Человек: разумное животное или человек разумный?

Умный человек видит перед собой

Неизмеримую область возможного,

глупец же считает возможным только то, что есть.

Дени Дидро

1

Было дело, и времена на дворе стояли литературоцентричные. Не по лености, а по непостижимости великого русского характера, из могучей детской веры в чудеса, россиянин смотрел в небо, как европеец в потолок. Страна дерзновенно верила в возможность иной, прекрасной жизни, лежащей где-то за пределами серых трудовых будней. Поскольку обыденность последних сулила однообразный прирост сугубо материальных благ, душа народа страждала духовного смысла, изыскивая его, прежде всего, в литературе. Поэзия, философия, кино, театр буквально потрясали. Таковы были приоритеты общенародные. Немудреное творчество в основном было столь же конкретным, как и скупая мужская слеза веселого русского солдата. И вся эта воинская доблесть и питала нашу литературу и тягу к культуре вообще. Нельзя назвать эту питательную среду роскошной, но потенциал в ней был поистине несокрушимый. Герой – он герой во всем. Поэтому и доблести советской литературы были по преимуществу героическими, воинственными, а не художественными.

2

Удручает досадная утрата художественности в литературе и сегодня. С одной стороны, открываешь книгу современного автора, – а там одно пустое фантазирование. Мне зачем-то в очередной раз скриптер навязывает самого себя. Самоупоенно подсовывает незадачливое овеществление духовного творческого порыва. Самотиражирование и автопортретирование – вместо высокого искусства. На все оригинальное, за что бы такой автор ни взялся, ложится мертвящая тень аляповатой отсебятины. Достоинство всего, о чем бы такой автор ни писал, он видит исключительно в самом себе. То ли по своей человеческой наивности, то ли из дьявольского самомнения. И все в тексте в один миг обретает пространственную второстепенность. (Не путать со вторым пространством). В результате мы имеем штамп, клише. Не красоту божьего мира передает мне такой «художник», а клевету и пасквиль на этот мир, всеми силами пытаясь втиснуть в его блистающий и сияющий пустотой центр свою собственную бесценную особу. Которую и так приходится терпеть, находясь с ней в одной трехмерной системе координат. Вы как хотите, читатель, а меня тошнит от подобных «художеств». Любовь к себе победила в этих людях любовь к искусству, и в результате предметом их произведений становится не образ новой реальности, а перепечатанная под копирку карта давно всем известной местности или незамысловатая собственная метрика, раскрашенная автобиография. Но когда я обращаюсь к Искусству – то какое мне дело до чужого и своего тлена? Что выйдет, если даже отличный маляр-нарцисс возьмется за образ мадонны? Самовлюбленность, бахвальство есть моветон в искусстве, очень модный в среде графоманов.

3

Юмор – форма афористическая. Природа его парадоксальна. Разумная животная почва внезапно уходит у вас из-под ног, чем и достигается эвристический эффект приятной нервной разрядки человека играющего (не путать с играми животных). Художественное произведение – идеальная среда для проявления такого рода таланта. Трагедия политэкономической шутки К. Маркса только в том и заключается, что к ней отнеслась слишком серьезно часть утилитарно настроенных сугубо мрачных товарищей. Лишенному чувства юмора человечеству грозит катастрофа. Юмор суть свойство оптимистически настроенного человеческого (неживотного) духа. В нем милосердие и перспектива жизни. Хотите пример – извольте. Величайший роман «Дон Кихот» задумывался Сервантесом как пародия на рыцарский роман. А получилась истинная трагедия благородства, в которой смех величайшего из гуманистов слышен сквозь слезы. Или, быть может, вам надо отечественных примеров? Автор непревзойденной по высоте русской прозы Ф.М. Достоевский был весьма могучий юморист. И хотя сегодня из всей прозы я предпочитаю записную книжку писателя, но до сих пор с радостью вспоминаю, как шутил великий Федор Михайлович! «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» – вопрошает парадоксалист из «Записок из подполья». И сам же отвечает: «Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». И ведь точно, стоило нигилистам, напрочь чувства юмора лишенным, неадекватно и буквально (некультурно, утилитарно – разумно и животно) понять выраженный писателем сарказм, как тотчас же в стране произошла Великая революция. И свет провалился. А как быть, ведь, вполне может статься, что чувство юмора – это классовое порождение, пережиток и роскошь? Так ли это?

