Мустай Карим о чувстве долга

«Когда я пишу, – признается М. Карим, – постоянно чувствую ответственность перед читателем. Мне кажется, если я допущу в своем произведении хоть одно ненужное слово – нарушится порядок в мире… каждый, что бы он ни делал, должен чувствовать ответственность перед людьми как перед гармонией мира».

Однажды на вопрос, что лично его побуждает к творчеству, поэт ответил очень поучительно: «Может, это звучит громко, но я решаюсь на этот ответ – долг. Долг памяти. Памяти тех, кто, не подозревая, учил нас мудрости жить среди людей и для людей... Я говорил – долг памяти. Но это еще не все. Есть еще долг перед мечтой. Мечтой ныне живущих и тех, кто погиб на войне. Они завещали нам свою великую и бескорыстную, похожую на легенду любовь к Родине, к народу, к будущему и… высокую поэзию».

Самокритичное отношение к себе и к своим поступкам и словам поэт сохранил и на склоне лет. Обратим на это внимание. «Порой бывает так, что выпустил молодой человек маленькую книжечку и уже просится в члены Союза писателей. Виноват, таким порою сам помогал. Став членами Союза, они так и не стали писателями. Я думаю, что это и мой грех. Сегодня с высоты моего возраста я могу честно покаяться в том, что не всегда помогал тем, кто в этом особенно нуждался… Много отнимали у нас сил и времени ремесленники от литературы… И здесь я грешен».

По мнению М. Ломуновой, у Мустая Карима становление мастерства и процесс роста его ответственности за написанное шли в гармоничном единстве: «Все бережнее он со словом. Нет, пожалуй, осторожнее. Пусть не спешит рука “чернить лист этот белый”. Слишком многое может слово. Великая сила в нем».

Поразительно, но фактом является и то, что говорил поэт автору этой работы в июле 2000 года. С какой-то горечью он сказал о том, что написал очень мало. Мог, посетовал Мустай Карим, написать еще столько же, но не сделал этого. Отвлекали общественные и государственные дела.

Я тогда не нашелся, как ответить классику башкирской литературы. А сегодня сказал бы, не в порядке утешения, он в этом не нуждается, – о том, что сделанное им никто в ближайшие десятилетия не в состоянии повторить… Свою тревогу по поводу того, что многое еще не сделал, он передал и в этих словах тоже: «Почти двадцать шесть лет я являюсь депутатом Верховного Совета РСФСР. И мне приходится встречаться не только со счастливыми людьми. Чего скрывать – иногда ворчу, что совсем нет времени писать, что все мне мешает, отвлекает. Уезжаю в Дом творчества, сажусь работать. Но проходит два-три месяца, и я чувствую, что мне чего-то не хватает – не хватает устремленных на меня озабоченных глаз. Я их вижу немало. С радостью, честно говоря, к депутату редко приходят, в радости обходятся без него. А вот с горем, с обидой или с какой-то важной заботой идут к нему… Сколько же историй я выслушиваю, сколько лиц вижу! И вот потом, перед чистым листом бумаги, слезы той женщины, которая вчера пришла со своим горем, заставляют взвешивать слова более тщательно».

В трагедии «Не бросай огонь, Прометей!» понятия долга и ответственности ассоциируются с понятием жертвенности во имя идеала. Такую жертву во имя социальной идеи, во имя людей приносит Прометей, ради нее идет «на плаху». Да, его обрекают на страшную пытку. И сами люди, из-за которых он принял кару, поначалу отвергают его. Но жертва Прометея оборачивается во благо им. Истоки этой жертвенности у каримовского Прометея – активная борьба за человека, которая, в конце концов – верует он – не может не обернуться победой.

