Красная, кровавая строка. Часть четвертая

2.03.1986

«...Напрасно Вы извиняетесь за публикацию моих стихов. Поразбиравшись в себе, я понял, что мною говорило что-то навроде кокетства. К напечатанным своим же стихам уважения больше. В принципе, все верно. Ведь пишешь-то их ты, а пробивают (или не пробивают) дорогу в печать уже они...

Интуиция

Отголоски гор отлогих

выше,

           выше всяких логик.

От утробного – до визга

звуковая интуиция.

Заплетает звонкой плеткой

рифмы эхо.

                 Рифмоплетка.

Слышу, как стихи – наощупь,

пропасти знобящий прочерк.

Тучей тощею завешана

притаившаяся вечность.

Заскрипело, как подошва,

притаившееся прошлое.

И кричит из тайной будочки

буреломанная будущность.

Звуки, явные, как вещи.

Горы, с вами я не вечно.

Отголоски гор отлогих

небо бабочками ловит.

*  *  *

Когда необычайность устает,

у ней такое доброе лицо.

И думает чудак прошедший:

«Что в жизни видела простушка эта?»

Яблоки улыбок

Афганец, приехавший в Киев,

захотел отведать яблок.

Объяснял:

– Они вот такие

и с веток умеют падать.

Он спрашивал у киевских девушек.

У девушек спросить счастливей.

До Киева язык доведший

подвел в самом его Киеве.

Смеялись над ним озорные:

– Говоришь, будто вяжешь лыко.

Но вдруг его озарило:

– Где продаются улыбки?

Был прав афганец в порыве:

– Зачем так смеешься очень?

Вот так увидят впервые

яблоки – улыбки осени.

– Где я куплю улыбки?

Дарили ему бесплатно.

Они к щекам его липли

румяные, будто яблоки.

Он мне рассказал в Дилараме.

Сидели мы с ним на песке.

– Так ты их не пробовал, парень?

– Попробовал.

                                  Только в Москве.

И столько мира в рассказе,

и словно не было лиха...

Катилась пустыня в закате

большеротом, будто улыбка.

Отражения

В твоих глазах я отражаюся добрее.

Твой взгляд,

                     как дождь дрожащий,

                                                         льет.

В лесу всегда есть тень

                                         не от деревьев.

Лицо ручья

                   только похоже

                                           на мое.

Я эхом памяти полночь оглашаю

и будущую встречу

                                 тихо вспомню.

Бежит из глаз отчаянная тайна,

и тени убегают

                         греться

                                     в полдень.

Отгадки

Во всем угадываю твое лицо:

в парящем профиле

                                  взлетевших птиц.

Улыбка

              укатилась

                              колесом.

Не укатись совсем.

                               Не укатись.

И травы

              тихо раны свои

                                         смежили.

Как ноет

              прошлогодний корень...

Висит

          невыносимою усмешкою

листок неведомый

                                 и горький.

А ночь,

            манящая тревожно,

пугает

          на единый миг.

Я будто камнем

                          в нее брошен –

весь мир твое лицо.

                                 Весь мир.

В дукане

              (Дукан – магазин)

Менял он правду без риска

на монету

                  и прочую мену.

На горсточку риса,

как кашель –

                     сухой и мелкий.

Он после детям расскажет

сквозь колотившую дробь

невыносимого кашля:

– Сегодня дуканщик был добр.

Жизнь

Она чистая,

                   как слеза болючая.

Она сладкая,

                      как глаза голодного.

Постоянная,

                    как счастливый случай.

Поцелуй,

                как провод оголенный.

Она нежная,

                     как ладонь младенца,

запустившего кораблик

                                         в лужу лжи.

Но она – судьба.

                            Но она – надежда.

Потому что жизнь.

Иосиф Давидович, постараюсь воспользоваться Вашими советами. Я и сам ищу то, к чему можно приложить, вживить возникнувшие образы. Часто не получается.

Но такой уж я не геройский человек и совсем не военный по характеру, чтобы жить и писать здешними событиями и обстановкой. Рассматриваю все через призму, по принципу: можно или нет переложить на стихи то или иное событие. «Можных» событий нахожу мало. А вернее всего – мало могу.

Иосиф Давидович, наверное, много почерпнули из времени, проведенном с Евтушенко. А сюда разные ансамбли, группы и прочая приезжают довольно часто, а вот поэты – нет».

14.03.1986

«...Совсем недавно высылал Вам свои стихи, но более чем уверен, что они Вам не поглянулись, т. к. я в них мало еще «вылез» из своей обычной темы... Завтра будет 11 месяцев, как я служу... Не чаю того времени, когда буду дома. Здесь я даже полюбил Уфу. А раньше от нее, как впрочем, и от города вообще, не был в восторге. Все-таки армия – это не просто служба, а нечто больше. Что именно – я не уяснил еще полностью (уверен, что пойму это только дома). Без этой почетной изоляции я бы многое не узнал в себе. Взял в библиотеке прозу Пастернака (здесь и такое иногда бывает). Образная перенасыщенность его ранних вещей (может быть, это только у меня) вызывает раздражение. Вообще-то, он и сам отказался от нее в дальнейшем. Мне она чем-то напомнила жабры рыбы, выброшенной на берег, – тайна, которую не только отгадывать, а на которую и смотреть-то неохота, потому что она поставлена в невыгодные для нее условия...

На ладони

Солнце мертво

                         пересохшим соском.

Извитые горы,

                          как лобные доли.

Дорога,

            машина,

                          высокий висок –

как на ладони.

                       На чьей-то ладони.

В рожки магазинов

                                 тревога упрятана,

и больше ни капли.

                                Ни капли не взято.

Перед глазами плавают пятна

чужого

            и вязкого взгляда.

