Чистая совесть атеиста

Одна обезьяна измазала свой хвост в грязи и, чтобы очистить, несколько раз ударила им по гладкому камню. Естественно, остались следы. Обезьяна долго смотрела на следы своего хвоста, после чего объявила, что создала картину. Все ее подруги смеялись над ней, но эта обезьяна не изменила своего мнения. «Я создала шедевр, а вы, неразвитые, не способны этого понять». Тогда все племя решило, что она сошла с ума. «Свихнулась», – говорили обезьяны. А строптивица упорно стояла на своем.

Но неожиданно один шимпанзе встал на защиту этой обезьяны. «В принципе, таким способом шедевр можно создать, – говорил шимпанзе. – Только надо рисовать чрезвычайно много таких картин. А шедевры жизнь отберет. Жизнь всегда производит естественный отбор. Это доказал великий Дарвин. Несчастные из наших сородичей стали людьми – каково им теперь приходится!»

Эта история мне вспомнилась после одного происшествия в парке. А дело было так…

* * *

Битых два часа я наблюдал за работой художника. Он минут пять, а то и десять задумчиво стоял, лицо его принимало мученическое выражение, неведомые чувства терзали его, а после он крайне деловито делал два-три мазка, критически рассматривал свою картину и вновь погружался в раздумье. А после вся эта процедура повторялась.

«Благодаренье Провидению! – думал я. – Оно посылает мне редкую возможность увидеть воочию муки творчества. И как же они сильны! В каких мучениях рождаются произведения искусства – воистину, мучения художника равносильны мучениям роженицы. И можно ли мерить цену этих мучений деньгами, этим презренным металлом? Разве что очень большими… Вот “Черный квадрат” стоит всего миллион. Но задумывался ли кто-нибудь о том, какую ничтожную сумму заплатили Малевичу? Нет, вряд ли кто-нибудь размышлял об этом. А ведь он, несомненно, творя свой шедевр, мучился, и за его муки миллиона слишком мало. Нет, не ценят люди труд художника. Бедные живописцы работают практически за смешные деньги, даря людям ценности высшего плана».

Наблюдать за работой художника было крайне интересно. «Как же разительно люди отличаются друг от друга, – думал я. – Иной человек может только землю копать, и то плохо, а другому человеку Природой отпущен творческий дар, который ставит его наравне с богами. Даже кузнечик от слона так сильно не отличается, как отличаются люди друг от друга».

Я к художникам отношусь с пиететом. Они мне кажутся какими-то неземными, высшими существами. «Может, они ангелы? – думаю я. – Иногда землю посещают ангелы и оставляют людям свои бессмертные произведения, чтобы они возвысились душою. Чтобы в их серые будни ворвалось что-то большое, настоящее, светлое». Разумеется, так я думаю об ушедших художниках, давно ушедших.

Я могу часами рассматривать картину Леонардо да Винчи «Джоконда». Весь мир может говорить о ее загадочной улыбке, а мое внимание приковывают глаза Моны Лизы. Она смотрит с превосходством, и мне не обидно: и она, и я понимаем, что так и должно быть. Я просто знаю, что она выше меня, выше всех людей. Она знает какую-то тайну. Хотелось бы и мне ее узнать!

И вот мне неожиданно выпадает счастье наблюдать за работой самого настоящего художника – причем было видно, как трудно давался ему этот этюд, сколько сил он вкладывал в свою работу, как мучился. Но что же он пишет? «Возможно, он пишет озеро, – думал я, – или что-то иное. Ну не пивной же ларек, где пьяницы с мутными глазами сосут пиво! Нет, не может художник писать пивнушку, открывая тем самым дорогу в вечность пошлости. Музы ему не позволят. Но тогда что?»

Вопрос оставался открытым. Были парк, этюдник, палитра, вельветовый костюм, а внутри вельветового костюма художник с бородкой, но вот что он пишет – неизвестно.

Наконец я не выдержал и направился к нему. Да, это было неудобно, но очень уж мне хотелось получить ответ на свой вопрос. Мне думалось, что, возможно, с горы Геликон к нему прилетели дочери Зевса и Мнемозины, и, невидимые мне, работу художника наблюдает Евтерпа, а с нею Клио, Талия, Мельпомена и другие.

Я взглянул на холст… и застыл в изумлении. Никогда еще я так не удивлялся. Нет, «удивлялся» – это не то слово. Я был поражен, ошеломлен, шокирован! На холсте были разноцветные беспорядочно разбросанные пятна и линии. Разноцветные пятна, линии и… больше ничего.

