к творчеству этого поэта. Чтобы, держа в руках кончик этой ариадниной нити, выйти на свет из темного лабиринта кажущейся простоты. Но это уже, наверное, из области фантастики – глухого заставить слышать, что немого – говорить. А желающий – да отыщет истину.

Есть такое выражение – по Сеньке и шапка. Это к молодому читателю в данном случае. Остается надеяться, что голова вырастет, и шапка не будет велика до такой степени, что покроет всего читателя с макушки и до пят, оставляя его в кромешной темноте с текстом и смыслом прочитанного, окутывая этого читателя скукой и зевотой, влекущей лишь ко сну.

Это относилось к читателю. Что же до наших местных талантов, считающих себя поэтами, которые четко выполняют первую заповедь: стих – это глубоко личное, мое, – они забывают, что до них уже все написано, и посему не особенно нагружают себя знаниями и пониманием написанного их предшественниками. Но требуют понимания и более бережного отношения к своему быстроногому творчеству, в котором разумный и тонкий читатель должен убийственно скучать, теряя последнюю надежду на ее взрослость.

И получается со всех позиций, что неуч, как современная необходимость, есть бог времени, он более мобилен и легок. Три шага карла, и долой старых богов. Но вырастет ли карлик – вот проблема. И все-таки, хочется надеяться, что серьезные, вдумчивые карапузы, бродящие среди прочих, вырастут, и окажется, что их шаги покрыли большее пространство литературной земли, заставив современную литературу дышать и радовать читателя.