Апокалипсис now

Что делает пчелу пчелой? Собранный ею мед или слепленные из воска соты? А может быть, её яд? Но это всё внутренний продукт для продолжения пчелиного рода. А, скажем так, её, пчелы, другая работа – опыление цветов и растений – вот что делает её пчелой. Пчелиный труд, глобальный и незаменимый, природный и масштабный. Природа не наделила пчелу мышлением и видением, она ничего не знает о своей главной функции, без которой огромный зеленый мир просто перестал бы существовать, вымер, засох, не смог иметь потомство.

Так вот и моя бабушка, вырастившая восьмерых детей, ничего не знала, кроме тяжкого домашнего труда и... Библии.

Глухая сибирская деревня на Иртыше, казалось, была оторвана от остального мира. Дом стоял так, что бабушка каждое своё утро могла видеть Иртыш, вырывающийся из-за крутого речного поворота, противоположный, пологий, заросший тальником берег, пустой выпас вдоль высокого песчаного берега. За выпасом, уже в далекой дымке, проступал качающийся на волнах, обшитый досками причал и всё... Но бабушка, всю жизнь ставившая крестик вместо подписи, Библию знала почти наизусть. Молилась рано утром и поздно вечером, закончив все свои дневные труды. Опускалась на колени, шевелила беззвучно губами, произнося слова, крестилась и кланялась в пол. Так она и вымолила двух своих сыновей. Оба вернулись с войны. С ранениями, медалями. Живые.

Я была, кажется, двадцатой её внучкой... Самой далекой и совсем незнакомой. Она не растила меня так, как растила остальных. Теперь уже с трудом могу сосчитать, сколько же раз я приезжала к ним, деду и бабушке, в далекую сибирскую деревню. Всего два или три раза. И только на неделю. Именно в это время по Иртышу шла стерлядь. А мой отец с детства был большой рыболов. Добытчик и кормилец сестер и матери, когда по весне в доме совсем не оставалось муки и картошки, а глава семьи находился на заработках или в очередной раз в отъезде и не мог позаботиться о семье.

Дед мой, как я теперь понимаю, был человеком очень непростым. Свободолюбивым. Вывез семью из Владикавказа в Сибирь. Спасал от раскулачивания и ссылки. Кое-что успел продать, погрузил кое-какой скарб на телегу и двух верблюдов, забрал пятерых детей, жену и двинулся в неизвестное. До последнего места, где он решил остановиться, добирались несколько лет. Снимал дед семье в какой-нибудь деревеньке угол у чужих людей, а сам уезжал дальше. Была у него пролетка, запряженная белой молодой кобылой в яблоках.

Всё хотел найти место подальше от властей с их продразверсткой, реквизициями и мобилизациями.

Так удалось ему избежать службы и в Красной, и в Белой армиях. Он, участник Первой мировой войны, Георгиевский кавалер солдатской славы, больше не хотел проливать кровь и воевать ни за одну из сторон. Рассказывал, как бежали солдаты, и он вместе со всеми, с фронта. Как на митингах агитировали покинувших передовую, сбитых с толку солдат за новую власть. Но он не хотел новой власти, и долгих три месяца возвращался домой. Побывал в охваченном волнениями Питере. Там, на переполненном вокзале, в ожидании поезда забрел в цирковой балаган. Потом рассказывал, что своими глазами видел русалку. Что она – женщина только до пояса, а дальше – рыбий хвост в зеркальной чешуе. Даже кинул ей в бак с водой денежку. И она проглотила денежку, пузырь воздуха изо рта выпустила, посмотрела ему в глаза и заплакала... Он испугался, перекрестился и выскочил на улицу. А ведь награжден был за храбрость и смекалку. Сидел ночью в дозоре, увидел белый туман, по ветру текущий к их позициям, поднял тревогу и спас свою роту. Неприятель пустил газ, и если бы не он, к утру иприт тихо убил бы всех.

Во Владикавказе нашел заколоченный дом и свежие могилки жены и дочери. Бабушка была его второй женой, не любимой, а все же женой, с которой прижил он десятерых детей. Не все, правда, выжили, двоих похоронили, пока окончательно не осели в Екатериновке. Глухой деревеньке, вытянувшейся вдоль узкого обжитого берега между Иртышем и сибирской кондовой тайгой. Ещё Екатерина II ссылала туда непокорный люд за провинности. Подальше от первопрестольной, дабы смутьяны не портили её подданных и не подбивали на беспорядки. Именем монархини и за ее монаршие милости первые переселенцы и назвали деревеньку.

Так вот, хочу рассказать о том, как однажды мы с бабушкой пошли копать картошку. Она подкапывала куст, а я выбирала розовые клубни и бросала в ведро. День выдался жаркий. Рассыпчатая песчаная земля хорошо поддавалась лопате. И скоро ведро наполнилось. Бабушка подняла его, и мы пошли на Иртыш. Спустились по узкой тропинке – и вот уже на берегу.

На мостках набрали в ведро воды, и бабушка палкой начала мешать в ведре. Картошка была еще молодая и через какое-то время, к моему удивлению, бабушка уже вынимала из ведра и складывала в чугунок чистые картофелины.

– Вечером, – сказала она, – будет уха, твой папа уже, наверное, рыбы наловил, пойдем.

Нам предстояло еще зайти на огород за морковкой, лучком и всякой пряной травкой.

Потом в тени большой черемухи бабушка присела на скамью и вдруг погрустнела.

– Жалко мне всех вас, – произнесла вдруг она.

Я невольно вздрогнула, огляделась по сторонам, будто почувствовала какую-то неопределенную, но неотвратимую опасность. День был прекрасный, воздух наполняло пение птиц, стрекот невидимых цикад. По Иртышу проплывала огромная баржа с лесом. Над водой зычно летело эхо гудка. Это буксир посылал приветствие деревеньке и смотрителю пристани. Солнце выводило на потревоженной волной от баржи водной глади причудливую цветную рябь.

Но бабушка начала рассказывать мне о Библии, боге, о пророчествах и грядущем апокалипсисе.

– И протрубят Ангелы небесные, и восстанут мертвые, и придут они на суд Божий...

Я слушала и верила. И казалось мне, десятилетней, что вот так всё прямо сейчас и произойдет… И я спросила бабушку об этом. Но она только и сказала, что нет, не скоро. А по пророчеству должно пройти какое-то еще время, что сначала исчезнут из рек рыбы, потом птицы упадут с небес, потом прочие звери лесные, морские и всякие... Что начнется великая смута и непослушание, и война, а потом и настанет конец света...

Она вытирала глаза кончиками платка и твердила, что жалко ей всех нас, что молится она и будет молиться за меня и всех ее детей и внуков, и за не рожденных еще детей внуков и правнуков...

Приуныв, я сидела на берегу. День не радовал. Апокалипсис, или как его там, не выходил из головы. Ничего я об этом не знала. Вот только часто мама за столом во время ужина спорила с дедом. Она говорила, что бога вовсе нет, а дед приносил старую, очень толстую и потертую книгу. И зачитывал из нее целые страницы, из которых следовало, что все мы, и я тоже, произошли от Адама и Евы... Что все мы сестры и братья, и должны соблюдать десять заповедей, а главное, почитать своих родителей. Против родителей я не имела ничего. Я и так их любила и старалась не огорчать. Но вот Адам и Ева, и их изгнание из рая из-за какого-то яблока приводили меня в сомнения.

Споры деда с мамой имели своё продолжение. Как-то в дом принесли газету, которую все они читали вполголоса, а потом мои родители взяли меня и мы отправились на Иртыш. Уже в лодке они начали обсуждать газетную статью. И я поняла, что в ней говорилось о деде. Корреспондент критиковал его за то, что по воскресным дням у него в доме собираются верующие, и он читает им Библию и проповедует... Значение слова «проповедует» я не поняла. Как и следующее услышанное слово поставило меня в тупик «сектант». Оказывается мой дед – сектант. И, наверное, это было плохо, раз в газете осуждали и деда, и тех, кто приходил к нему по воскресным дням.

И вот сейчас на берегу я все вспомнила и сопоставила со словом апокалипсис. И начала думать, что вот-вот что-то плохое должно произойти. И тут появился отец. Он вернулся с рыбалки и поманил меня. Я подбежала. Он отодвинул осоку, и я увидела полное ведро стерлядок. Они поднимали головы, из ведра торчали их чуть сплюснутые с боков носы. Ребристые спинки и плавники матово лоснились... Рыбы... Меня пронзил ужас: «Сначала исчезнут рыбы...» – грустный голос бабушки проплыл в сознании.

– Почему не рада, уха получится, объедение.

Папа подхватил ведро и поставил на крыльцо. Тут его позвала бабушка, и он ушел. Только не сегодня, твердила я себе, поднимая тяжелое ведро. Я выпущу этих рыб и... ничего не случится. Ведро больно било по ноге. Спуск к реке с таким ведром оказался тяжелым и долгим. Силы оставляли меня. Но я продолжала его тащить уже волоком. Конечно, можно было и воду вылить, но как тогда рыбы? Тут меня окликнули. Отец уже искал меня. Его голова показалась над крутым берегом. А вот он уже заметил меня и бежит за мной. Я оглянулась, мы встретились глазами, и он всё понял.

– Не смей! – донесся до меня его голос. Последние пять метров давались мне с особым трудом. Но тут ведро вырвалось из онемевших рук, рыба выплеснулась на песок, вода разлилась. Сквозь слезы я видела, как подбежал отец и начал собирать стерлядь. И только одна рыбка, извиваясь всем телом, добралась до воды. Мелькнула ее узкая зеленоватая спинка, и она растворилась в реке.

На ужин меня не позвали. Да я бы и не пошла. Сидела одна на берегу. Смотрела на воду. Солнце село. Прерывистой ниткой зажглись бакены, обозначая фарватер. В воде родились первые звезды. А потом упала в Иртыш целая звездная россыпь. Сначала я смотрела в небо и находила самую яркую из них – тех, что засияли, и потом искала ее отражение в воде. А потом, как с горки, бросаясь вниз, с крутого песчаного берега, скатывалась в пыльном вихре почти до самой воды.

Белые бабочки-поденки стайками вырывались из песка и воды мне навстречу. Их рой охватил меня всю, они были в волосах, облепили лицо и руки, я не успевала стряхивать их белый кружащийся вихрь с себя.

Наступил их первый и последний день, когда они, не зная того, родились и должны будут умереть…

Отчаяние поразило, но не парализовало.

И, сбросив платье и все, что на мне ещё было, я зашла в черную прохладную воду и растворилась и в Иртыше, и в звездном небе...

А потом протрубил Первый Ангел...