Художник и педагог Александр Тюлькин. Окончание.

В те же годы Тюлькин обучал рисованию детей-сирот в школе первой ступени им. Ленина, вел изостудию в Доме культуры железнодорожников, преподавал в чувашском педтехникуме, затем долгие годы – в Уфимском техникуме искусств, отдав педагогической работе в целом более 30 лет. А в 1921 г. он участвовал в экспедиции в Среднюю Азию с целью приобретения там экспонатов для задуманного тогда в Уфе Музея народов Востока. Из этой поездки он привез ряд великолепных этюдов. В те же годы А. Тюлькин участвовал в конкурсе на лучшее оформление спектакля Э. Верхарна «Зори», оформлял журнал «Красный курсант». Одновременно принимал участие в художественных выставках не только в республике, но и за ее пределами, например, в выставке «Жизнь и быт народов СССР» (1926), в выставке «Художники окраины», организованной в 1929 г. в США (Сан-Диего). И это – далеко не полный перечень работ, которыми отмечена биография А. Тюлькина в 20-е годы.

Большую серию этюдов Тюлькин создал в 1932 г. в результате поездки на место первых нефтепромыслов Башкирии – в Ишимбай. Тогда и началась работа над композицией «Первая ишимбайская вышка». Многовариантность ее решения, длительность поисков говорят о том, как трудно шел автор к пониманию вторжения нового в облик гармонично сложившегося пейзажа родного края. Он не мог принять новое в абсолютно чистом виде, зачеркнув прошлое, и испытывал потребность в сравнении, сопоставлении нового со старым, предлагая зрителю через свою живопись участвовать в размышлении на эту тему.

В мир новых художественных идеалов и образов Тюлькин входил медленно, трудно. «Конечно, руины писать легче, – говорил он, – они так обработаны стихией, что стали уже как бы частью самой природы. А новое вторгается в нее как диссонанс, и нужно суметь почувствовать и найти контакт нового с природой».

Произведения А. Тюлькина на тему новой жизни, скорее всего, помогают понять другое: как происходила в художнике внутренняя борьба между его собственным поэтическим видением и понуждением к созданию так называемых производственно-тематических картин, десятилетиями директивно спускавшихся «от Москвы до самых до окраин». Сопротивляясь, он все же оставался приверженцем своих излюбленных, скромных, непритязательных мотивов уфимской окраины, запечатлевая их в своей излюбленной серебристо-перламутровой живописи.

Живопись в полотнах уфимского мастера «тихая». Она лишена пафоса, эффектов, броскости, сюжетной занимательности. Обращенная к чуткому, внимательному зрителю, она воздействует далеко не на каждого. Но если задержится взгляд, остановится на холсте, на каком-то даже его фрагменте, то западет в душу надолго.

Ныне, оглядывая весь путь, пройденный художником, отмечая его главные вехи, анализируя отдельные произведения (теперь уже несколько отстраненные от личного обаяния самого автора), убеждаешься, что живописные образы старой Уфы – провинциальной окраины России, уральского края, объединяясь в единую, большую тему Родины, составляют главную тему – основную линию творчества Александра Тюлькина.

С особой силой эта тема прозвучала в его исполненных глубокой лирики произведениях, написанных в военные и первые послевоенные годы: «Голубец» (1942), «Тишина» (1946), «На родине Нестерова», «Праздник на окраине» (1948). В их внешнем сюжетном решении отсутствует тема войны, но силой живописно-пластических средств выражено ощущение тишины и печали с какой-то особой сосредоточенностью и энергией. Это не сиюминутное, изменчивое состояние природы, а ее изначальная данность, вечность, говорящая о силе и величии духа нашего народа. Работая над этими холстами в годы глубоких потрясений, автор размышлял о судьбе своей Родины, поэтически, философски постигая такое глубокое русское понятие, как ОТЕЧЕСТВО – священный образ, исторически сотворенный в нашем сознании из множества сложных, бесконечно дорогих, противоречивых размышлений и чувств: и светлых, и радостных, и печальных. «На родине Нестерова», «Праздник на окраине» (оба полотна написаны на тщательном натурном материале) воспринимаются современным зрителем не просто как пейзажные полотна, а как произведения исторического пейзажа с пронзительной лирической интонацией. Это глубинная, тихая окраина страны, где никакие повороты истории не могут изменить замедленность ритмов ее жизни, которая по-прежнему повинуется каким-то своим, древним, внутренним законам.

Сравнивая работы Тюлькина 1940-х годов и последующих лет с ранними произведениями, интересно наблюдать, как с годами менялось ощущение пространства любимого образа автора – старой Уфы – и, соответственно, живописного пространства самого холста.

Теперь его волнуют не только и не столько отдельные уголки, сколько сама старая Уфа в целом – как ни с чем не сравнимый поэтический мир, увиденный в могучих эпических формах природы. На смену прежним композициям с высоко поднятым горизонтом – так, что небо живет где-то только с краешка холста – теперь приходит новое видение «окраины». Художник изучает ее с высоты уфимских шиханов. Композиция картин решается на крупных формах, линия горизонта опускается, неба и света становится больше. Живописное пространство пейзажного полотна выстраивается по законам картины, преодолевая некоторую этюдность, фрагментарность композиций ранних работ.

