«Щегол»: фанерой пролетая над гнездом

Как и у меня, чей взгляд не касался заветного текста; обласканный критиками, я сосредоточился на взгляде обыкновенного зрителя, который пришел посмотреть драматический фильм с хорошей историей. Получилось, что не получил ни того, ни другого.

Главная проблема фильма «Щегол» – его тотальная холодная бесчувственность, даже при большом проявлении эмоций. Казалось бы, сами ситуации, происходящие с героем на протяжении фильма должны вызывать глубокое сожаление, но где же оно? Мальчик по имени Теодор Деккер теряет при теракте в музее свою маму. Тот же мальчик, но уже повзрослевший, испытывает чувство вины за смерть родителя и унесенную с места разрушенного взрывом музея картину Карела Фабрициуса «Щегол». Парень испытывает чувство любви, которая либо неразделенная, либо недостойная этой любви. Парень желает покончить с собой, не желая больше носить в себе груз ответственности. Как видно, эмоциональный спектр главного героя довольно широк, но вместо этого с экрана сквозит холодом, отстраненностью и полной стерильностью, как в операционной.

«Хорошо – думал я, находясь тогда в кинозале, – я смотрю обыкновенную голливудскую драму без каких-либо изысков». И действительно, в фильме мало за что можно зацепиться: операторская работа не радует глаз, актерам совершенно нечего играть, история комкается и подается кусками. Впечатляет только музыка группы «Radiohead», но за эти несколько треков скорее обидно, чем радостно – фильм визуально их явно не стоит.

Сложно даже сказать, о чем именно фильм: о жизни и стенаниях Тео Деккера, о картине «Щегол» Карела Фабрициуса, об искусстве и антиквариате, о чувстве вины, о любви или обо всем перечисленном? А впрочем, после финальных титров это даже становится неважно: котел как-то невзрачно покипел, побулькал, да и утих беззвучно, что даже никто не заметил этого кипения. Для чего нужен этот фильм – загадка. Ни на какие поставленные вопросы картина внятно не отвечает, но и каждый ответ воспринимается как отписка, что не успеваешь вникнуть в смысл, а все уже закончилось. Над зрителем в моем лице навис вопрос: и что? Это все?

Конечно, огромную книгу величиной где-то 800 страниц сложно уместить даже в эти растянутые два с половиной часа, но это отнюдь не оправдание, чтобы отсекать драматическую линию, превращая ее в суррогат, который только может предполагать эмоциональность, а по факту, ее и нет. Эмоциональная травма героя преподносится как констатация, и делайте с этим, что хотите, но главный герой просто что-то совершает, что-то говорит и все со слабым намеком на какой-нибудь смысл. Драматизм его жизни и внутренних переживаний не ощущается вовсе. Впрочем, я считаю, что это заслуга режиссера Джона Краули, который на два с лишним часа позволил мне усомниться в собственной эмоциональности и практически превратил меня в бесчувственное существо.

Впрочем, здесь прослеживается интересная аналогия со сценой в фильме: юный Тео интересуется антиквариатом и знакомый антиквар Хобби, в лице которого главный герой находит убежище и дом, показывает мальчику на примере двух стульев, как отличить оригинал и подделку (или даже реплику): качество и метод обработки древесины, потертости, сколы и другие признаки. Поднимая эту тему, авторы фильма сами не задумались, что сотворили подделку, тогда как оригинал лежит в книжных магазинах. Выдавая фанеру за вековой дуб… Даже замаскированной под что-то дорогостоящее, фанера остается фанерой. В случае с «Щеглом» действует правило, что некоторым книгам лучше оставаться в печатном варианте. На память приходит лишь малая доля действительно удачного переноса текста на экран.

Искусство – еще одна тема, поднятая в фильме, но не раскрытая до конца. Картина «Щегол» как двигатель сюжета здесь совсем не работает, что даже некая детективная линия не вызывает ни чувства интриги, ни напряжения. Когда-то экранизируемый «Код да Винчи» поднял волну интереса к работам Леонардо да Винчи. «Щегол» же не вызовет ничего. Рубикон остался не пройденным: искусство, занятия антиквариатом, интерес к живописи не избавляют героя от жизненных проблем, не становятся лекарством, а просто контрапунктом проносятся через его порезанную сценаристом жизнь. Разговор о том, «что человек умирает, а искусство – вечно» пролетает мимо ушей, как дуновение ветерка, хотя – эта одна из важных мыслей, прозвучавшая в фильме (думаю, в книге все сводилось именно к ней).

Сейчас понимаю, что сложно даже пересказать фильм: слишком много информации, слишком комкано и слишком ни о чем. Для фильма «Щегол» подходит определение «импотентная драма», то есть, фильм, не вызывающий никаких чувств и эмоций. Не появись он на свет, ничего бы не изменилось, а появись – то просто как проходной фильм, показывающий картинки, которые не оставляют попытки даже вникнуть в смысл истории.

Уж не знаю, как чувствовали себя поклонники книги Донны Тартт, но мне как обыкновенному зрителю было скучно, непонятно и, выйдя из зала, испытал облегчение от того, что это закончилось; я находился в некой прострации от осознания того, что на самом деле это было. Не очень хороший признак, когда пытаешься докопаться, для чего это кино было снято. Лучше бы было наоборот.

Егор ОКУНЕВ