Нет, ничуть не бывало! В России всегда шутили, без этого здесь просто не выжить. В эпоху мрачного становления первого православного эгрегора и демона великодержавной государственности, необходимой для уничтожения татаро-монгольского ига, отчаянно и весело шутили скоморохи. И хотя часто бывали биты ханжами, именно они вносили струю безудержного веселья в тяжкую жизнь бедного обывателя, из которого вытягивали последние соки история и государство. Достоевский-юморист был разночинцем, которого недолюбливали блестящие писатели аристократы, вроде И.А. Бунина или В.В. Набокова, в общем-то, юмористов небольших. (Их художественные достижения, для нас тоже ценные, лежат в другой области). В целом, юмор скорее порождение народное, демократическое. Возьмем Л.Н. Толстого. Глыба-человек! Шутил ли он? Скорее, «врал», по его собственному признанию, остраннял балет. Но это граф, беспощадный к ближнему своему, как к себе самому, может быть, так шутил, а не врал. Бунин, по воспоминаниям И. Одоевцевой, правды о себе не говорил. Большим юмористом не был. Слишком был целомудрен, человечески разумен, застенчив по его собственному признанию. Аристократ до мочек ушей. Но потому именно Достоевский – величайший романист, что себя не жалел и душу выворачивал наизнанку, а душа у него была велика (не сузить!) и простиралась до бездн, от которых он и предостерегал. Юмор Достоевского именно свойство свободного (недетерминированного ползучей ученостью) мышления автора, порождение духовного игралища страстей человеческих и поиска высшей правды. Никак не животного разума. Не всякий юмор, слава Богу, до сарказма доходит. Есть и вполне мирный, не слишком беспощадный к порокам.

«Автограф» Леонида Соколова

 Если во времена Достоевского было подполье, то в «наше» застойное время был андеграунд. То есть он потому во многом и был, что печатно шутить над «святынями» не полагалось. Слава Богу, святая правда никуда не делась, но много было и подмен. Место официальной религии (связи с Богом) занимала светская советская идеология, место библии – моральный кодекс строителя коммунизма. И над этими вещами шутить не полагалось. Впрочем, и рассуждать всерьез тоже не разрешалось. Шутить всерьез было опасно, поэтому многим было не до шуток. И острый печатный юмор снова грозил стать дефицитом. Некогда в советское время за анекдот о Сталине давали восемь лет, если моя бабашка не шутила. Юмор сопряжен с прямой опасностью. И с ним могут побить, и без него нации грозит беда и вырождение под игом собственной вымороченной серьезности и пониженного (повышенного) артериального давления. Поэтому юмор всегда жив, но не всегда его можно найти на страницах книг. Вероятно, тут необходимо не только личное мужество, но и умение шутить.

И даже, может быть, труднее всего шутить над вещами не священными.

Когда не простая хулиганская дерзость, не кощунство и святотатство требуется, а воспитанный и развитый ум, вполне гуманный, но острый.

Когда начинал Леонид Соколов, было время не НКВД, а КВНов и капустников, в общем, полетов в космос. Многое кануло в лету. Леонид Соколов – юморист, едва ли не энциклопедического охвата. То есть в каком только направлении он не шутит! И пусть это тип малой, личной энциклопедии, все равно, она велика. Трудно, невозможно читателю охватить юмор Соколова сразу весь целиком. Но этого и не обязательно делать.

В книге «Автограф» пять разделов. Два варианта рассказов, сказки, афоризмы и четверостишия. Откройте книгу хоть на середине. Начните с коротких фраз, почувствуйте всю эту роскошь, искупайте в ней свою заскучавшую душу. Ей богу, радость омолаживает! Это огромный культурный пласт недавнего времени. Чего стоят одни такие рифмованные паронимы из названий популярных фильмов, как: «Фляги на башнях», «Мой ласковый и нежный деверь», «Фантомас затушевался», «Дикая архи-идея», «Маленькая Вера в большое будущее», «Пес-партбосс и необыкновенный кросс», «Человек вождя», «В джакузи только девушки» (!)… Начнешь цитировать – не остановиться! Если я по чему-то и скучаю иногда, так это по тому воздуху, которого не было в реальной советской жизни, но который был в искусстве той жизни. Вернее, он был в жизни, но именно благодаря свободному искусству, отличительной чертой которого является способность творить смех, даже сквозь слезы автора. Но это художественный подвиг. Так как способность шутить требует постоянного развития, тренировки, освоение новых приемов и пространств. Для этого понадобятся, говоря словами автора, «Мастер и магарыч», а то и «Принцип и нищий».

По большому счету, неизвестно, как это делается, но тончайшая игра ума не может не восхищать: «По дому гуляет казак молодой», «А любовь всегда бывает стервою», «Друг всегда закусить готов», «Выходят на арену стукачи», «Эти глаза не против» (!) (перерифмовки из песен). Так и хочется сыпать цитаты. Ловлю себя на том, что две художественные вещи мне крайне дороги в искусстве. Скажу без обиняков: без них художник только подмастерье. Эти природные атрибуты изящной словесности суть глубокая лиричность и чувство юмора. Одним словом, радость и красота жизни. Это свойства высокого ума и чуткого сердца. Без них нет того, ради чего искусство существует – нет ни творческой свободы, ни истинно прекрасного в жизни человека. Остается одна тщеславная возня за чины, премии, звания, попытка управлять коллегами (мешать творческому процессу). Этим изо всех сил занимаются, впрочем, другие писатели, обделенные свободным творческим потенциалом. Эти последние используют искусство для самоутверждения. Но искусство мстит самодовольному невежеству образцами дурного вкуса. Искусство, которое, между прочим, «требует жертв», живо не тщеславием художника, а его бескорыстным служением, его искусным восхищением красотами и чистейшей прелестью божьего мира. Оно не средство, а радость. Не авторское жирное тщеславие, не перепутанные ценности и не переставленные акценты являют нам мастера, а только смех и восхищение. В центре художественного произведения должно стоять искусство, а не авторское эго. Центробежные силы искусства развоплощения (перевоплощения) авторского «я» только и способны обеспечить божественную область смеха и красоты. Свободный ум и чуткое сердце (юмор или независимость эстетического суждения, лиричность) также необходимы в искусстве, как святость (чистота помыслов) в религии или героическая самоотверженность во власти. Это требования элементарного духовного здоровья. Смех раскрепощает, а свободный человек способен посмеяться надо всем. Смех не насильственно, но искусно снимает все запреты. Смех отстраняет пошлость. Поэтому смех божественен. Но это великая тайна искусства. Там, где начинается грубое глумление, злобное кощунство и святотатство – радость от смеха исчезает.

Леонид Соколов – автор со стажем, и до чего же вкусный у него порой язык: «Вера Николаевна Шелепова, она же ВерМиШель…запрягла свой длинный крутой нос в оправу грозных очков и направила их в сторону вечного лодыря, лоботряса, двоечника Серафима Бурмистрова. Это был не просто балбес, это был образец классического оболтуса-хулигана…» Каковы образы! Роскошно. Целая россыпь ценных, веселых эпитетов подогнана к одному понятию. («Про Серафима») Важно, что всюду в книге есть вымысел, правдоподобие и искусный язык! Без этого всего нет художественной прозы.

В самом первом рассказе «Автограф» к бутылке водки приводится замечательный ряд эпитетов, хотя не полный, понятно: «бутылочка, стекляшечка, беленькая, боеголовочка» Не стану соперничать с автором по части знания предмета, но про «боеголовочку» слышу впервые. А может белоголовочка? Такая, помнится, была. Все-таки водка «добрый» напиток? Впрочем, в «Автографе» убедительно обыгрывается известный союз двух высочайших в мире профессий – поэтической и дворницкой. «Поколение дворников и сторожей» – где теперь эти светлые, легчайшие люди? Сколько бескорыстной щедрости и высокой радости было в их бесхитростных духовных возлияниях? Иных уж нет… Да, растравила книга Соколова мне душу и память, а это ли не воздействие подлинного искусства, не цель его и не назначение?