Младошестидесятник, или Освобождение от иллюзий

Чем отличается поэт Энвер Кадыров от поколения старших шестидесятников – Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского и т. д., несмотря на духовную близость с ними? Вспомним, что это было время самого разгара НТП, освоения космоса и телевидения. Энверу Кадырову было пятнадцать лет, когда русский советский космонавт Юрий Гагарин осуществил первый в истории полёт в космос, потрясший всё прогрессивное человечество. «Кукурузная оттепель» была временем великих надежд и открытий. Страна перестала бояться массовых репрессий, впервые в СССР люди вздохнули полной грудью – свободно, не по принуждению. У Кадырова, младшего современника Евтушенко (который, по его собственному признанию, «больше учился у барака, чем у Пастернака»), слух на рифму и ритмику стиха изощрён, мягко говоря, никак не меньше, чем у старшего, всюду поспевающего собрата-модника. А сама поэзия, бесспорно, менее показушная и механическая, но более вдумчивая – сосредоточенно-интеллектуальная. Элегантен, изыскан в строке, Энвер Кадыров и в жизни рыцарственен. По крови – испанец, по духу он – неподдельный русский интеллигент.

Поэзия Энвера Кадырова по существу противоположна уродливым чудищам несколько растянутой во времени прогрессистской современности, безоглядным рационалистическим иллюзиям или фантасмагориям воспалённого идеологического и социального «истеблишмента» (простите за слово). Читатель с эстетическим вкусом это сразу почувствует. Врач по профессии, Энвер Кадыров не только добродетелен, но и по-русски чувствителен и как-то по-человечески всегда светел, хотя я видел его и в тяжёлых, болезненных жизненных ситуациях. В его поэтическом геноме проживает вместе с Пушкиным, играя, может быть даже первую скрипку, милейший Жуковский, и даже нежный Батюшков. Но чистота именно русского (в большей степени, чем французского) сентиментализма скрещена в его поэтической манере с учёностью интеллектуала ХХ века. Русского врача обычно хватает разве что на хорошую прозу, мешает односторонне знание смертной человеческой природы и скепсис, как компенсация и инъекция против излишней очарованности жизнью (Чехов). Энвер Кадыров отчасти скептик, но он – чуткий поэт, а потому, скорее, исключение, чем правило. Поэзию его нельзя представить без заповеди Станиславского «любить искусство в себе, а не себя в искусстве», равно как и без теории относительности Эйнштейна. Этическая высота, интеллект и чуткость слуха поэта обезоруживают читателя. О, этот чистый звук его стиха, выверенный современной мыслью и поверенный сердечностью учёного гуманиста… Но это к тому же и очень личностные, взвешенные стихи. Что как раз и отличает поэта от разнообразно распоясанной «артистичности» талантливых и шумных старших современников, шестидесятников – Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. Поэзия Энвера Кадырова менее неряшлива, ничуть некичлива и совсем не расхристанна. В ней есть смысловой центр. Она умна и созерцательна. «Пушкин Гоголя пестовал, / Анекдоты рассказывал, Развлекал его песнями И приёмы показывал – / Не борьбы, а писательства – / Молодому Яновскому, / Брал с него обязательство – Обращаться к Жуковскому. / Тот Гомера гекзаметры / Перевёл исключительно…» («Ключи одни к поэзии») Недлинная эта цитата – только часть культурной генетической цепочки Энвера Кадырова, в чьём духовном арсенале – и французские живописцы, и декаденты, и Микеланджело, и Паганини, и балет, и гражданская война… И многое другое. Тон его стихов так же ровен и прозрачен, как непосредственен и нежен свет и цвет у импрессионистов – только более осмыслен, что естественно для поэтической семантики слова.

Знание века сего – суть рационалистическое, позитивное и ограничительное. Сознание поэта может его учитывать, но не довольствоваться им. Поэту не достаточно научного знания и он (если, конечно, хватает сил) сообщается с Небожителем, «иже на херувимех носимый». Энвер Кадыров, по собственному его заявлению, предпочитает оставаться атеистом. Но здесь, как говорится, есть тайна.

Так рождается поэт. И когда лучшие представители молодёжи начинают вдруг осознавать себя, а это рано или поздно происходит, они испытывают невыносимый экзистенциальный голод и культурный шок, выпадая из общей культурной массы. Жажда и тоска по истинной творческой состоятельности преследует их жестоко. Однажды пробуждённый потребитель страждет отныне духовной пищи, красоты чистой и неувядающей, материи прекрасной и одухотворённой. Отныне ему необходимо что-нибудь самому сотворить для этого мира, как для возлюбленной женщины, вечно чего-то ожидающей… И он вдруг захочет наделить этот мир душою. Вернее сказать, открыть в нём эту душу, проникнуть в неё и выразить как свою собственную. Таков смысл любви, и он изначален для поэта. И поэт дерзает сложить ещё одну неслыханную песнь о своей возлюбленной и о мире, песнь сердечно-интимную, умную и красивую. И это суть личный подвиг поэта, его сверхчеловеческое стяжание, равносильное божественному дару.

Разговор живых душ возможен и через головы своих современников или соплеменников. Чтобы выразиться в стихах удачно, душа поэта должна быть целиком отдана Искусству, это знали ещё древние греки и римляне.

Поэзия Энвера Кадырова – одна из таких бесконечных тропинок, которые вьются, пересекаясь и вновь разбегаясь, в русской поэзии.

_______________

* Строка из стихотворения Энвера Кадырова.