Задачу создания пейзажного полотна Тюлькин решал, опираясь на лучшие традиции русской живописи, где для него особыми ориентирами были В. Суриков, М. Врубель, Н. Рерих, М. Нестеров. Отсюда и своеобразие его художественных образов: запечатленная им на холсте жизнь в своей обыденности, прозаичности соседствует, а точнее, даже вступает в какую-то таинственную связь и зависимость с могучей силой природы, почти нетронутой цивилизацией. В их единстве или контрастах, в их сосуществовании вместе автор почувствовал особую духовность, свойственную русскому характеру и мироощущению, – подобно тому, как это происходит в прозе А. Платонова, режиссуре А. Тарковского, поэзии А. Ахматовой, если иметь в виду, конечно, характер чувствования, художественного восприятия мира, свойство его поэтизации.

В своих лучших полотнах 40-х годов «Голубец», «На родине Нестерова» А. Тюлькин исповедует закон благоговения перед жизнью природы – тем, что лежит в основе христианского отношения ко всему живому, к сущему. Да и в произведениях Тюлькина позднего периода, созданных в шестидесятые годы («Ледоход», «Морозное утро», «Разлив на реке Белой»), образы уфимских окраин полны тонких наблюдений, живописных контрастов и гармоний – притягательный мир, о котором он не уставал думать, писать, рассказывать. С годами его ощущение особенности уфимской старины не угасало, а, казалось, усиливалось, обострялось. Его художественная память берегла, сохраняла эти образы цельно до конца жизни, как стихи Пушкина и Блока.

В последние годы жизни А. Э. Тюлькин нередко размышлял вслух о том, к какому явлению следует отнести его творчество, подводя, видимо, итоги своей деятельности. «Если я играл какую-то роль в искусстве, то, прежде всего, как местный художник, художник провинции, и как педагог. В своей живописи я хотел отразить наиболее устойчивые черты быта русской провинции».

Но в нормативном советском искусстве приоритетность отдавалась конъюнктурным производственным темам, отражающим пафос великих строек и свершений. Тихий, негромкий, хотя и глубокого значения голос художника из провинции тогда не был, не мог быть услышан и оценен по достоинству. Как верно заметила А. А. Ахматова, «XX век отменил некоторые слова, вроде “тишины”, другим придал новое значение, например, “космосу” или “бесконечности”, отняв у третьих их прежнее качество: когда произносят слово “сосед”, никто не воображает ничего приятного, все вспоминают коммунальную кухню».

Образы далекой окраинной жизни в живописи Александра Тюлькина, заметно не вобравшей в себя черты новых перемен, вовсе не говорят об отсутствии у автора чувства времени или о его равнодушии к событиям, происходящим в стране. Умение прислушаться к внутреннему голосу, к молчаливым словам своих соотечественников в годы безмерно тяжелых испытаний всегда было первейшим долгом поэтов и художников России. Вот почему, когда началась война, и дошли до нас первые вести о погибших, художник приступил к работе над картиной «Голубец». Крупно, энергично, на весь формат холста изобразил он простой деревянный крест у дороги, под крышицей которого, в глубине, в тени, чуть светится медный литой образок. А рядом – ломоть ржаного хлеба и жаркая гроздь рябины.

Лирика Тюлькина родилась и развивалась в согласии со складом его души, характера, темперамента, в задумчивой тишине далекой окраинной жизни. В уединенности, в самой возможности всегда отдаваться переживаниям и размышлениям о родной земле, о своем крае, о своей судьбе он видел единственно возможное, необходимое для себя условие цельной, сосредоточенной работы. Следовательно, и условие, чтобы состояться как художник, как личность.

Шли годы, менялись в отечественном искусстве партийные установки, утверждались то одни, то другие «каноны», а Тюлькин так и продолжал творить в уфимских оврагах живописные образы своей тихой окраины. Они пронизаны не только лирико-поэтическим, но и социально-философским содержанием, раскрывая картины жизни российской провинции середины XX века.

А. Э. Тюлькин был человеком поразительной красоты: интеллигентный, благородный – и в облике своем, и в мыслях, и в поступках. Весь в искусстве. Он всегда был погружен в свой мир. Он как магнит притягивал к себе людей творческих, ищущих, беспокойных. «Человек-собор, соборный человек» – так образно определил свойство его личности один из учеников, живописец М. А. Назаров, который с какой-то особой бережностью, благодарностью хранит память об учителе, может быть, даже несколько унаследовав его живописные уроки и талант рассказчика.

Местом, соборным для уфимских художников, был дом-мастерская А. Тюлькина, притулившийся на тихой уютной улочке Волновой над рекой Белой, его сад, овраги – все окружающее пространство, многократно пережитое и обдуманное в сотнях холстов. Освященные личностью Мастера, они явились своеобразной школой, академией для многих уфимских художников. Их творческие биографии чаще всего начинаются отсюда. Хорошо знающая искусство Башкирии, творчество Тюлькина московский искусствовед Г. С. Кушнеровская пишет: «Это был поэт и мудрец, философ и сущее дитя всего, что касалось искусства. Общение с ним возвышало душу. Александр Эрастович ценил в учениках личность и воспитывал в них личность, окрыленную мыслью, целью и волей. Его собственный путь бескорыстного служения любимому делу и полной самоотдачи был опорой и примером».

В этом доме из окна с крыльца видны живые мотивы, положенные в основу многих его полотен: сад, калитка, тропинки, а у самого горизонта – разливы реки Белой, забельские дали. Чистый мир поэзии, о котором он нередко говорил: «Маленький кусочек мирового пространства, принадлежащий мне». Здесь все наполнено высокой памятью о нем…