Пронзительную по силе эмоционального восприятия сцену, показывающую, до каких вершин самоотдачи и самопожертвования может поднять человека чувство долга, изобразил писатель в повести «Помилование». Речь идет о том, как с июля по сентябрь 1942 года Прокопий Прокопьевич Кисель вместе с тремя товарищами гнал стадо коров от Чернигова до Саратова. Обратимся к самому тексту повести: «Три раза попадали под бомбежку, два раза отступавшие части обгоняли, оставляя их за линией фронта. Отстать от своих было всего страшнее. Но и в этих тяготах он не терялся, стадо не бросил, раненой корове раны перевязывал, занемогшую лекарствами отпаивал, у той, которая пала, со слезами просил прощения: “Не взыщи, душа замученная! Не было у меня мочи спасти тебя”. Стадо свое слишком не гнал, да и гнал бы, все равно на коровьей рысце шибко не угонишь. Но не останавливался. Шли да шли. Все четверо погонщиков измучились, исхудали, кожа да кости. Ноги у грузного Киселя опухли и почернели… Но даже когда последние надежды готовы были рухнуть, веры не терял. “Все равно не догонишь, супостат! Не у тебя правда, а у моих безвинных коровушек”».

Мустаем Каримом рассматривается также и процесс выработки у детей других нравственных качеств, составляющих антипод понятиям долга, ответственности. На эту тему писатель размышляет в повести «Таганок»:

«Оберегая своего единственного сына, мать воспитывала в нем боязливую осторожность в отношении к окружающему миру. Для маленького Якупа первое знакомство с жизнью началось со сплошного “нельзя”. Карабкаться на плетень – нельзя, бросать камни – нельзя, трогать собаку соседа Сабира – нельзя. Обо всем этом мать напоминала ему ежеминутно, и с ростом мальчика росли эти “запрещенные зоны”. Нельзя пойти с товарищами в лес – заблудишься, нельзя купаться в озере – утонешь, нельзя подняться на гору – упадешь. Летом нельзя снимать тюбетейку, потому что может быть солнечный удар, весной нельзя снимать шубу – простудишься. Казалось, не было конца-краю всем этим “нельзя”…

Мать очень заботилась и о том, чтобы ее сын не перенял дурные привычки своих озорных сверстников. Она то и дело предупреждала Якупа: с этим не играй, с этим не дружи, того не води в дом, а к тому не ходи сам. Якуп во всем слушался мать и, выполняя ее требования, постепенно отдалялся от товарищей. Сначала ребят это раздражало, они осыпали Якупа насмешками, а нередко награждали и тумаками, потом это им надоело, и они совсем перестали обращать внимание на мальчика. Никого из них теперь не интересовало, живет Якуп на свете или нет. Только матери и бабушки продолжали ставить его в пример своим сыновьям и внукам».

В башкирском национальном воспитании в пример ставились и другие человеческие качества. Трудолюбие, например.

Труд – великое творчество. Один из мыслителей сказал: «Молитвенно примем дар труда». И вся жизнь Мустая Карима, его отношение к труду – прямое доказательство этой мудрой мысли. Да и детство писателя прошло в труде. «Когда образовался колхоз, – читаем в «Притчах…», – труд обрел ту легкость и задор, какие бывали на помочи. Мне и моим сверстникам было радостно выполнять свою посильную работу среди шумных и веселых людей».

К сегодняшним юношам обращены слова поэта: «Не люблю болтливых бездельников и ленивых мечтателей. На таких не стал бы тратить столько бумаги и чернил. Мне нравятся такие люди, которые задумывают то, что могут совершить, и совершают то, что задумали».

Труд для Мустая Карима – мерило нравственности. Труд – как творчество. А коли радостен он – для души праздник. Рассказывают, что, вернувшись после долгих странствий на родину, Конфуций сказал: «Благородный муж стыдится умереть, ничего не свершив в своей жизни». Кстати, в древнем Китае многие традиции, знания и ремесла передавались только от отца к сыну, и в них не посвящали даже дочерей – из опасения, что те, выйдя замуж, раскроют семейные секреты чужим людям.

К вступающим в большую жизнь обращен вывод М. Карима о том, что «…ощущение причастности к большому делает человека сильным, значительным в его собственных глазах. Сознание того, что ты являешься соотечественником не только Салавата, но Ленина и Пушкина, Чайковского и Шевченко, Руставели и Навои, Райниса и Ауэзова, Ломоносова и Гагарина, возвышает тебя, скажу больше, повышает смысл твоей жизни».

