Короткие записки после SCHAUBÜHNE. Часть первая.

Вы можете принимать эти формы и этот ИХ ЕВРОПЕЙСКИЙ НЕМЕЦКИЙ язык или не принимать, но театр здесь есть...

А у нас – только копии с внешних форм, или копии с копий, симулякры, потерявшие связь с оригиналом.

Очень устала от ожиданий и их подтверждений, – как прекрасных, так и печальных…

Печально – это то, чем стал наш театр.

Если речь идёт о традиционной русской школе, то это, как правило, только копия с классической формы, смутное представление о том, каким раньше был русский театр, плохо или хорошо скроенный новодел, который выдают за антиквариат. Но театр – это, возможно, единственное из искусств, которое остро и мгновенно реагирует на время. Театр невозможно зафиксировать, он меняется вместе со временем, и если вы видите запись спектакля на плёнке или на видео – то это только отблеск, только намёк на то, что произошло когда-то, в определённое мгновение. Если художник работает в традиционном театре, то нужно новое наполнение, эстетическое обоснование и подтверждение ЛЮБОГО выбранного приёма.

Если речь идёт о «якобы новаторстве», то наши режиссёры и драматурги дружно ухватились за «чернуху», используя упоительно-лестный метод «чем лучше, тем хуже», очень притягательный и подходящий для обывателей, чётко укладывающихся в рамки удобной, сдерживающей морали, для которых – малейший выход за эти рамки – шок, непорядок и… восторг. Вопрос только: зачем режиссёры выходят за эти рамки? Вопрос – о смысле их высказывания. Чем и как эстетически они могут своё высказывание оправдать, потому что иначе все их потуги на выворачивание различных человеческих уродств – чрезвычайно пошлы... Выворачивать нечистоты своего ума на сцене с единственной целью, чтобы повергнуть зрителя в шок? И что дальше? А дальше – скука и пошлость, потому что среди прочих определений пошлость – это то, что невозможно эстетически оправдать.

Ужасы и эпатаж, которые они демонстрируют со сцены последние 25 лет, уже давно и не ужасы, и не эпатаж, уже давно они дошли до предела и вызывают только скуку и раздражение… Их «новаторский» приём построен на подмене воздействия. Искусство – это прежде всего эстетическое воздействие, потрясение красотой. Их воздействие – этическое, психофизическое, психологическое… какое угодно, но это – не воздействие искусства… Сейчас постараюсь объяснить: скажем, меня потрясает красота и сила момента, игра форм, фраз, оттенков смыслов, их соответствие или несоответствие друг другу. Или – меня потрясает реальная сцена реального убийства или насилия. В обоих случаях я испытываю очень сильные чувства. В первом случае – эстетические. Они затрагивают меня, они истончают меня, и на мгновение я понимаю, я смутно догадываюсь о том, как устроен этот Божественный мир вокруг меня. Во втором случае я испытываю страх, отупляющий животный ужас, и одно-единственное желание, чтобы ЭТО не случилось со мной и с моими близкими. То есть, как я сказала выше – эстетическое воздействие подменяется этическим.

В обоих случаях реакция очень сильная, но совершенно разная. И поскольку сейчас театральная школа в России распадается, то профессионализм, а вместе с ним и внешняя убедительность полностью уходят из театра, и сейчас уже больше никого не волнует вид расползшихся по сцене кишок, развороченных гениталий, и прочих оправлений ума и тела, а вызывает только усталость и скуку…

Прекрасно – это то, что театр есть. Пусть у нас он вспыхивает короткими яркими очагами, которые тут же бегут тушить с огромными огнетушителями пожарные… дежурные… ангажированные… и прочие кормящиеся за счёт искусства, зарабатывающие себе на честную старость… – не скажу, кто и откуда… Не хочу называть их грязные имена. Устала от склок. Итак, иногда – театр всё же появляется в Москве, талантливо, прекрасно и мгновенно. Его тут же давят, истребляют, уничтожают физически…

ХХХ

Мне нравится время, в котором мы живём. Если раньше очень много жизни уходило на бесплотные телефонные разговоры, то сейчас очень много жизни уходит на переписку. Но социальные сети неожиданно возродили эпистолярный жанр.

Недавно среди ночи какой-то образованный и истончённый человек писал мне о театре, и потом вдруг невольно, с обидой у него вырвалось: «Да Вы же совсем не знаете России! Для Вас, кроме Москвы, ничего не существует…»

Но это, конечно же, не так, потому что в первую очередь уже давно не существует самой Москвы, начиная с её архитектурного облика...

Сначала они сносили дома, потом целые улицы и кварталы, застраивая их своими уродливыми подменышами с псевдоисторическим, истерическим налётом, ставили гробы на месте домов, кирпичная кладка которых говорила о Москве больше, чем их многочасовое словоблудие в СМИ, потом бросились вырубать деревья – сначала по одному, а потом целые скверы и рощи. На их месте сейчас или пустыри, или бетонные кубы с пересохшей землёй и неприжившимися ноготками. Москву растерзали, растащили на сувениры, похабно пустили на органы...

Когда мы с дочерью уезжали из России, один из знакомых сказал нам вслед: "Оставьте этот город тем, кто его убил..." – "А тем, кто его любил?" – "Они уезжают или не выживают..."

«Оставьте русский театр тем, кто его убил…» – « А тем, кто его любил?» – «Они не выживают…»

Прекрасно – это то, что театр всё же есть.

Пусть не у нас, пусть здесь, в Германии, в Европе…

Я люблю Берлин и когда-то очень любила Москву.

В немецком языке есть слово mögen, а есть lieben. Значение близко, но разница в оттенке. В первом случае Вы говорите: «Ich mag…», что означает: «Я очень люблю… я очень заинтересован… я очарован…». «Ich liebe…» – вы говорите во втором, когда то, что вы любите стало неотъемлемой частью вашей жизни или просто вашей жизнью.

Я говорю: «Я очень любила Москву…» – это значит, что я всё ещё надеюсь полюбить её снова. Только дайте повод. Пусть даже самый призрачный, самый обманный… Только дайте… Пожалуйста…

Об Остермайере – завтра с утра, ладно?

Сейчас – очень устала. Спасибо всем, кто читает.

Продолжение следует…