Владимир Ботовкин: «И лишь без ласки человечьей мне, как без воздуха, не жить…»

Таким был замечательный воркутинский поэт, тончайший лирик Владимир Ильич Ботовкин. Трудно поверить, что сегодня – ровно двадцать лет, как его нет с нами. Обидно, когда такие духовные, нравственно чистые люди уходят не в срок. Но, возможно, их душам тяжелее воспринимать тяготы жизни и несправедливость, слишком обострённо они чувствуют ложь и грубость времени – и не выдерживают, надламываются, устают, заболевают… Так и Владимир Ботовкин – он словно не перешёл границы, отделяющей прошлый век от нового, умер на рубеже, оставшись навсегда там, в той эпохе, которую хорошо понимал и плотью от плоти которой был сам. Иногда думаю: а что делал бы Владимир Ильич сегодня, в наше сугубо прагматичное время – с его оголённой душой, нежной и ранимой, как у ребёнка? С его безоговорочной верой в людей? С его бесхитростностью и распахнутостью чувств? И не нахожу ответа…

Владимир Ильич Ботовкин родился 25 августа 1937 года в Белоруссии – в деревне Кургановка Могилёвской области. Он был человеком, опалённым войной, потому что это поколение, чьё раннее детство пришлось на Великую Отечественную, не забывало о пережитом никогда. Это особые люди – исключительной стати и закалки, исключительной нравственной силы и духовной высоты. Я очень хорошо знаю этих людей – это поколение моей мамы. И Ботовкин был не только типичным, но и лучшим представителем своего грозного, порой жестокого, но честного и призывающего к геройству, силе духа, личной скромности, терпению и ежедневному подвигу времени.

Как поэт Владимир Ильич складывался именно в трудные, голодные, но полные надежд на лучшее будущее послевоенные годы. Потеряв на войне отца, он решил связать свою судьбу с профессией военного лётчика – он был человеком гордым, глубоким, к тому же большим мечтателем, поэтому военная романтика пришлась по вкусу всей его возвышенной натуре. После окончания ленинградской военно-космической Академии им. А.Ф. Можайского он прослужил в армии 27 лет, был лётчиком, – о чём у него написано немало замечательных стихов, – после чего уехал в Воркуту. В Заполярье ему суждено было провести остаток жизни. Он продолжал писать стихи, даже какое-то время возглавлял воркутинское литературное объединение «Сполохи», пользуясь большим уважением и заслуженным авторитетом у собратьев по перу.

Именно на занятиях нашего ЛИТО мы и познакомились с Владимиром Ильичом. Он сразу принял меня тепло, очень по-доброму, искренне. А когда Дмитрий Стахорский предложил мне возглавить литературное объединение, Ботовкин стал мне старшим товарищем, и его поддержка, его надёжное плечо для меня были просто неоценимы. Но, безусловно, и он неизменно знал, что также может на меня всецело рассчитывать. Не будет преувеличением, если я скажу, что мы с Владимиром Ильичом со временем стали большими друзьями несмотря на огромную разницу в возрасте – нам это совершенно не мешало. Любовь к поэзии, творческое горение, вера в людей всегда объединяли нас и связывали очень крепко.

Помню его – невысокого, ладного, иногда задорно-радостного, иногда восторженно-счастливого, иногда задумчиво-серьёзного, с вскинутым вверх подбородком и неизменной военной выправкой. Глаза его всегда светились ясным огнём мыслящего и светлого человека. Он верил в торжество добра, верил в лучшие качества людей – несмотря на то, что жизнь не всегда была к нему справедлива и великодушна.

Его любимым выражением было: «Честь имею»!» Так он обычно говорил, прощаясь. И для него это были не пустые слова – он хорошо понимал, что такое честь, и всегда, в любых жизненных ситуациях вёл себя очень достойно. За те годы, что мы с ним общались, всякое случалось, и я неоднократно имела возможность убедиться в его высоких моральных качествах. Он никогда не подводил, никогда не нарушал данного слова, никогда не сплетничал, не отвечал злом на добро, неблагодарностью – на заботу и внимание, равнодушием – на привязанность и тепло. Он был очень настоящим – искренним, естественным, каким-то необыкновенно чистым душой. И при этом – крайне ранимым. Его ранило человеческое равнодушие, нечуткость, злые слова, недобрые или бесчестные поступки… Зная это и помня о его обидчивости, я всегда общалась с ним уважительно и даже нежно – и он платил мне той же монетой.

Кстати, Владимир Ильич не только писал точные, глубокие, проникновенные стихи – о жизни, о человеческих чувствах, о природе, о любимом Севере, – он ещё был и превосходным чтецом. Как жаль, что не сохранилось записей его голоса! Чтение стихов, которое было обязательной составляющей на собраниях нашего ЛИТО, трудно себе представить без ярких, артистичных выступлений Владимира Ботовкина. Он словно всю душу свою вкладывал в слова, стараясь донести до нас все эмоции, которыми были пронизаны его необычайно лиричные и метафоричные строки. После его чтения, которое никого не оставляло равнодушным, мы всегда расходились по домам на подъёме, наполненные радостью и светом от прикосновения к миру поэта, чьё присутствие рядом с нами скрашивало нашу жизнь, делало нас духовно богаче и счастливей.