Любовь к своему делу, к своему призванию Мустай Карим оценивает очень высоко и считает, что забыть свое ремесло – это все равно что забыть свои корни и свою честь. А главный герой рассказа «Батя Ялалетдин» словно обращается ко всем нам: «Ремесло, большое или малое, оно всегда в достаток».

Однажды Карим скажет: «Я был связистом. Был чернорабочим войны». «Чернорабочим» он был не только войны, но и своего творчества. Ему принадлежат слова: «Я, например, не ощущаю, что окрыленно пишу. Всю жизнь жду, что вот наконец придет оно, вдохновение, и все сорок лет только работаю».

Понятия «вдохновение» и «труд» писатель не разрывает на отдельные составляющие. «Вдохновение – само не приходит, вдохновение – это прежде всего труд и умение заставлять себя трудиться», – сказал он на встрече с читателями и зрителями в Русском драматическом театре после спектакля «Страна Айгуль» в апреле 1984 года.

О вдохновении он скажет еще раз: «Жду всю жизнь, когда придет ко мне вдохновение. Но когда я кладу на стол белый лист бумаги, испытываю, прежде всего, большую робость, даже страх. И вот написана первая строка. Я начинаю жить в другом мире, в другом измерении».

Примером для подражания является и такое отношение к своей работе. «Обычно с законченной работой, – пишет поэт, – расстаюсь быстро и почти никогда не возвращаюсь к ней, и не по лености, а по той причине, что вернуться к сделанному – для меня значит все начать сызнова. И если бы не заставлял себя уходить от сделанного, то наверняка всю жизнь писал бы одни и те же произведения. Никак не могу приучить себя перешагнуть через неподдающуюся строку в надежде позднее вернуться к ней. Если же споткнулся о строку, то не способен идти дальше, пока не одолею ее, пока не смогу убедить себя, что строка отработана честно».

Последние строки красноречиво свидетельствуют о том, что М. Карим с высокой мерой ответственности относится к себе и к своему творчеству. Он точно так же соизмеряет отношение к нему своих соратников по перу. Ему дороги и ценны мнения товарищей о творчестве поэта.

Глубоко самокритичны следующие признания поэта, высказанные еще в 1974 году: «За последние годы стихов спокойных, бесстрашных у меня почти нет. Видимо, работая в двух жанрах – драматурги и поэзии, трудно писать такие стихи. В то же время, моя работа в поэзии в какой-то мере отражается и в драматургии, отражается... отрицательно. Мои драматургические произведения слабы в сюжетном отношении. Интрига в них недостаточно разработана, я завидую драматургам, которые умеют так “закрутить” сможет, что держат зрителя в постоянном напряжении».

Уже став известным писателем и поэтом, Мустай Карим не скрывает, чьим мнением он дорожит: «Всегда хотел бы слышать отзыв Твардовского, он никогда не хвалил моих стихов, и только иногда их печатали в журнале “Новый мир”. Однажды он сказал мне о какой-то строке: “Это от лукавого”. Я всегда помню эти слова».

Прекрасные примеры об отношении к своему делу у Мустая Карима можно почерпнуть из его произведений. Еще в 1946 году в стихотворении «Думы» поэт писал:

…В начале 80-х годов истекшего столетия, касаясь творчества своих собратьев по перу, М. Карим очень точно подметил: «Беда в том, что мы стали слишком много говорить, а ведь прямое наше дело – писать. И это свое назначение я понимаю очень скромно: помочь человеку сохранить и развить то доброе, что в нем заложено, – честь, совесть, сострадание».

«Жизнь не начинается, а завершается покоем», – писал Герцен своему сыну. И вся действительность башкирского народа доказывает: жизнь – это труд, беспокойство за будущее, стремление передать молодому поколению не только то, что имеешь, но и то, что умеешь. Ушедшие поколения, считает М. Карим, сделали все, что могли. Дай бог молодым это повторить!