Вероятно, я имел презабавный вид. Рот мой был приоткрыт, глаза выпучились. Казалось, художник должен был удивиться этому, но впечатление, которое произвела на меня картина, художнику пришлось по душе. Он счастливо улыбнулся, как-то по-детски, помахал для чего-то кистью и сказал:

– У вас восприимчивая душа. Именно для таких людей создаются художественные произведения. Именно для них мы и работаем, не жалея ни времени, ни сил, ни нервов. Ведь нам прекрасно известно, что тысячи людей в современной живописи ничего не понимают, но, вытаращив глаза, разглядывают картину, а после с видом знатока хвалят. Десятки людей ехидно улыбаются – но мы к их издевательствам относимся равнодушно. Но находятся единицы, которые способны постичь настоящее искусство. Для них-то, этих единиц, я и пишу. Для них мой кропотливый труд. И я рад, что сегодня встретил именно такого человека.

Я оказался в странном положении. Меня зачислили в знатоки? «Решили, что я без ума от картины, а ведь эту пачкотню картиной не назовешь», – недоуменно думал я. Мне картина не просто не нравилась: здесь надо подыскивать слова посильнее. Мне претят подобные работы, я ненавижу авангардизм и модернизм. Мне думается, что приверженцы этих стилей просто не умеют рисовать, но берутся за кисть и профанируют искусство. Такие картины мог писать и ребенок двух лет, и пятнадцатилетний кретин. С этой задачей мог справиться даже орангутан. И я не мог художнику об этом не сказать.

С другой стороны, передо мной был человек. А всякий человек для меня – ближний. Я никогда не обижу человека, таков мой принцип.

Поэтому, с одной стороны, я должен ему сказать, что его картина – бред; с другой стороны – надо бы похвалить. «Противоречие налицо, – подумал я. – Но ведь диалектика говорит о единстве противоположностей. Я обойду противоречия!»

Для начала я сказал следующее:

– Вы верно угадали. Я знаток авангарда. Вы удивились тому впечатлению, которое картина оказала на меня, и правильно его интерпретировали. Но почему картина на меня так подействовала? В вашей картине, друг мой, невероятная экспрессия! А какие скупые и смелые мазки! Какая глубина! Сгусток, целое море эмоций!

– Конечно, авангардизм для меня много значит, – растроганно сказал художник. – Я многое воспринял от авангардистов. Как и авангардисты, я думаю, что люди живут в косности. И необходимо радикально преобразовать человеческое сознание. Надо быть бунтарем! Гордиев узел не развяжешь, его надо разрубить. Но я не фотист, не кубист, не футурист, не экспрессионист и не дадаист. Впрочем, увидев мою картину, вы это наверняка поняли. Я иду дальше, я делаю еще один смелый шаг в сторону неизвестного. Я – основоположник нового направления в искусстве. Моя задача – воздействовать своим искусством одновременно на подсознание, сознание и сверхсознание. И по вашей реакции я вижу, что достиг своей цели. Я, разумеется, многое воспринял и от старых великих мастеров. Я не отрицаю труды Рафаэля, Микеланджело, Леонардо. Они многое сделали, но они стояли ступенькой ниже меня.

Вы ценитель живописи. Вы не можете представить, как для меня важно мнение ценителя! Из ваших слов я заключаю, что моя сверхзадача выполнена. Моя цель – выжать из души человека чувства, до сих пор не изведанные им, о существовании которых он не мог даже подозревать. Картина должна вызывать фонтан чувств, причем самых диковинных. Только в этом случае человек будет благодарен художнику! Только в этом великая цель Искусства! Согласитесь, теперь вы не сможете забыть эту картину.

«Многого и сразу хочет художник», – подумал я. Но он был прав в одном – эту картину я уже не забуду.

– Без сомнения, эту картину я не смогу забыть, – сказал я. – Но даже я, знаток, не соображу, что же именно вы изобразили.

