Художественный текст как феномен метафизики

Чем отличается хорошая книга от плохой? Ее интересно читать даже в том случае, если она – вполне серьезное чтиво. То есть, читая, входишь в текст как в особый простор, живешь в нем, чувствуешь его и чувствуешь свою близость с воспринимаемым знанием. Собственно, это состояние общепринято называть эстетическим наслаждением – выражение банальное, но банальность не отменяет истинности. Как достигается такая близость? Это мы и попытаемся выяснить.

Речь пойдет о художественных письменных текстах – что это такое, на житейском уровне ясно, однако некоторое уточнение здесь необходимо. Слово – носитель знания, который достаточно гармонично сочетает понятийную и образную составляющие мысли, по отдельности воплощаемые в иных знаковых системах: живописи, театре, музыке, математике... Ясно, что живопись тяготеет к образности, а символика точных наук – к понятийности. Словесный же текст способен гибко, емко и внятно изъяснить и то, и другое; именно поэтому язык находится в столь явном преобладании над прочими подобного рода системами: информационно-познавательный обмен между людьми процентов на восемьдесят осуществляется словесно (устно ли, письменно – в данном контексте не принципиально; далее же мы будем иметь в виду письменную литературу). Эта исключительная гибкость языка определяет стилистическое разнообразие текстов. «Евгений Онегин» и Уголовный кодекс, философский трактат и букварь первоклассника, эротический роман и инструкция по использованию стиральной машины – все это выражено одними и теми же буквами (которые, кстати сказать, представляют нечто столь же элементарное, как и математические символы!) и чрезвычайно не похоже одно на другое.

Итак, мы говорим о художественных текстах. В чем их специфика? Чем они отличаются от текстов описательных, деловых, малограмотных, рекламных? Вот на эти вопросы мы и попытаемся дать ответ.

Очевидно, что художественный текст отличается от прочих приоритетом образности. Иначе говоря, он стремится создать яркую, отчетливую визуализацию читаемого; слова такого текста должны быть содержательно насыщенными, соответственно, они будут иметь меньший объем. Как известно из классической логики, содержание и объем понятия находятся в обратной зависимости: чем более ярко, полнокровно слово или словосочетание, тем более частный случай оно описывает. Вот, например, ряд понятий: куст сирени под окном – сирень – кустарник – растение – живой организм – объект. В данном ряду каждое последующее понятие является общим относительно предыдущего и, соответственно, менее содержательным, то есть «пустым» и неопределенным. Отчетливо представить себе «объект» невозможно, а вот куст сирени под окном – очень даже. То, что в логике называется «понятием с большим содержанием и малым объемом», в сущности, не что иное, как образ, и потому именно такие словесные конструкты востребованы художественным писательским творчеством.

Тропы создают гиперкартины. Что это значит? Это значит, что слова писателя и мысль читателя чудесно попадают в такт – и в этих словах вдруг мелькнет нечто неуловимое, что ходит где-то здесь, и вдалеке, и по самым краям мира, волнуя и тревожа нас, – то, без чего наш мир не может быть.

Разумеется, не каждый троп обладает такой магией. Но каждый – в большей или меньшей мере – должен задевать тончайшие струны читательских душ. Тогда весь текст обретает свойства гиперреальности: «волшебной страны», куда нас так тянет, где нам хотелось бы жить… Понятно, что у каждого из нас своя страна: у кого-то Пушкин, у кого-то Достоевский, у кого-то Набоков, ect.

Это и есть важнейшая культурная задача художественного текста: он является полем субъект-объектной целостности, средой, в которой человеческой душе как минимум комфортно. Термин «поле» употреблен не всуе – очевидна и допустима аналогия между такой духовной средой и физическим полем, понимаемым «по-эйнштейновски»: всякое поле есть поверхность, «геометрия» пространства-времени. Можно сказать и обратно: для физических тел пространство актуализуется, проявляет себя в виде поля.

Кстати: очень удачный термин – поле! Прекрасно выражает суть дела. Другим столь же эффектным выражением можно назвать слово «ткань».

Подобным же образом художественная словесность есть поверхность духовного пространства; собственно, любой творческий продукт можно так назвать, но в силу рассмотренных выше особенностей именно литература становится полем самым сильным, с наибольшей напряженностью. Гиперреальность художественного текста, в сущности, есть «миф» в исходном смысле; однако исторически сложилось так, что этим словом принято обозначать образность наивную, характерную для примитивных культур, что отчасти справедливо. Поэтому, в отличие от «просто мифа», современный художественный текст можно назвать «мифологическим полем» – или М-полем.

М-поле в совокупности есть живая, саморазвивающаяся система. Будучи рельефом духовного пространства, она имеет сложную, «холмистую» структуру: есть места ровные – обычный описательный текст, со стандартной понятийностью, с рядовой образностью; есть подъемы – волнение, предчувствие, ожидание… Это достигается искусным сочетанием тропов многозначимых, вызывающих у читателя широкий разбег ассоциаций: чувствуешь свое приближение к сверхреальности. И, наконец, М-поле обладает экстремумами – в композиции это обычно кульминации, где взрыв метафор вбрасывает нас в наш личный космос, в потенции столь же бескрайний, как небо над нами.

Итак, текст – покрывало, брошенное на невидимое пространство духа. Взлет человеческой души богаче всего явлен в сложном системном образе – где странность, нежность, грусть, надежда, память наших и не наших дней, погод и непогод, и осени – как же без нее, рябиновой, кленовой, поднебесной, с тихим солнцем, с облаками в ясной высоте – будто не осень вовсе, а вдруг замерло на месте лето; а мы, не заметив, так же ходим все по тем же улицам, под тем же небом, под своими именами, по-простому счастливы, по-своему умны, – и некому увидеть это время. И оно, помедлив, все-таки уйдет от нас.

Это пример. Не знаю, удался он, не удался. Но мне хотелось показать то, что позволяет говорить о художественном слове как лучшем выражении некоей очень важной сущности нашего мира.