«Скользнула вкривь и вкось строка писателя-поэта…»

«Мы все учились понемногу/Чему-нибудь и как-нибудь…» – небезызвестные, бессмертные строки из «Евгения Онегина» Александра Пушкина. Строка, соответственно, применима почти ко всякому, старавшемуся грызть гранит науки. Что нам учёба?! – более влечёт полёт к краям с кисельными реками да шоколадными берегами. Не до школьной программы, не до этих «глупостей». Отчего неизменен закон естественного отбора? – из троечников (а то и двоечников) выходили, почему-то, неординарные личности, и великие в том числе. И допустимо предположить, писатели, поэты из этой когорты.

Вышеупомянутый Александр Сергеевич, будучи воспитанником Царскосельского лицея, элитного учебного заведения, для дворян, учился вполне себе средне (есть избитое утверждение). Ну да, гуманитарные науки его скорее затягивали, чем все остальные дисциплины. И в лицее открылся его поэтический дар. Преподаватель нравственности и логики, Куницын, писал о Пушкине: «Весьма понятен, замысловат и остроумен, но не прилежен вовсе и успехи не значущие». Однако, имеется по сути документ, подтверждающий нечто иное:

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОБ ОКОНЧАНИИ ЛИЦЕЯ

П.Д. Ф. 244 Оп.16. N 41, за подписями Е.А. Энгельгардта и А.П. Куницына.

Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной Истории, в Логике и Нравственной Философии, в Праве Естественном, Частном и Публичном, в Российском Гражданском и Уголовном Праве ХОРОШИЕ; в Латинской Словесности, в Государственной Экономии и Финансах ВЕСЬМА ХОРОШИЕ; в Российской и Французской Словесности, также в Фехтовании ПРЕВОСХОДНЫЕ. Сверх того занимался Историей, Географией, Статистикой, Математикой и Немецким языком. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея сие свидетельство с приложением ПЕЧАТИ.

Царское Село июня 9 дня 1817 года.

 И став-таки поэтом значимым в России, Александр Пушкин, по привычке своеволия, продолжал чудить и в грамматике. Он хулиганил с окончаниями. Не по незнанию скорее всего, а по обыкновению души своей, потехи ради. Он в «Евгении Онегине», например, сказал о семинаристе в «желтой шале», а в «Дубровском» – о маленьком человеке во «фризовой шинеле». И «селы» и «бревны» у него имеются. Лингвист и литературовед Григорий Винокур объяснял куда проще: языковое сознание поэта крепко связано с народными говорами. Отсюда и сбивка слов. Но всё-таки ходят байки, якобы Пушкин в грамматике слабоват, неряшлив и часто допускал ошибки. На самом деле этого никто не знает, отсутствует доказательная база.

Агата Кристи в семье и вовсе считалась бестолковым ребёнком. Поначалу будущая королева детективов получала домашнее образование. На все поставленные преподавателями вопросы девочка отвечала худо – то и дело запиналась, терялась, путалась в словах. А страсть к книгам у неё обнаружилась довольно рано, но с грамматикой отношения нисколько не улучшились. В парижском пансионе, где она «прославилась» двадцатью пятью ошибками в диктанте, Агата Кристи продержалась всего несколько месяцев. И за всю жизнь не избавилась от «беды» в правописании. У Ганса Христиана Андерсена похожая ситуация. Ему, к прочему, приписывают дислексию (Дислексия – специфическая неспособность к обучению, имеющая нейрологическое происхождение. Характеризуется трудностями с точным или беглым распознаванием слов и недостаточными способностями в чтении и письме. Эти затруднения связаны с неполноценностью фонологических компонентов языка. Они существуют, несмотря на сохранность других когнитивных способностей и полноценные условия обучения.). В результате своего дефекта сказочник вынужден был платить какие‑то баснословные деньжищи корректорам за вычитку своих произведений. А куда деваться? Без корректоров и редакторов любому писателю никак, а что говорить про закоренелых двоечников и троечников.

