Все новости
ЛИТЕРАТУРНИК
23 Июля 2021, 12:50

Красная, кровавая строка. Часть вторая

Иосиф Гальперин об Александре Банникове

8.09.1985

«...Служу я в Афганистане. В танковом полку. Бывает по-всякому... Насчет войны – здесь спокойнее, чем во многих местах... Боюсь, как бы мой детский лепет совсем не оборвался. Ведь для этого надо читать, писать, хотя бы думать... Вот мои стишки за 5 месяцев.

 

*  *  *

Дочь моя, ты под березой

снята фотографом заезжим...

Мы после с вами разберемся,

где смех, где слезы, где надежда.

Но только знаю, что отныне

боль проглочу и слюни розовые –

бессильно горе, не отнимет

любовь мою, что под березой.

И если счастье ляжет прорубью,

когда все вроде несерьезно,

я отойду, я лишь попробую,

судьба моя, что под березой.

Неуязвимей нет солдата,

а жизнь нужна – бери, безносая,

с тобою щедр я, как Создатель.

Вторая жизнь есть под березою.

 

*  *  *

Меж нами пустыня секунд.

Песчинки лица секут.

Если из глаз просочится

твоя слеза – потечет

в Шинданд, чтобы песчинка

в мой не попала зрачок.

Если кружку с водой

рука не сумела сдержать –

ты утолила глотком

меня в полуденный жар.

И не хватит песку

рассечь любимые очи...

Наша пустыня секунд

тает в ладонях дочери.

 

*  *  *

Большому кораблю – большое плаванье.

Большой любви – большие испытания...

Я вспоминаю, как ты горько плакала,

моею болью до бессилья испитая.

Был болен день тогда желтушной вербою

и зеркало свое кривило личико.

Не угадать, что будет. Только верую –

разлука вылечит любовь. Разлука вылечит.

Пусть стали дни темнее, стали тише.

Бездарнее, как давняя привычка –

любовь в разлуке так спасенье ищет.

Любовь в разлуке всех разлук превыше.

 

*  *  *

К земле родной, что не сказать

до забытья, до слез прижаться.

Родник зацеловать – глаза в глаза.

Мир полон пчел, любви и жатвы.

И перейти, как в детстве, поле,

осоты сотнями круша...

Святой тоской по дому болен.

Пусть ей очистится душа.

 

Сердце Матросова

Когда я увидел поле

и дзоты, травой заросшие,

мне показалось – я понял

сердце Матросова.

Когда рассветную синь

спалил пулеметный огонь,

он понял: себя спасти –

это спасти собой.

Но пули пылью осели,

гранаты впустую рвались...

Взорвать свое сердце –

это, поистине, риск.

Сердце стучало чаще,

и дзот захлебнулся в агонии...

Не путай риск и отчаянье.

У риска сухие ладони.

 

*  *  *

Эти горы, как шея буйвола,

в жирных складках, до блеска вычищенные.

А над ними – ветрища буйные –

бычий дух, мясниками выпущенный.

И рыжайшие эти метели

проникают до сердца, до клетки.

Если есть на свете материя,

то она – песок этот клейкий...

Ночь упала печной заслонкой.

Руку вытянул – в саже испачкался.

Эй, пустыня, что жалобно стонешь?

Красоте приходишься падчерицей.

Стонешь ты от женского страха,

увидав, как шевелится серый.

Это бык встает, шеей встряхивает,

и глядит с тоскою на север.

 

*  *  *

Я загадаю на звезду Полярную.

Она живет над нашею поляною.

За тыщи верст в ней отражение

моей любимой самой женщины.

Она сейчас расчесывает волосы,

с лицом крестьянки из далекой волости,

с войны, ей непонятной, мужа ждущая...

Горит звезда Полярная и жгучая.

Горит звезда Полярная, загаданная,

и луч – рукой из рукава закатанного –

дотронулся до лба моей дочурки:

здорова ли? А спит как чутко...

Любимая, с тобою мы полярны,

но тянется душа к душе краями раны.

Что сводит твои губы: крик иль кашель?

Сожми их крепче в шрамик встречи нашей.

 

*  *  *

Здесь Ковш подвешен вверх тормашками

и из него течет ночное небо.

Вы, усыпив пораньше Машеньку,

звезду поймайте в штору-невод.

Пусть это небо будет ваше.

Отдайте свои мысли небесам.

Суровой ниткою звезды упавшей

моя душа пришита к вам.

 

Наверное, стихи повторяют друг друга. Но ведь, кто о чем думает...»

 

30.10.1985

«...Здесь все нормально. Немножко шумно, но, в общем, жить можно. Вот стихи:

 

Афганская ночь

Ночь по закоулкам строит рожи.

Бродят тени – постненькие пасынки.

Звезды не мигают настороженно

на прицеле.

