Все новости
ЛИТЕРАТУРНИК
24 Июля 2021, 15:19

Красная, кровавая строка. Часть третья

Иосиф Гальперин об Александре Банникове

3.01.1986

«...Что принесет этот год?.. Для меня – это будет самый длинный год в моей жизни. Что интересно: до чего умен человек вчерашним и завтрашним днями. А сегодня – он всегда дурак... Единственно, что тяжко и непривычно – здесь все еще не работает библиотека, а я за 9 месяцев все еще не отвык читать...

 

  1. I. Элегия осенней ночи

Мы, окна настежь отворив,

забыли руки и слова.

Глаза проточные твои

текли в ночи, как ночь сама.

Был двор от этой ночи туг, луной затянутый, как пряжкой.

Ловил наш неумелый слух

летучей мышью звук парящий.

Чтоб было чуточку светлей,

сосульки звезд свисали с кровли,

река лежала на земле,

как ключ, которым не откроешь.

А ель, не знавшая равнин,

себя, как варежку, вязала.

Рождались тени тел дневных,

шептались звуки слов из завтра.

Дышала осень так спокойно.

В ней было что-то от молитв...

Был дом.

              Огромный подоконник.

Мы, просто, жили и текли.

 

  1. Значит

Из рук рвалась голубая

вода.

        Прохладная и ловкая.

Деревья небо углубляли,

вершинами

                    раскачивая

                                      облако.

Ракушки прятались резные,

как звукозапись лета прошлого.

Жуки

          меж острых трав

                                      резвились,

как невидимки

                        в крохотных галошиках.

Был этот день,

                         как символ высшего.

Вокруг была такая небыль:

кукушка,

              свое имя позабывшая,

грачи,

          изморщившие небо.

И струи

             с острыми локтями,

нас колотившие по спинам...

А значит

               не замкнутся реки

                                              в камень,

деревья

             небеса проткнут

                                          до сини.

Кусты, петлявшие по-заячьи,

приютены уже лесами.

Мы помним всё.

                           А это значит –

всё это было.

                      И осталось.

 

Рытьё окопа

Песок, как вода –

                              жидок.

Да не поплыть –

                           кипит.

На солнце взбухают жилы

или в глазах рябит?

Но по солдатским законам,

тела,

       до озноба черные,

пустыню

               собой

                        заткнули,

как пробкою сургучовою.

А галифе значительно

крылышки опустило,

ведь было тело

                          начинкою

все той же пустыни.

Спаялись,

                  песок выливая,

будто весь день играли.

Луна, как фолианты

в пыли.

              И гениальны».

 

10.01.1986

«Получил Ваше новогоднее поздравление. Спасибо. Тем более, мне очень лестно, что у Вас такие надежды на мой счет. Перечитал последнее предложение и поразился: до чего я попугай. Сейчас перечитываю (наконец-то заработала библиотека) «Идиота». Весь во власти Достоевского. Скоро и его стиль перейму. «Мы с ним поцеловались очень» (из «Бесов»). А ведь так правильнее говорить. Слова несут не только смысловую нагрузку, но и отражают настроение, порыв. Как в настоящих стихах. У Достоевского можно черпать и черпать. Итак, я записался в библиотеку. Уже читал Вознесенского. Необратимые метаморфозы в моих вкусах. Многое уже не трогает. Какой-то привкус железного. А других поэтов здесь нет (есть, конечно, хрестоматийные, что уже хорошо). А служба по-старому. Легче, конечно. Хотя здесь не скажешь, что будет завтра. Сегодня два стишка написал (а так и бывает: полмесяца – ни слыху, ни дыху, а после – раз!)... Первое: «Сонная соната». (Правда, не ручаюсь, что такого названия у кого-нибудь не было. Очень уж заманчиво, а, главное, просто. Да и первая строка подозрительна: материальное сравниваю с идеальным. Но шлю, какое есть).

 

Ночь миновала,

                         как неясное желание,

куда-то звезды,

                         несказавшись,

                                                  ускользали.

Я слово «женщина»

                                 прочел, как «ожидание».

Дома слезились воспаленными глазами.

Удел ли это

                   иль природы прихоть,

что существует осень –

                                        вся глубокий корень?

А семя клена,

                        как кузнечик прыткий,

в траву ныряет щедрою подкормкой.

Но спят желанья,

                             как сомы на солнце,

и лишь ресницы,

                           будто плавники,

шевелятся тихонько.

                                  Сонно-сонно.

В себе угадывая жизнь,

                                         на дне реки.

А ты понять не можешь

                                         сны свои печальные,

неспешные,

                   как в подпол дома лестница:

поводит ель

                    колючими плечами,

пырей затих

                    в причудливых

                                              коленцах...

 

Второе. Можно назвать «Афганские горы». Или этюд какой-нибудь.

 

Вы жадны до ночи,

                                  и как присоски,

сосете небо вспоротое

                                      пиками.

Пульсирует,

                     как в косточке височной,

немая струйка

                        очереди выпитой.

Но первый луч!

                           Как шпора –

                                                и «По коням!»...

Когда совсем уж рассвело,

тень облака,

                   уютно и покойно,

лежала меж хребтов,

                                   как старое седло.

 

С ответом не торопитесь. Мне главное – чтоб прочитали. Как с плеч столкнул и теперь могу писать другое.»

 

1.02.1986

«Две недели был «в дороге» (так называется выезд из полка по разным делам). Написал несколько стишков. Хочется поделиться с вами. Называю их «бытовыми». Сюжетные. Я, вообще-то, не любитель их. Но думаю, пусть они, чем ностальгические (слово противное. Как насморк). У меня все хоп (понахватался в дороге афганских словечек. Так и тянет щегольнуть). Из дома пишут. Ждут. А это – главное. Годок с хвостиком протяну как-нибудь...

 

Дорога

Сужается дорога.

                               Будто уж к хвосту.

Канатоходцу

                     сродни

                                 наша «летучка»,

но нет каната,

                       убеждаюсь с ужасом,

и медленные метры

                                  чуть плетутся.

Был неожидан перевал тот,

                                             словно возглас.

Что будет впереди –

                                 не знает никто.

Внизу лежали трупы бензовозов,

огромные,

                 как остовы китов.

Когда перекурить на камни сели,

увидели плиту,

                         к туче приставленную:

«Строители погибли здесь от селя.

Александр с Галиной

                                    Старостины».

Вдали дорога

                        тяжко свешивалась

на холке перевала,

                              как подпруга.

Кто были

               эти люди светлые?

...Шестьдесят пятого.

                                        Январь.

                                                      Супруги...

Курили молча.

                        Обсуждать нету охоты...

– Ребята, тоже ведь стараемся!

Бронежилеты носим не от холода,

Александр с Галиной,

                                         Старостины.

     Мы тронули.

                           Плита от нас попятилась.

     Я еду –

              всю дорогу кажется,

     что корчатся кусты наскальные,

     как грязные,

                           прищемленные

                                                     пальцы.

 

«Летучка» – это машина с будкой, в которой все необходимые инструменты для ремонта техники. Сель — грязевый поток.

 

Плач шакала

                   С. Сухарникову

Мы чаю напились,

                               хлюпнув носами,

в газеты уткнулись,

                                упав на лежанки,

в «летучке» прокуренной,

                                          будто экзамен..

В осоловелом салоне сон приближался.

Уткнулась буфером в небо «летучка»,

китенком губастым к вымени мамы.

Из тучных сосков льются звезды тягучие.

Жалею, железная,

                                выспись, умаянная.

Слились с водилой

                                в единое целое.

За лобовиком –

                          желто-лютая прорубь.

Когда ты скользнула в кювет

                                                шиной цепкою,

то нервы сшалили

                              иль порванный провод?

Усни.

          Мир уснул.

                             Тупо думают танки.

Лишь трещиной в полночи –

                                                вопли шакальи.

Бредет сумасшедшее,

                                    дикое танго

осторожными и

                          больными шагами.

Бормочет шофер.

                             Признанье иль ругань?

Что снится, приятель, –

                                         дом или как

в плечо автомат бил

                                 приветствием друга?

Спит крепко.

                     Плечо

                                 напряглось, как приклад.

Летают в салоне сны,

                                    словно совы.

Садятся к приборам

                                 склевывать шкалы.

За облако щек

                       ночь звезды засовывает,

танцует,

             танцует

                           под танго шакалье.

 

Клятва плоти

Его истерзанное

                            миной

                                      тельце

ощупывал хирург,

                                как хмурый хорь.

К чертям крючки!

                              Коль сердцу тесно.

Ведь это сердце,

                            если боль.

Бача,

         мальчишка лет семи.

Мне стало тошно,

                               что я сытый...

– Вот эту ногу не спасти,

потому что нечего спасти.

Вторую, правую, спасти бы.

Ребенок плыл,

                         как красный плотик,

от глаз – к глазам,

                                 вплывая в души.

«Страшнее нету цвета плоти,» –

подумал я,

                  сглотнув удушье.

Отец его,

               без слез и ругани,

вот так в безветрие полотна, –

как ворох роз,

                       принял на руки.

Правдивей нету цвета плоти.

А мальчик,

                  остренький,

                                      как локоть,

шептал по-русски тихо:

                                       «Плохо...»

Оканчивался

                     каплей крови

                                             локон...

Цвет неотвязчивый у плоти.

В глазах светлело,

                                как прополото,

а может клялся

                         с раной

                                      равный

над этой семилетней плотью:

«Я буду правду говорить.

                                           Одну лишь правду.»

 

Бача – ребенок по-афгански.

 

Ты

Где кончается небо

и начинается душа,

там поселилась ты.

Тебе, наверное,

                         уютно

                                   и тепло:

я пуху настелил

                          нечёсанного облака.

Я нервы на лучины

                                 расщепил –

светлее будет так.

Потрескивает весело огонь.

Тебя я укачаю в зыбке бурь.

Внутри стихий

                          всегда спокойно.

Но только не разбейте тишину.

В этом сосуде спрятан гром.

О, только не разбейте тишину.

Мне жалко вас.

                           Оглохнете.»

 

Стихи Александра БАННИКОВА

Автор:Иосиф ГАЛЬПЕРИН
Читайте нас: