Венские каникулы

...Небольшая толпа туристов стояла под знаменитым балконом, с которого в великие праздники Папа благословляет прихожан. Сегодня балкон молчаливо возвышался над небольшой площадью. Мы вместе с остальными долго стояли внизу в ожидании чуда: а вдруг на балкон взойдет Великий пастырь и приветливо помашет нам рукой, избавляя от малых и больших грехов...

...Полуразвалившийся Колизей – это своеобразная машина времени. Стоит зайти внутрь, увидеть арену, каменные ряды амфитеатра, подвалы, где размещались дикие звери, и, наконец, задержаться взглядом на ложе императора, как вдруг стены оживают, сотрясаются от топота сотен ног гладиаторов, выбегающих из узких коридоров, от леденящего кровь лязга оружия. Взметаются вверх руки, воздух насыщается громом мечей, ударяемых о щиты. Вопль рвется из глоток обреченных воинов: «Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя, Император!..».

80 тысяч римлян наблюдали побоище и визжали от восторга. Гладиаторы бились на совесть. Не уступали им и дикие звери. Кровожадные зрители были довольны. Такие шоу редко кто наблюдал в Древнем мире. Да, зрелищ хватало. Хлеба – не всегда. В общем, старая история...

Могучие стены Колизея, словно стальные обручи бесстрастной машины времени, давят на сознание, вызывают беспокойство и безотчетный страх. Вырвавшись на свежий воздух, оглядываюсь на эту безмолвную громаду каменного строения. Колизей хмурится под мелким весенним дождем и угрюмо молчит. Его мрачные стены молчат. Может, это и лучше. Хрупкое человеческое сердце не выдержало бы и малой толики того, что видели эти камни.

...Ася отважно исследует Колизей. О чем она думает: о пролитой здесь крови или о почтенном возрасте этого древнего сооружения? Я собираюсь спросить, но не хочу травмировать мою дочь. Она тащит меня в пиццерию, где готовят настоящую итальянскую пиццу.

Мы сидим в уютном кафе и терпеливо ждем. Здесь готовят на заказ, только для тебя, подогревать вчерашнюю еду тут не принято. Мы оглядываемся. Итальянцы сидят за столиками, громко говорят на своем звучном, красивом языке и нетерпеливо оглядываются на официантов. Они не любят ждать. Это мы умеем ждать, мы так воспитаны долгим стоянием и ожиданием в бесконечных очередях за любой малостью. Я помню послевоенные годы, когда мать ставила меня в длиннющую очередь, вручала хлебные карточки и убегала в выложенную из камня землянку, где отпускали керосин, тоже по карточкам. Однажды поднялся ветер, вырвал из моих ручонок бумажные карточки и разметал их по пустырю. Добрые люди ловили желтые лоскутки, позволявшие не умереть с голоду, и совали их мне в руки.

Я хотел рассказать об этом забавном случае из моего детства Асе, но не успел. Нам принесли такую огромную пиццу, что у меня захватило дух, и я напрочь позабыл тот старый послевоенный случай. Пицца заняла треть стола.

– Мы же не съедим ее! – сказал я растерянно и покачал головой. – Но какое красивое блюдо!

– Съедим, – заверила Ася. – Мы просто обязаны это сделать.

Глядя на ее светящиеся радостью глаза – удивить папу нелегко, – я окончательно решил не рассказывать дочери про тот невеселый случай из своего детства. Зачем вспоминать о голоде и холоде в послевоенном СССР, стране, в которой мы родились, но которой давно нет на картах мира? Да и когда вспоминаешь свою старую Родину, да еще и хвалишь ее, то выглядишь каким-то старомодным человеком. Молодые люди переглядываются и насмешливо опускают глаза...

* * *

Ася работает в австрийской авиакомпании, воротилы авиабизнеса из неких гуманных соображений дают сотрудникам возможность кататься на их самолетах бесплатно по всему миру. В свободное от работы время, конечно. Но в своих гуманных ухищрениях они, на мой взгляд, зашли далеко. За небольшую, по сути символическую, плату хозяева компании возят по миру и родителей сотрудников. «Проклятые капиталисты, – сокрушаюсь я, уютно усаживаясь в кресле. – Вот и в Испанию лечу почти что бесплатно. А кругом говорят, что акулы империализма денно и нощно думают о выгоде. Но зачем они занимаются благотворительностью? Может, тут скрытый подвох?»

– Не ломай голову, – угадывает мои мысли Ася. – Я тебе подарила эту поездку по Европе, можешь назвать ее Венскими каникулами и, будь добр, используй мой подарок на полную катушку.

Все свое детство я мечтал побывать в «Гренадской волости, которая в Испании есть». Вдохновенные строки Михаила Светлова застряли в голове раскаленным гвоздем. И живут в ней до сих пор. «За что мне такой роскошный подарок? – спрашиваю я. Тут моя дочь не может удержаться от «высокого штиля» и поясняет: «За счастливое детство...»

– Да уж... – смущаюсь я. – Детство как детство. Какое сумел дать....

И вот она, сказочная в моих глазах Испания. Годы священной Реконкисты, героической борьбы с Наполеоном, первый отпор фашистам. Здесь ничего не делают вполсилы. Страсть во всем: в песнях, плясках, любви, почитании родных и близких. Даже ненавидят страстно. Знаменитый танец фламенко – это апогей испанской страсти. Фламенко надо видеть и слышать, чтобы понять душу испанца. Этот танец – одна большая песня о «Гренадской волости». Исполнение его доверяется только большим мастерам. В Мадриде даже существует своя Академия фламенко.

Билеты были заказаны за месяц по Интернету. На концерт прилетел Райнхард. Он – мой зять, некоторое время жил в Мадриде. Нас с ним объединяет любовь к испанской земле. Теперь всюду с нами этот высокий, богатырского сложения австриец. У него добродушное, даже немного застенчивое лицо. Он больше молчит, и только глаза его выдают живой интерес к происходящему вокруг.

И вот мы сидим в небольшом зале и наблюдаем – точнее, соучаствуем – танцу фламенко. Передать кипение страстей на маленькой сцене трудно. Надо быть там, видеть, рукоплескать и чувствовать себя так восторженно, будто сидишь на Олимпе и обозреваешь весь мир.

Потрясенные, мы вместе с толпой вываливаемся на улицу, идем и через некоторое время оказываемся на площади, где юная Кармен прогуливалась со своими подружками с сигаретной фабрики. Здесь ярким пламенем вспыхнула и здесь же трагически сгорела ее страстная любовь к тореадору.

Утром на площади Кармен я вспомнил наши старые песни. Они протяжные и грустные, ибо редкая любовь заканчивалась счастливо. Юную девушку из горного башкирского аула отрывают от любимого и насильно выдают замуж за старого, богатого степняка. Я хочу рассказать об этой грустной истории, приключившейся на нашей далекой отсюда родине, но дочь глядит на часы: надо успеть в Прадо. Там – богатство и гордость испанского народа. «Ладно, расскажу в другой раз», – утешаю я себя и спешу в музейный дворец, где безраздельно властвуют умами посетителей Веласкес и Гойя, Пикассо и Дали.

* * *

Мы снова в самолете. Но уже без Райнхарда. На его месте сидит итальянский коммерсант, летевший, как потом выяснилось, из Бельгии к себе домой. Он внимательно прислушивался к нашему развору, пытаясь определить, на каком языке говорят его соседи. «А-а, вы русские, – сказал он, обращаясь к Асе по-немецки, и тут же перешел к политике: – Но каков ваш Путин! Выдавал себя перед нами демократом, а теперь строит тоталитарную систему управления Россией. Что вы на это скажете?»

Моя дочь неожиданно обозлилась. «А каков ваш Берлускони? – возразила она. – Большой демократ? На словах. А на деле? И потом: так ли хорошо вы знаете Россию, чтобы вот так уверенно раздавать оценки ее лидеру?»

Итальянец, не ожидавший такого напора от молодой соседки, опешил и растерянно кивнул на иллюминатор: «Поглядите, Пиренеи все еще в снегу». Мне стало невероятно тепло от Асиного заступничества за нашу Родину, которую на Западе стало модно обвинять во всех смертных грехах. Моя дочь, гражданка Австрии, уверенно говорит о моей стране: «наша Россия». Я с благодарностью взглянул на сердитое, нахохлившееся лицо дочери...

* * *

Греция любит своих античных героев. Меня еще со школы восхищает подвиг спартанского царя Леонида. Он отобрал 300 героев, повел их в Фермопилы и преградил путь огромной персидской армии. И бился в этом узком проходе целых три дня, до последнего воина. Поражает не только мужество Леонида, но и трепетная забота вождя о своих товарищах. На смертный бой он взял только тех воинов, у которых были сыновья. Так легче умирать мужчине.

Но память ревниво выталкивает собственные сюжеты из нашей истории. А советские герои-панфиловцы? 28 воинов, оседлав шоссе, ведущее к столице, встали под Москвой непреодолимой преградой для всей фашистской армии. Их не отбирали. Это были самые обычные люди. Горстка героев навечно вписала себя в историю человеческой цивилизации. Рядом со спартанцем Леонидом. Жалко, что в Греции не знают об этом.

* * *

Просторные залы музеев Юга Европы спрессовали в себе историю старого мира. Все народы поют вечную славу именно тем героям, которые, не жалея жизней, оборонили свою родину от нашествий чужеземцев. Особую славу поют женщинам-воительницам. Какие страдания, какие унижения должны прийти к народу, чтобы заставить женщину взяться за оружие и убивать врагов своей земли! Апофеоз такой суровой женской доли во Франции – Жанна д’Арк. У нас, я думаю, Наташа Ковшова. Ненависть к врагам, разорившим страну, глубокая жалость к поруганным и убиенным сородичам, слезы сирот, наконец, воинский, чисто мужской талант – этот гремучий сплав превратил вчерашнюю хрупкую девушку в бесстрашного снайпера. Она стала профессионалом войны. 240 жизней – таков суровый счет врагам за вторжение в чужой дом.

Но меня неожиданно посещает такая парадоксальная мысль: что же это за люди, которые оплатили такой страшный счет? Наверняка среди них были простые люди: портные, рабочие с заводов, крестьяне, оторванные от родных полей и привычной работы, и – как это ни странно – учителя, обучавшие детей уму-разуму, читавшие им светлые стихи Гете, философы и поэты, ищущие пути к светлому будущему для всего человечества.

И начинаешь понимать, что Наташе нужно было иметь еще одно мужество: приводить в исполнение каждый день и час войны жестокий, но трижды справедливый закон матери-земли, завещанный великим патриотом Александром Невским. Закон прост: кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.

* * *

К великому сожалению, все на свете имеет завершение. Наше с дочкой путешествие по Южной Европе завершилось в Зальцбурге, маленьком, уютном городке посреди Альп. Этот городок известен больше тем, что здесь родился и жил Моцарт. Можно назвать его великим композитором, или выдающимся, или знаменитым. Можно и гением. А проще всего так: этот человек навечно вписал себя в историю. Как наш Чайковский или Лев Толстой. Они будут жить, пока жив на Земле хоть один человек.

Город свято хранит память о своем земляке. Всюду его имя, всюду его портреты, всюду звучит его музыка. Моцарту исполняется четверть тысячелетия. Он прожил среди нас одну восьмую земной эры, берущей начало от рождества Христова. Он и сегодня среди нас.

Почему эти люди – Моцарт, Чайковский и Лев Толстой – будоражат наше воображение, нашу суетную, быстротекущую жизнь? Ну почему?

Любое путешествие для любого из нас – это шаг вперед в познании мира. Именно в дороге приходят интересные мысли. Гениальные творцы своим творчеством объединяют людей, делают их добрее, приближают к Богу. Следом приходит еще одна удивительная мысль: а может, этих необычайно талантливых творцов посылает на землю Космос? Чтобы отвратить нас от Зла? Ну, хотя бы детей и внуков?

Итак, все на свете имеет свое завершение. Мы вернулись в Вену, в объятия молчуна Райнхарда. О многом мне хотелось поговорить с дочерью. Например, вспомнить забавный послевоенный случай с хлебными карточками, рассказать о грустных песнях под небом Башкирии, про подвиг панфиловцев, повторивших античный подвиг спартанца Леонида и его сподвижников, поговорить о Жанне д’Арк и Наталье Ковшовой. И вообще о жизни: здесь – и у нас, на малой и большой родине. Но как-то не вышло, не выстроилось, как теперь говорят. Да еще и долгое путешествие на деньги австрийской компании сильно меня утомило, вдобавок в дороге я простыл. В итоге большого разговора не получилось.

В Вене мы торопливо распрощались, и я вылетел в свои родные края, туда, где в густой синеве неба Европа смыкается с Азией, туда, где мне всегда хорошо. Но время от времени подступает тоска по дальней дороге, и хочется взглянуть на «берег турецкий и Африку».

Как жаль, что душевным разговорам все меньше места в наше спрессованное Интернетом время. Техническая революция устрашающе набирает обороты и плавно переходит в опустошающую души глобализацию. Я с ностальгией смотрю на одинокие, пустые почтовые ящики. Совсем недавно они аккумулировали в себе и передавали по всему миру наши сомнения, печаль и радость. Теперь они, разбитые и ржавые, сиротливо висят на стенах подъездов, как памятники ушедшей эпохе.

В начале марта я прилетел на родину. Уфа готовилась встретить праздник, посвященный женщинам. Это светлый праздник, ибо он посвящен нашим матерям, дочкам, сестричкам, подругам – той половине человечества, которая ушла дальше мужчин в поисках Добра, Терпения и Любви.

И все же, в качестве эпилога... Я снова вспоминаю Асю, наше роскошное путешествие по Южной Европе. Яркие впечатления, дорожные заботы и просто усталость не оставили нам времени на душевные разговоры. Почему-то я долго жалел, что не сумел – или не решился – рассказать дочери про не такой уж и забавный случай из моего послевоенного детства, когда я едва не потерял хлебные карточки. Хорошо, что нашлись добрые люди, иначе могло и не быть этих длинных, счастливых Венских каникул...

Шамиль ХАЗИАХМЕТОВ