                   На прицеле у опасности.

Слит с плечом моим ремень Калашникова.

Я есть продолжение курка.

А в России моя дочь калачиком

у жены уснула на руках.

А в России ночь живет для любящих,

свежим ветром затыкает щелочки,

лягушатами ныряют звезды в лужицы

на обочинах дорог проселочных.

…....................................................

Чернота оскалилась разрывами,

дернулся суставом отсеченным месяц.

Как ты притворилась поразительно.

Стой!

         Ни шагу, ночь!

                                  На месте!

Твои тени неспроста здесь околачиваются,

завернувшись в ветер, будто в рубище.

Слит с плечом моим ремень Калашникова,

чтоб в России ночь жила для любящих.

 

*  *  *

Любимая, а мне открылась истина,

что время сдается безнадёжно.

Секунды от него сбегают истово

на тонких и прозрачных ножках.

Что схожи понедельники и пятницы,

впадая в беспамятство разлуки.

Что если Время выдохлось и пятится,

то это значит ближе наши руки.

И что длиннее поцелуй прощальный

прощаний всех и всех разлук.

Что нет на свете горя и печали,

есть ожиданье глаз твоих и губ.

И никогда не вспомнит о смирении

посаженная в клетки клеток кровь,

ведь мы живем в особом измерении,

где властвуют Разлука и Любовь.

…........................................................

Ты спишь сейчас пружиною развернутой,

в которой днем таилась красота.

Разлуке неуютны грудь твоя и бедра.

Ты крепко спи. Я сон тебе послал.

На цыпочках – тебя тревожить жалко,

по комнате прошел мой сон разутый...

Луна болит ладошкою прижатой.

Об этом знают лишь влюбленные в Разлуке.

 

*  *  *

Пустыня – воплощенная печаль.

Соль выступает по твоим плечам.

Хрипишь, надсаженная, безголосая.

Мулатка. Старая невольница.

А там, где пристальный арык – сечёной раною,

(а этой раны нет в мире выше)

 застыл «афганец» ушною раковиною.

Вот так над телом: «Еще дышит?»

 

Призывники

Поезд дунул, как на палец обожженный.

Наш маршрут известный и кратчайший.

Попрощались – кто с невестами, кто с женами,

кто с собой вчерашним попрощался.

«Понимаешь, едем!

                                  Понимаешь, едем!

Долгие прощанья на черта нам!»

Сутки высохли в пути недельном,

приняли вагона очертанья.

Только по ночам в распахнутые окна

просятся, отставшие от поезда,

поцелуй прощальный и, немного окая,

«Почему призналась ты мне поздно?»

Просится несказанное: «Мама,

я твой сын. В том счастье и удача...»

Поезд

           сбавил

                      ход

                            на малый,

а слова те

                дальше,

                              дальше,

                                             дальше.

 

*  *  *

«Афганец!»

                    Спасайтесь, святые!

(Ни облачка в небе, ни тучи.)

Шурупом ввинтился в пустыню,

надавленный дланью могучей.

Внутри его сор, как исподнее

засони, пожаром поднятого.

Он с ним проносится по небу,

сверкая желтыми пятками.

Воистину, небо с землею

смешал своей лапищей смуглой.

Воистину, грех и святое

царит в очистительной смуте.

Сюда, «Афганец», подите.

Шныряйте в клетке из ребер.

Какой беспорядок здесь дикий,

какой порядок здесь робкий.

Сюда, «Афганец», шуруйте.

Подергайте нервы, как вымя...

Я чувствую, как пришурупил

руку мою, но не вымел».

 

7.11.1985

«...Ей-богу, не знаю, чему больше рад: моей публикации или Вашим стихам. Представьте, за полгода впервые подержать в руках настоящие стихи!.. А мне вот вам ответить нечем. Стихи у меня редки, как в навозе жемчуг... Да, и еще, Иосиф Давидович, не обязательно меня печатать (хотя это приятно, черт возьми!). Итак слишком часто. Уж не из-за того ли, что я здесь служу? Так я ведь ремонтник. Не герой... А вот и верлибр. Теперь я понимаю, почему вы мне советуете писать и свободным стихом. Вот где полнота выражения. Не надо залазить в тесную одёжу рифмы.

 

*  *  *

Ворона обронила свое карканье.

Скобой железной оно падает на сердце…

Как долго падает.

                             Рассвет уж скоро,

а я все жду, когда проколет сердце...

И будет день. И будет это небо.

Я в нем живу – внутри большого глаза.

Но слеп тот глаз.

                              Я думал: голубое –

цвет нежности. А это цвет обмана.

И я кричу.

                 Давно.

                            Хоть только начал.

Себя не слышу,

                         будто бы родник

течет, журчит, себя не слыша.

Все думают: родник не знает жажды.

О, сколько преклонений помнит он:

сначала жадно пьют,

                                   а после моют ноги.

Кричит родник.

                             Как пересохло горло.

Я вспомнил дом.

                             Я позабыл обиды.

Ворона обронила свое карканье.

Оно ей стало, видимо, ненужным.

Когда хотим избавиться от боли –

кусаем локти.

                       Чаще – ближних.

А мой родник течет в самом себе.

Он не тщеславен.

                             Он мечтатель…

Полощет ива

                      голубые

                                   косы.

А глубину его страждущий познает».

 

13.12.1985

«...У меня все в порядке. Ничего особенного нет (хотя при встрече, наверное, многое рассказать сумею)... Стихи идут редко. Это дома за ночь мог настрочить полдюжины. А тут в некоторые месяцы – ни одного. Придет строчка, «перевариваю» ее по месяцу-полтора. Тупею, видимо. Вся надежда на библиотеку, которая, как ресторан «Башкортостан», все реформируется, улучшается, совершенствуется...

 

Этюд оттуда

Телеграфный столб,

                                 будто хобот.

Только что он трубит:

                                    боль иль хохот?

Что тебе, Мать-слониха?

Уже ночь,

                 ты б утихла...

Это взрывы вдали?

Иль песок из-под стоп?

Я спрошу у земли...

Тихо.

          Ночь.

                  Сбитый столб.

 

Прощание

Ты слышишь:

                       в слове снег таится нежность.

Касанье влажное ресниц

                                          в его полете.

Лежит Земля,

                      как женщина-заснеженка,

храня тепло между лопаток лога.

Тебя в ней вижу спящей.

                                          Землю не тревожьте.

Она устала журавлиным клином.

...А утром

                 небеса протрешь ты,

по льду ударишь.

                            Жизнь тебя окликнет.

 

Журавли

Дождь по пустыне сеет,

образует краткие кратеры.

А по небу,

                 по струнам,

                                   по сердцу

курлычут кураи крылатые.

Родные!

             С севера!

                              С севера!

Ах, как вас ветрами рассеяло,

морщинкой по лику небесному.

Вы тоже простились с Россиею.

 

Но в ночь, улетая из вечера,

собрались в знакомую стаю.

Желанный мой наконечник

так сладко сердце пронзает.

 

Не наша песня

И ночь придет.

                           И будет с ней

твоя тоска с печалью.

                                   Но опомнись:

по-прежнему рожденьем

                                          пахнет снег,

хоть это и не наша полночь.

И тело обнаженное зимы

округло и податливо лежит,

и кто-то любит.

                           Пусть не мы.

Но в мире стало меньше лжи.

И кто-то плачет.

                            От счастья иль обиды,

что ночь –

                 уже отрезанный ломоть.

Но слезы для того,

                               чтоб дальше видеть.

Поплачь и ты,

                       как я иду домой.

 

*  *  *

Разглядеть бы сквозь воду мутную

(взвесь часов и дней бы рассеялась),

как приду я к тебе –

                               утренней,

обниму тебя –

                        предрассветную.

А сейчас нас с тобою нету.

Мы с тобою – вчера.

                                    Вчера.

Ты поднимешь глаза к небу.

Небо видит –

                      земля черна.

Я дотронусь рукою до деревца,

сожму крепко:

                        к голому – голое –

сбросит листья,

                           будто разденется:

беспощадный ветер.

                                   Как холодно.

Каплет дождь.

                        На дождинку – по нерву.

Нервный дождь песок прожигает.

Нас с тобою

                     сейчас

                                нету!

Растворились в дожде ожиданья.

Но к друг другу

                          сочимся отчаянно,

где-то рядом течем.

                                  Впасть не можем.

Это наше Вчера не кончается.

В нем сегодня сокрыто,

                                        как в ножнах.

 

*  *  *

Я души еще мало выплакал,

но спою о тебе, Россия.

Ты меня у безвременья выкупила

голубым колокольцем росинок.

 

Это только в России до свету,

чиркнув спичкою, будто блесной,

гениальным и древним свитком

зажигают печь – берестой.

 

Всем поможет.

                        Стихами и силою,

даже если в ответ видит нож.

Начинается там Россия,

где кончаются злоба и ночь.

 

Это только Россия способна

кровь свою пустить для пустыни...

Трет глаза ребенок спросонья:

«Небо красное.

                         Его укусили?»

 

Передавайте поклон от меня Вашей семье, Вилю Гумерову! Помню, как он один раз меня распекал в редакции, что даже не понравился. Потом изменил свое мнение. Жаль, что мало его знаю. По-моему, он хороший человек».

 

Стихи Александра БАННИКОВА 

Продолжение следует…

Автор:Иосиф ГАЛЬПЕРИН
Читайте нас: