Мрачные химеры светлого человека

Согласен, Ефремов глубок, талантлив, блистателен, его перо слишком остро и феерично, чтобы игнорировать те опасности, которые несет стоящий за ним возгордившийся ум человека-титана. В ХХ веке Ефремов повторил трагедию другого литературного гения – Льва Толстого. Как тот, высоко взлетевший на крыльях разума, выступил с богоборческой проповедью еретического «толстовства», так и Ефремов, к сожалению, породил культовую в кругах интеллектуалов «ефремовщину». Чтобы пресечь кривотолки, сразу оговорюсь: в выпущенном православным издательством двухтомнике об оккультных течениях современной России («Новые религиозные организации России деструктивного оккультного и неоязыческого характера», т. 2, «Оккультизм», Часть 1, Москва, 1999 г., 596 стр.) упоминается и ефремовское движение – именно как оккультно-деструктивное, близкое к рерихианству. Так оценивает Ефремова Православная церковь – а ее слово должно быть для каждого, считающего себя русским (хотя бы по духу, если не по крови), окончательным.

Антихристианского в творчестве И. Ефремова очень много. Достаточно только одного примера – из романа «Лезвие Бритвы». И. Ефремов писал: «Основатель римской церкви апостол Павел, с современной точки зрения, явный параноик с устойчивыми галлюцинациями».

Богоборчество Ефремова, совмещенное с развитым аналитическим умом и огромными когнитивными его способностями, дает нам, впрочем, не столько повод для анафематствования несчастного, заблудившегося в лабиринтах космоса человека, сколько повод на примере великого фантаста показать: отвергший христианство отвергает и разум.

У Ефремова был опасный для атеиста синдром: додумывать. Атеисту этого лучше не делать, лучше обрывать умозаключение на середине, пока оно еще не выросло в интеллектуальный кошмар, в зловещий фантом холодного и бесконечного мертвого космоса. Очень часто даже та мысль, которая кажется обыденной, привычной, милой и безобидной, будучи логически додумана, доведена до конца, открывает врата того инферно, из которого Ефремов думал жалкими коммунистическими ухищрениями вытащить человечество.

Ефремовщина стала зловещей именно в тот момент, когда она – в силу интеллектуальной мощи и духовного величия своего основателя «Антоныча» – расширила границы и рамки обыденных, заурядных тезисов атеизма и марксизма. Вопреки мнению многих, «Антоныч» вовсе не ревизовал марксизм; он просто логически развернул его в будущее, показав естественный логический вывод из тезиса.

Ефремов показал в своих футурологических романах не развитие, а деградацию, разрушение человеческой личности. Его герои – антропологически крайне ущербные субъекты с ампутированными чувствами и роботизированной, зомбированной моделью поведения. И хотя Ефремов всячески старается приукрасить и подретушировать этот факт, он по-прежнему выпирает из его персонажей.

Чего стоит хотя бы такая зловещая утопия, как «окончательная победа над слепым материнским инстинктом» в ефремовском обществе будущего! Мы завыли ранеными волками, когда в детдомах и интернатах оказалась только малая часть детей при живых родителях, детей, от которых родители отказались. А Ефремов проецирует в отдаленное коммунистическое будущее тотальное воспитание детей в интернатах, полную атрофию родительских чувств. Чтобы такое прогнозировать – да еще и с радостью, – нужно быть, казалось бы, «на всю голову отмороженным». Однако это говорит умнейший, интеллигентнейший и добрейший человек своего времени – Иван Ефремов! Вот тут-то и возникает главный вопрос к так называемой «постхристианской» цивилизации, одним из глашатаев которой был Ефремов, – куда же мы все идем? Что со всеми нами происходит, если такого рода футурология перестает нас пугать и начинает казаться привлекательной?

Нам кажется, что любовь к собственному ребенку – это естественная черта каждого нормального человека. На самом деле – это специфическая черта только христианской культуры. Дохристианские цивилизации обозначали ребенка одним иероглифом с рабом и рабочей скотиной (Египет, Шумер). Его – с согласия отца и матери! – подвергали мужеложскому растлению на «симпозиумах» («прекрасная» Эллада). Его – даже своего первенца! – приносили в жертву жестоким идолам (Финикия и Израиль, Китай, дохристианская Русь).

По мере ухода, истончения в нашей жизни христианства и других традиционных религий старая ненависть и жестокость к детям стала возвращаться. Родители вырывают детей из чрева абортивными крючьями, истязают детей, массами сдают «хлопотное» продолжение рода своего в детдома, чтобы избавится от забот. Или просто тупо не размножаются, обложившись баррикадами контрацептивов и обеспечивая себе страшную старость в блуждании по помойкам.

Ефремов додумал это в логической схеме атеизма раньше многих других – честь и хвала ему за эту проницательность. Но, додумав, не только не осудил и не ужаснулся «победе над материнским инстинктом», но еще и похвалил зомбированных воображаемых потомков.

Любимой героиней Ефремова и образцом для подражания у молодежи стала (будем называть вещи своими именами) проститутка Таис из Афин. «Антоныч» вообще воспевал женскую эмансипацию, считал ревность «противоправным» чувством.

Для молодежи будущего педагогическим примером он избрал не святые подвиги смирения Симеона Столпника или Макария Египетского, а горделивые, тщеславные, пронизанные буйством порочных страстей «подвиги Геракла». Именно эти подвиги вошли в его футурологию как выпускные экзамены для юношей грядущего. Понимал ли Иван Антонович, что гераклизм – лучшее пособие для тиранов и преступников, что именно из потакания страстям и гордыне вырастают гитлеры, муссолини, троцкие, япончики и соньки золотые ручки – тоже своего рода легендарные, мифологические «гераклы» своего времени?

Сама мечта коммуниста Ефремова о смене «Эры разделенного мира» «Эрой встретившихся рук» – понимал он это или нет – апокалиптическая мечта. Многоцветье мира сменят единство и всеобщность, согласно христианской эсхатологии, только в царстве антихриста. Да ведь это же очевидно – иначе как глумлением над Богом, создавшим все и всех разными, нельзя считать разгульное смешение рас, наций, государств, смешение богатых и бедных, единый средний знаменатель, равняющий все под общий фельдфебельский фрунт.

В этом смысле – да, ефремовщина есть только одно из оккультных учений, отдающих сатанизмом хотя бы в силу своего принципиального и постоянного богоборчества.

Я далек от мысли считать нашего «Антоныча» сознательным сатанистом. Он имел от природы не только ясный ум, но и незамутненные нравственные ориентиры; и, конечно же, искренне стремился к добру. Другое дело, что зловещий атеистический эксперимент по селекции «человека будущего» в колбе убогих научных представлений о целесообразности был порочен сам по себе, независимо от личных качеств той личности, которая пыталась его осуществить.

Лучшие умы атеистического коммунизма, хоть и поздно, но прозревали это. Очень важен здесь тот жизненный итог, который сам Ефремов подвел под своими трудами и воззрениями. В приводимом Д. Лапицким письме к американцу Э. Олсону Ефремову свойствен крайний пессимизм. Неизбежные для атеистического общества истончение нравственности, вымирание людей, привычных к честному образу жизни, Ефремов трактует как всеобщие, как коллапс человечества. Ему (по вполне понятным человеческим мотивам) трудно признать, что в грядущем, «когда честная работа станет непривычной» (а в 1969 г. Ефремов пророчил до этого срока 20 лет, то есть до 1989 года), есть и его, Ефремова, «заслуга» – со всеми его атеистическими и оккультистскими экзерциями.

Именно таким же пессимизмом пронизана оценка зрелого коммунистического общества у другого гения левой оппозиции современной России – С. Г. Кара-Мурзы:

«…Произошла странная вещь. Довольно многие преподаватели (из кубинской элиты, недовольной Ф. Кастро, – А. Л.) готовились уехать – кто в Европу, кто в США… Не знаю почему, но многие из тех, кто собирался эмигрировать, поехали тогда рубить тростник, хотя особого принуждения не было. Может, решили напоследок повидать сельскую Кубу… Порубили тростник – и что-то в них сломалось. Или восстановилось.

На наших в 60-70-е годы физический труд такого эффекта, конечно, не производил. Даже наоборот. Говорили разное: что эта работа неэффективна (я, кандидат наук, тра-та-та...), что эта повинность – отрыжка тоталитаризма, что эта бесплатная рабская сила развращает крестьян...

Доля правды во всем этом была. Но я все равно не понимал, почему работа в поле вызывала у многих такое отвращение – ее неприятие было страстным, иррациональным…

…Мне кажется, что многие из новых поколений молодежи не желали идти в поле потому, что боялись взглянуть правде в лицо – их тело не желало работать, делать усилия, радоваться усталости. Оно от этой усталости страдало. И это был признак какого-то угасания. Люди не хотели видеть, как что-то отмирает в их молодом теле. Как угасает воля к жизни, какой-то важный инстинкт.

Может, странно покажется, но в этом было угасание и советского строя. Эти люди хотели, чтобы этот строй сгинул, чтобы не ездить им в колхозы, не трогать рукой землю и сено, не служить в армии. Эти люди хотели такого строя, чтобы он оставил их в покое, дал расслабиться у дешевого телевизора с бутылкой дешевого, плохого пива в руке. Чтобы он дал им умереть.

После 1991 г. люди стали быстро умирать. Это, конечно, результат реформ – бедность, безысходность и т. д. Но я думаю, есть и еще одна невысказанная вещь – этот строй разрешил умирать. А советский строй этого не разрешал. Но тогда, конечно, никто ничего такого не думал».

И Ефремов, и Кара-Мурза если не поняли умом, то ощутили сердцем главное: атеистическая цивилизация никогда не полетит к Туманности Андромеды, она исторически и технологически обречена. Атеизм в советском обществе ампутировал нечто очень важное в человеке, без чего человек становится «несовместимым с жизнью». Прекраснодушные маниловские фантазии о «пыльных тропинках далеких планет» у самых проницательных марксистов сменялись жестоким трезвлением: грядет не «общество будущего», а величайшая социальная катастрофа апокалипсиса. Порожденная – в том числе – и их трудами, и их руками…

Марксистская мысль в лице наиболее одаренных и ярких своих представителей мучительно искала выход из очевидного тупика, названного И. Ефремовым вполне в религиозной традиции – социальным «инферно» (то есть адом).

Но даже великие умы не могут выйти из рамок жестокого закона генезиса атеистической или языческой мысли: в ней неизбежно суемудрие, горделивое самопровозглашение себя пророком. Затем это переходит в неизбежную же доброкачественную опухоль блудомыслия, которая, по мере разрастания метастаз оккультизма, превращается в злокачественную головную опухоль магизма и фетишизма.

Однако открою вам небольшой секрет: ничего фатального в этом заболевании нет. Лекарство вам дадут свободно в любом месте, где возносятся в небо кресты и маковки Православной церкви. Другого выхода из ясно обозначенного Ефремовым многостороннего «инферно» не существует, тем более что и понятие-то это сугубо церковное…