Торопит дорога:

                            – Медлить не смей!

Солнца осталось

                            на пол-перегона.

Из встречной машины –

                                        оборванный смех,

как смех

               с перерезанным горлом.

Сквозь пыльную эту метель лобовую,

сквозь мертвенный мрак

                                          пустынных ведуний –

хранимы от бед

                          материнской любовью,

как на ладони.

                        На чьей-то ладони.

Вернувшись

Полк возвращается с операции.

На лицах застыли пыльные слепки.

Под колесом гильзы валяются,

будто тугие, но мертвые слепни.

К кабине прилипла прозрачная точка –

когда уезжал, то все было гладко –

будто в заборе выбит сучочек,

чтобы ловчее было подглядывать.

Болтает шофер смешное и вздорное,

качается смех, как высокая ветка,

но только лицо,

                         как-будто вздрогнуло,

забывши,

               каким

                          было до этого.

Усталость

Прорастает тело усталостью,

будто медленной тихой травой.

А в глазах плывут по-русалочьи

всех оттенков круги,

                                  всех тревог.

Но движенье во мне это тайное,

будто спел про себя,

                                 тише вдоха.

А вокруг

               глаза вижу

                                 талые –

если здесь нет весны,

                                    но есть дома.

Пульс завязан ее ниткой тонкой,

но усталость –

                         не пораженье.

Если в шрамах души с ладонями,

тем привычней к работе

                                          и к жертве.

Разведчикам

Облака небес недоспавших

набрякли дождем, как подглазья,

но

   упоминание

                        о павших

дорогу торит в непролазья.

Мы вымоем руки за павших

от острой грязи наскальной.

В нее цеплялись вы пальцами,

они,

       как корни,

                        врастали.

Помочь вам,

                    выручить –

                                       нечем.

Вчера вы отполыхали.

Немногое можем –

                                увековечить

дорогою,

               болью,

                            стихами.

Был день до ожога горяч,

и бой,

          как написанный вчерне.

Осколок,

              точный, как грач,

знающий предназначенье.

Ущелье,

             вершины

                             щеря,

завалилось на спину...

Дымится,

                дымится

                                Вчера,

но поздно уже

                        вам погибнуть.

Пахота

Необычно?

                   Обыденно.

                                      Будто бы

я увидел в щель на полу:

монотонные

                     черные

                                  буйволы,

деревянный

                    пологий плуг.

Это подпол истории –

                                    Средневековье.

Плуг локтем ломил

                                  искалеченным.

Солнце,

             как ребенок на копьях, –

противоестественно

                                  и бесчеловечно.

Если только взойдет посеянное,

я о многом тогда забуду

и уверую:

                наша Вселенная

улеглась

               на спинах

                                  тех буйволов.

...Да, газету, которую Вы мне выслали, я подарил парню, с которым мы были в дороге. Он был так доволен, что я почувствовал практическую пользу от своих стихов.»

27.04.1986

«...поздравляю Вас с праздниками весенними – 1 мая, а там уж скоро и 9 мая. Любимые мои праздники, ведь в лесу уже растаяло...

Боль земли

И было тяжко.

                        Жалила жара,

жизнь примеряла убеждения и веру.

Я ждал ее?

                 Она меня ждала?

Случайна встреча здесь?

                                         Закономерна?

И эта птица.

                     Чужая, незнакомая.

Снялась с гнезда с беспомощными криками

и подступившим к горлу комом

першила в небе сломанными крыльями.

И расползались,

                           как с ужимками ужи,

по раненой землице трещины...

Повсюду боль живет, где жизнь?

Иль боль от жизни

                               жизни требует?

Пустыня усмехнулась мне,

                                              ощерилась

расколотою дынею роскошной,

как лошади обглоданная челюсть.

Желтели семечки в прикусе перекошенном.

Декханин бил мотыгою по комьям.

Бороздки ровно – строчками –

                                                    ложились:

пойми, чтоб жить.

                              Живи, чтоб помнить –

кто хочет жить,

                          тот не жалеет жизни.

Другу

Ты спрашиваешь про Афганистан.

Напрасно он на карте цветом серый –

пронзительней, чем здесь, не слышал стай,

которые весной летят на север.

Нет безысходнее закатов во Вселенной,

будто над миром встал последний час.

И ночь черна, и звезды как ослепли,

или разглядывать они устали нас.

А как душа тоскует по стихам.

А как ей не хватает мирных снов...

Третью неделю «афганец» не стихал,

ревет, как ритм, лишенный слов.

О, как здесь веселятся трассера,

соединяя двух врагов, как ниткой.

И боль, повсюду семя расселя,

от боли нестерпимой никнет.

Не верь, что смерть становится привычной.

И не привычка – слезы утереть.

Здесь очень быстро становятся мужчинами,

ведь путь домой проходит через сердце...

Лбы напряглись будущими морщинами,

будто лучами звезд, навеки врезанных.

Небо

Это сердце мое кровоточит,

я шифрую в стихах свои всхлипы...

Стебель бьется в мучительных корчах,

как закушенные губы заики.

Отлетает на север стая,

и из глаз моих клинышек выскользнул,

будто серый – весенний –

                                           стаял,

остается синий –

                            невысказанный.

И в душе отчего гулко

                                     долго,

будто вслед весны унеслась...

Выплывает круглое облако,

как от боли

                   закаченный

                                       глаз.

Закат

Кренилась Земля,

                              как пригублен стакан.

Сквозь дно засветилось

                                         тайное,

                                                      розовое.

И птица звенела в этот закат

звучащею каплей

                             сока березового.

Пойду отправлять письмо, а то через полчаса начнется «афганец», тогда невесело будет выходить на улицу – за секунду покрываешься толстенным слоем песка».

Стихи Александра БАННИКОВА

Продолжение следует…