О поэзии и графомании. Часть четвёртая

Но для этого, конечно, родную поэзию сначала надо любить. И вот второе условие – простое избранничество или, попросту говоря, вдохновение (одержимость богом, а не властными или корыстными амбициями). Тут нужна сила благородного порыва самоотдачи – а не мещанского стяжательства. Уже древние полагали, повторюсь, что поэтом нужно родиться, это – рождение таланта. Но что значит «родится талантом»? Значит, каждый раз рождаться (становиться) им заново, а не один раз на всю жизнь. Это значит, не просто механически пользоваться известным приёмом. Но именно это – адски трудно. Проще нанизывать буквы безболезненно, без всяких обращений и новых рождений. Пользоваться готовым опытом и материалом. Пиши себе под привычную для всех сурдинку. Ведь даже физическое рождение – мука. И процесс этот довольно обременительный и трудоёмкий – и для плода, и для роженицы. И искусство требует (занимает) всего человека (ars totum reqvirit hominem). Поэзия – изматывает, отнимает все силы. Поэт беспомощен в своём могуществе – как роженица и младенец одновременно. Это ничего не говорит ни иным читателям, ни борзописцам-графоманам. Настоящих стихов не бывает слишком много. Чем больше информации накапливает человечество, тем труднее писать ёмкие по содержанию стихи, соединяя в них все свои важные для бессмертия знания. Поэтому выдающийся немецкий поэт двадцатого века Готфрид Бенн считал, что сегодня достаточно шести-восьми сильных стихотворений для того чтобы поэт, их написавший, стал великим, крупным поэтом. Но подобные резоны не способны вразумить графомана. Он одержим не совершенным соединением в непогрешимой (вечной) гармонии всех своих знаний, но излиянием в «слове» своих психических процессов и смутных представлений о них. Графоман он потому, что не познал истины и не стал свободным художником слова.

Понятно, что экстаз пресловутого вдохновения (так много о нём сказано) поэт испытывает только в конце всего крайне трудоёмкого духовного процесса. Это катарсис, освобождение от тяжести, ментального бремени. Это сам полёт. В том-то вся и штука, и закавыка: поэзия не терпит самозванства. Она как «высшая форма языка» не зависит от поэта, но поэт зависит от неё. На этом сходились и Пушкин, и Бродский, и Рубцов и т. д. Поэт только научается с ней, этой высшей формой, взаимодействовать. И способ его контакта с Музой всегда индивидуально эксклюзивен. Но в любом случае без «божественной одержимости», высочайшей мощи цельного переживания (глубинного знания) – таланта нет, а самые гладкие стихи – только литература – составление букв на бумаге, или борьба с другим за ресурсы и самоутверждение в литературе. Профессия и проза жизни.

Итак, я утверждаю, что Анатолий Яковлев и родился поэтом, и, в конце концов, стал им окончательно. Был трудный, изломанный путь. Отнюдь не гладкий, как у среднего литератора. Он овладел искусством поэзии (в пределе – всей совокупностью поэтических приемов), – то есть стал мастером слова и знал вдохновение. Сужу по лучшим его стихотворениям.

Анатолий Яковлев вырос из большого количества мусора, написанного им же в разные периоды своего творчества – в большого, подлинного, совершенно неповторимого русского поэта. О чём свидетельствуют небольшие (много их и не бывает в наше переимформированное время) книги стихотворений, прекрасно отобранных его близкими и друзьями. «Древо жизни» и вторая книга, тоже не им названная, «Зима жизни». В общем, всё про жизнь. Живи он дальше, он также бы менялся и возрастал в своих новых поэтических опытах, или, однажды достигнув последней вершины, перестал писать вовсе. К чему повторяться и писать хуже, поэт – не попугай (вот синоним добросовестного графомана), а творец небывалого опыта... Но достаточно уже того, что он совершил в русской уфимской поэзии. Это вполне можно назвать подвигом. Чтобы ворочать подобные урановые пласты, нужна, без преувеличения, геркулесова сила духа. В пору и надорваться.

Необходимо заключить мысль о А. Яковлеве (и его поэзии) так. Его сильная лирика – это любовная и трагическая лирика, прежде всего. Трагические стихи нравятся не всем, дамам – в ещё меньшей степени. Они – не о тихой семейной жизни или счастливом социальном укладе. Это – чисто мужское занятие – быть воином духа в борьбе за крайнюю истину, когда это необходимо. И говорить последнюю правду о жизни, в которой довелось жить – значит, говорить о жизни вообще. Даже если эта правда окажется всего лишь очередным заблуждением.

Поэт (мастер слова) в техногенное (читай, нечеловеческое) время важен и дорог нам особенно. Именно в своём художественно-литературном статусе, не зависимом от переменчивой моды, от всех технических дополнительных средств (на новом витке исторического развития – он лишь может быть связан с ними, но должен оставаться от них независимым). Независимым от «массового искусства», включая кино, даже элитное кино, даже тем более кино, «самое массовое из искусств». В этом – главная опасность для искусства, а следовательно человечества – сведение его к широкому потреблению, к потребительству. Фашизм, коммунизм – массовые искусства. «Без божества, без вдохновенья» – следовательно, без человека, без поэта/творца слова-дела. Ибо «слова поэта – суть дела его» (А. Пушкин). У торговца быстрым товаром слово может расходиться с делом. Но он – не поэт. Сейчас вот феминизм, завтра настанет мускулинизм (всё это форма крайнего нигилизма) и прочая прелесть. Это всё, по большому счёту, декорации для литературы, не обязательные для жизни и произведения искусства. Их можно дать одним фоном, ничья жизнь, включая ненавистников-радикалов, от этого не обеднеет. Наши играющие в трёхмерном (на сцене) или двухмерном (камера) мире лица – увы и ах, не многомерный (безмерный в пределе) мир искусства слова, вечно актуальной поэзии. Такое слово требует углублённости и уединения творца. Духовной брани, если угодно, с самим собой, а не базарной склоки со своей – той или иной – социальной противоположностью. Это – борьба за человека в себе, а не против другого недочеловека, простите за слово. Вечная ругань, например, навязла в ушах, глушит эфир своими зловредными выхлопами. Застит исполненную гармонии жизнь, отравляет экологию её. Борьбы и победы художника над обывателем в себе, а не массовой среднеарифметической улыбки в камеру (слёз, истерики, гнева и т. д.). Ряд можно продолжить. То есть и в камеру, конечно, нужно. Но для начала надо заучить наизусть хотя бы десять гениальных стихотворений. И не только вызубрить их все – а попытаться понять хотя бы сначала одно, но до конца...

Всегда вначале будет слово. Техника не должна разлучать человека с поэзией, её музыкой. Тогда он перестанет быть человеком. Слово – это духовые, струнные, клавишные, но и – смысл слова, поэзия. Человек – он напрямую связан с печатным, с речевым, с языковым (целостным, искусным) словом. Тогда у него пробуждается мышление, и он мыслит мир, в котором он мыслит. Для начала – себя самого. И в конце – себя самого. В промежутке – технику, цивилизацию. Но всегда – Культуру. Язык, вразумительная речь, выделяет человека в самостоятельную личность, в особый класс существ разумных и свободных. Механизм как абстрактное социальное устройство (абстрактно-родовое мышление на уровне жёстких реакций) есть и у муравьёв, и у голубей, и у обезьян, и у прочих тварей. Братьев (и сестёр) наших меньших. Включая индивидов человеческого вида, вот-вот готовых стать людьми (свободными). Чтобы никому не было обидно, для примера приведём литературные персонажи – Шарикова, Швондера, и женщину, «почему-то переодетую в мужчину» (М. Булгаков).

Но пора заканчивать затянувшееся высказывание о поэзии и графомании. Так вот, все животные виды технически оснащены лучше человека. Ни одного лишнего движения в природе животного мира нет (животное рождается в шкурке, если нуждается в ней). Это движение способен породить только человек (бросить камень – например, в пруд)… И лучше, если бросающий камень, наделён способностью объёмно (не своекорыстно) мыслить. Что и значит, умение свободно сочинять прекрасные, а в пределе – превосходные, как Жизнь (сама Вселенная) стихи. Или, хотя бы, сочинять прозу о жизни в социуме, снимать об этом кино, наконец. Должны быть все виды искусства, вплоть до прикладных. Но от Лермонтовского «Демона» или «Ангела» до Пушкинского «Пора, мой друг, пора». А там, несомненно, необходимо вышивать крестиком, пилить лобзиком, паять радиосхемы и сваривать космические корабли и т. д. и т. п. Вся бижутерия, инженерия, история с географией, геологией и воздухоплаванием. От нотных знаков до чисел. По логике тех самых расширяющихся концентрических кругов от камня, брошенного в пруд. Искусство – суть наука.

Только человеком, владеющим искусством слова, искусство владеет им, свободным художником слова.