Это был коварный вопрос. Мне казалось, он должен смутить художника. Но неожиданно на его лице появилась счастливая улыбка, словно он предчувствовал, что я задам ему этот вопрос. Он стал просвещать меня:

– Если бы я был реалистом, вы бы это поняли. Все превозносят реализм. А я отношусь к реалистам с большим презрением. Ха! Срисовать что-то? Да фотоаппарат это всегда сделает лучше. Реалисты изображают людей. Моя задача как основателя нового направления авангардного искусства – обратиться к глубинным пластам человеческой психики. Своим искусством я воздействую на ядро человека. Я показываю ему то, что он своими глазами увидеть не в состоянии. Сокрытую сторону мира может увидеть только художник. И он показывает это сокровенное людям. Новое искусство понять так же трудно, как трудно понять некоторые разделы высшей математики. Эти разделы понимают только сто человек в мире, но, несмотря на это, они бурно развиваются. Вы сказали, что принадлежите к этой сотне, но не сумели понять тайный смысл моей картины. Вы не поняли, что же я изобразил! А ведь глазами этого и не поймешь. Искусство мое – для души. Ждите отклика своей души, и пелена упадет с ваших глаз.

Я сделал серьезное лицо и сказал:

– Вы правы только отчасти. Разумеется, новое искусство – пища для души, но и глаза много значат. Именно при помощи глаз душа получает необходимую информацию. Я сразу не постиг вашу картину только потому, что не обратил внимания на это пятно. Теперь мне все ясно. Мне ясно, что вы изобразили. Картина, несомненно, получит медаль на выставке. Теперь и вы сами поймете, что же вы изобразили. Смотрите на это пятно и на это пятно. Угол между этим пятном и вот этим пятном больше прямого угла. Все это придает картине однозначный смысл. Типичные нелинейные функции! Это далеко не тривиально, в силу чего смысл картины постигается не сразу. Но если все это учитывать, то становится очевидным, что вы изобразили труд интеллекта. Я вижу, как могучий интеллект напрягся, как он взялся за трудную проблему, он думает об одной из вечных загадок бытия, и, судя по расположению этого пятна, еще одна загадка будет вскоре решена. Картину нужно назвать «Размышления старого философа».

– «Размышления старого философа»? – недоуменно спросил художник.

– Ну да. Философ преклонных лет, набравшийся жизненного опыта, прочитавший труды всех мыслителей, бьется над тайнами бытия. Если судить по этой линии, то старый мудрец размышляет о бесконечности. Он уже осилил одну сторону дела, он понял, что если атомов бесконечно много, то неизбежно должны быть бесчисленными и звезды. Но многое ему еще неясно. И он напрягся, сосредоточил все силы ума и пытается найти один конец бесконечности. Смотрите на это пятно неправильной формы! И вам самому станет ясно, что старый философ это сложное понятие еще не постиг во всей глубине.

Художник с величайшим удивлением выслушал меня, а потом уставился на свою картину. Он пытался постичь ее. Между тем, я с самым серьезным выражением на лице закричал:

– Боже мой! Боже мой! Почему я сразу не обратил внимание на тональность этого пятна? Холодный тон, желтый цвет… На картине изображена работа интеллекта, но интеллекта больного. Пораженный интеллект бьется над задачами, которые он сам же придумал, которые существуют только в его больном воображении и больше нигде. Он думает о зле в мире. И больному кажется, что причиной зла в мире является он сам. Картину, таким образом, надо назвать «Бред молодого идиота»! Я вначале ошибся, но теперь вижу – именно бред, именно идиота.

– «Бред молодого идиота»?

– А что, вам идиот кажется старым? Гм… Обратите внимание на эту линию. Этому идиоту еще далеко до старости, он еще не дожил и до зрелых лет. Судя по этому пятну, у этого идиота мания преследования. Почему-то он решил, что Землю со всех сторон обступили циклопы-людоеды, и они хотят съесть не только всех людей, что само по себе печально, но и молодого идиота, что уже трагедия. Такого рода мысли преследуют его. Смотрите на эту линию, и вам станет ясно.

– Но вы же говорили о старом философе! – сказал художник.

– Мало ли что я говорил! – ответил я. – Передо мной нетривиальное полотно. И сразу постичь сокровенный смысл трудно.

Художник присел на корточки и стал рассматривать свои картину с близкого расстояния. Смотрел он с величайшим вниманием. Видимо, он начинал мне верить. Между тем, я закричал:

– Ах, разрази меня гром! Нет, все же картину надо назвать «Чистая совесть атеиста»!

– Вы просто издеваетесь, – воскликнул художник, зарыдав. – Вы опять укажете на какое-нибудь пятно и начнете доказывать, что…

– Ни в коей мере! Я не буду доказывать, почему картине надо дать такое название. Это название всплыло из моего подсознания, это отклик моей души. А ведь душе надо доверять больше, чем холодному рассудку. Я не знаю, почему картину надо назвать так, но это, бесспорно, «Чистая совесть атеиста»!

И я с очень серьезным видом посмотрел на художника…