И как охарактеризовать в плане письма Даниила Хармса, господина «уникального слога» Ювачёва? «Восемь человек сидят на лавке/вот и конец моей скавке». Или ««Опускаясь на поленьи/длинный вечер коротая/говорила в отдоленьи/умер дядя. Я стродаю». И ему, по закостенелому обычаю, тоже приписывали незнание правил правописания. Хармс оставил после себя личные дневники, где не видать орфографических «непотребств». Более того, читая его записи, убеждаешься об исключительном его умении пользоваться родным языком. Отсюда становится понятно, автор умышлено искривлял слова, придавая им… ну, скажем так – идиотский вид. И подобные ходы имеют своё название – эрративы. Так что не получается превратить Даниила Хармса в неграмотного неумёху. Эрнест Хемингуэй и вовсе никогда не правил свои работы, считая, что это не его забота. Для сего существуют корректоры и редакторы. Доля истины, конечно, есть в его высказываниях. Ведь единоличная редактура занимает порядочное количество времени (если ты действительно стараешься вычитывать свой текст). В процессе вдохновения, когда рука едва поспевает за новорождённой мыслью, нет времени поглядывать за уже написанными абзацами, страницами. Ну, упали на бумагу – значит всё – упали. Если бы не личная редактура, сколько можно было бы настрочить толстенных томов. Фёдор Михайлович Достоевский помногу раз возвращался к написанным своим произведениям, даже к тем, которые опубликованы. Иначе поступал Антон Чехов: не любил перечитывать свои рассказы (после публикации). Однако Эрнест Хемингуэй, если сделать реверс, и не прав. Он не бывал в шкуре корректора, и понятия не имел, что такое вычитывать чужие тексты. Свой-то текст ближе к телу, а здесь чужое творчество. Это всё равно, что позвать уборщицу вымыть полы, но предварительно испачкать их, натаскать больше грязи. И как не убить корректору-редактору своеобразную стилистику писателя и поэта, если таковая имеется? Тут и замыленность глаза имеет место быть. Смешивание разных текстов… Спасает, правда, корректора-редактора его профессиональные навыки: умение тонуть в текст и вовремя вынырнуть. И дин корректор хорошо, а два лучше или же три. Американскому писателю не мешало бы уважать труд других, по существу, своих же коллег.

В наш век все осложнилось и упростилось в один миг. Казалось бы, на помощь к нам пришёл Word от Microsoft, который подчёркивает нам красной и синей линией, что не так со словами, фразами. Но любой пишущий знает, что подсказки в «офисном пакете» – малая толика, иногда и неверная. Многие слова «умник» не знает, а сленг, профессиональные термины и вовсе для гиганта-редактора тёмный лес. И с пунктуацией у него всё туманно. Но мы к нему привыкли – как бы к «печатной машинке» и слезать с него страшновато. Страшновато опять переходить на шариковую ручку. Но это так – отдельное размышление в вечер поздний.

Но вернёмся к нашим великим инженерам душ – двоечникам и троечникам. Владимир Маяковский, вот лиходей, терпеть не мог всякие точки, запятые. Век бы ему их не видеть. Но литературоведы почему-то уверены, что и у Маяковского была дислексия: он понятия не имел, куда ляпать-то знаки препинания. Вообще удобно получается, ошибки в тексте, а ерунда – это дислексия! После 1916 года проклятые точки, запятые расставлял Осип Брик («На, Ося, расставь запятатки» – говорил поэт), а до знакомства с Осипом и Лилей поэту, как могли, помогали друзья (например, футурист Давид Бурлюк). Но есть другое предположение, обладая превосходным чувством ритма, Маяковский выстраивал стихи, как мы знаем, в новой манере – лесенкой, в неком графическом антураже. Отсюда и возникали трудности с пунктуацией. На сегодняшний день существует мода, фишка у поэтов – выстраивать свои творения без лишних условностей, без этих самых запятых и точек.

Льюис Кэрролл. С ним всё ясно, солнечно. Математик, логик философ, богослов, фотограф. Ему не до правок, не до должной грамотности, когда в мире столько интересного, столько увлекательных наук. Ф.М. Достоевский ставил запятые по наитию; порой с пеною у рта доказывал своим редакторам, якобы он лучше знает, где должны стоять его запятые.

"У каждого автора свой собственный слог, и потому своя собственная грамматика… Мне нет никакого дела до чужих правил! Я ставлю запятую перед "что", где она мне нужна; а где я чувствую, что не надо перед "что" ставить запятую, там я не хочу, чтобы мне её ставили!" – рассказывала корректор Достоевского Варвара Тимофеева.

Евгений Баратынский не ведал, что за зверь – знаки препинания. Борис Полевой, автор «Повести о настоящем человеке», ставший главредом журнала «Юность», но при сём свершал достаточно грамматических ошибок. Писал, допустим, «чушь» без мягкого знака. С ошибками творили Сергей Есенин, Антон Чехов, Александр Островский, Максим Горький; ошибки отчётливо видны в рукописях прозаиков Виктора Астафьева и Валентина Пикуля. И в современном «Духless» Сергея Минаева.

И выстраивается целая очередь… Но их, и всех нас, можно понять и простить. Ведь литераторы – люди от Бога, получившие дар с его рук. И сложно совмещать одно с другим. Грамотность требует моторных навыков. Когда ты сидишь и строчишь, пытаясь втиснуть мыслимое и немыслимое на бумагу, монитор; когда фантазия буйствует как море во время шторма, и следует как можно резвее «волнения новых и древних цивилизаций» облечь в слова, в шрифт. Иначе море утихнет. Невозможным представляется уследить за каждой буквой и строкой, дабы они ровнёхонько стояли как драгуны на плацу. И потом, потом… вычитка. Под занавес, ни мог не раздаться голос: «А наличествовали ли писатели, поэты… ну, кто-нибудь, кто бы писал без единой грамматической ошибки»? И, пожалуй, помолчим…