Конечно, воркутинское литературное объединение было большим подспорьем для Ботовкина, оно давало возможность общаться с друзьями, периодически публиковать стихи в городской газете «Заполярье», читать свои произведения на публику. Но его дар выплёскивался и простирался намного дальше и шире, чем границы маленького северного города. И он не мог этого не осознавать. Тоска подтачивала его, грызла изнутри. И, к сожалению, от глубинного одиночества и невозможности быть услышанным широкой читательской аудиторией он в последние годы нередко искал спасения на дне стакана. Надо сказать, что и тут сказалась его гордая натура и военная выправка – никто никогда не видел его в ненадлежащем состоянии. Но тем не менее здоровье своё он подорвал и прожил меньше, чем, наверное, ему было отпущено свыше.

Ночью 14 марта 2000 года мне позвонил мой друг, поэт и врач скорой помощи Марк Каганцов. Прерывающимся от волнения голосом он сообщил, что у Ботовкина инсульт, он в тяжёлом состоянии в больнице. Мы все, друзья и близкие, были потрясены, всю ночь молились, верили и надеялись на лучшее. Но на следующий день Владимира Ильича не стало. Вот тогда-то, в те самые дни, я и увидела его Лиду – она приехала забрать его, чтобы похоронить в Пушкино под Санкт-Петербургом, да и вопрос с квартирой решить. Точно не помню – то ли они не были разведены, то ли он написал на неё завещание. Эти подробности меня мало интересовали. Ах, она и вправду была очень хороша, даже в своём уже не юном возрасте! Но вот только показалась она мне хоть и королевой, но снежной – такой холодной, спокойной, уверенной, очень практичной и прагматичной. Помню, как мне стало жаль Владимира Ильича, и я тогда так остро почувствовала, что этим двоим и вправду не суждено было прожить жизнь вместе – слишком уж разными они были. Порывистый, романтичный, по-детски доверчивый и в чём-то даже наивный Ботовкин – и его ледяная красавица Лида, у которой, кажется, всё расписано на сто лет вперёд… Впрочем, возможно, именно эта сердечная боль и подарила нам лучшие строки этого замечательного поэта.

Незадолго до своей кончины, примерно за полгода, Ботовкин пришёл ко мне в «Заполярку» – я тогда работала в нашей воркутинской газете корректором. Я вышла на улицу к нему поговорить. Он заметно сдал, выглядел нездорово. В руках у него был небольшой жёсткий чемодан. «Лерочка, – сказал он, – здесь все мои стихи. Абсолютно все. Все черновики и чистовики, всё как есть. Возможно, там что-то повторяется, возможно, что-то требует доработки. Знаю, мне недолго осталось… Я доверяю только тебе. Возьми – ты сумеешь этим правильно распорядиться». Мы с ним обнялись и расплакались. Чемодан я взяла, хотя у меня оставалась призрачная надежда, что плохие времена пройдут, и Ботовкин ещё заберёт свои рукописи, возможно, сумеет их издать. Но жизнь уже не дала ему такого шанса.

После его смерти я засела за содержимое чемодана. Это было огромное количество исписанных от руки и отпечатанных на пишущей машинке листков, а также недописанных черновиков, вырванных из тетрадей страничек со стихами и прочее. Работа предстояла немалая, но я не могла не оправдать возложенного на меня доверия. Все стихи я заново перенабрала уже на компьютере, выправила, разобрала по времени написания, разбила на главы. И озаглавила книгу словами Владимира Ильича – оптимистично и в то же время философски: «Ветер жизни». Прошло девять лет, и благодаря Ольге Хмара, взявшейся за издание, книга, которая вышла в кировской типографии тиражом в 300 экземпляров, увидела свет. Первая и единственная книга Владимира Ботовкина. Книга, о которой он так страстно, так безутешно мечтал…

Милый, милый Владимир Ильич, дорогой Вы мой человек… Как же мне Вас не хватает в нашем насупленном, порой очень недружественно настроенном ко всем нам времени! Но со мной всегда – Ваши стихи. А это лучшее лекарство от всех невзгод, лучшее средство от одиночества и уныния, лучшая поддержка в минуты слабости или тоски. И к тому же – это блестящая литературная учёба. Спасибо Вам, мой добрый старший товарищ, за Ваше поэтическое слово самой высокой пробы.

Счастлива, что судьба подарила мне эту встречу. И мне очень хочется, чтобы стихи, на которые мы, современники и друзья поэта, давно ссылаемся как на образцы классического стихосложения, которые согревают и тревожат нас всю нашу жизнь, сегодня нашли тропинку к читающей России. Чтобы имя этого удивительного лирика, обладающего редким даром любить, верить и надеяться несмотря ни на что, не было предано забвению.

Поэзия Владимира Ботовкина заслуживает того, чтобы её читали, любили и цитировали. Светлая ему память и вечная жизнь его прекрасным стихам!