Кубик Наполеоновны

Когда-то я работал в одной конторе и ежедневно питался стрит-фудом. Мы не называли так ту еду и не считали ее хуже любой другой. Насчёт вредности не знаю, не верю я в эти сказки. Хотя на всякий случай совсем отказался от нее. Но это сейчас. Да что я вру?! Ничего не отказался. Заглядываю в бургерные и засиживаюсь на фуд-кортах. Но жареные пирожки с яйцом и кофе-три-в-одном я перестал употреблять. Это точно. Это не вру. Нас, кстати, тоже — трое — едоков тогда работало, и тоже — в одном — архитектурном отделе. Хотел ещё добавить, что тоже с яйцами, как те жареные пирожки, и написал, как видите. Потом удалю, если не забуду. Или редактор предложит удалить. А не предложит, так и пусть остается. Опять вру. Ну какой редактор еще?

Втроем мы ходили в ларек под окнами — за мятыми, в насквозь жирнющей упаковочной бумажке, пирожками с вареной яичной начинкой. Там же тарились пакетиками с кофе-три-в-одном. Ещё курили. Как же без этого. Если бы мы не дымили, то и не ходили бы на улицу за этой, как говорят, злотворной, выпечкой. Из-за лени.

Курили тоже все трое. Насчёт вреда от курева спорить не буду. Это уж точно не сказки. Хотя, погодите, вспомнил одну легенду. Помните про человека в шляпе, что рекламировал Мальборо и умер от рака лёгких. Так враньё все это. Происки зожников. Вот написал и не выдержал, пошел в гугл, и знаете что. А ведь не враньё. Тот ковбой и правда скончался от лёгочной недостаточности в возрасте что-то около восьмидесяти. Так что я всё-таки не зря курить бросил. Примерно в то же время, что и перестал есть пирожки.

Работали мы с пол-девятого и через полчаса, как только открывался ларек с выпечкой, шли на улицу. Традиция, которая образовалась сама собой. В том ларьке сидела круглая краснощекая женщина. Ее звали Пичугина. Так значилось на бейджике, который зачем-то висел у нее на груди. Инициалы отсутствовали, и мы так и стали ее называть: Пичугина. Между собой, конечно. Хорошая, вежливая, улыбчивая. Часто разговаривала с нами о чем-то отвлеченном. Наверное, ей внутри было скучно. Она же не пекла там ничего, а просто проветривала в окошке жизнерадостное лицо, поджидая покупателей. Так себе занятие. Хотя вот где бы мы купили еды, если бы она не сидела там и не изнывала от рутины. Так что ее похвалить надо, а не ерничать по поводу праздного безделия.

Так вот, она от скуки старалась поболтать о понятиях, которые ее не касались, и нередко спрашивала: «Все чертите?» Мы отвечали утвердительно. Нас все вокруг спрашивали одно и то же. Нет бы поинтересоваться: «Что чертите?», так нет, всегда как будто и не вопрос, а утверждение: «Все чертите!» Словно мы рисовали там какие-то глупые аксонометрические задачки на ватманах, как студенты.

А Вова в то время делал свой очередной ТРК «Рио», Леха — центр переподготовки и обучения «РЖД», я — гостиницу «Ибис». Серьезные проекты у нас были. А ели мы пирожки на улице.

Время от времени та женщина Пичугина спрашивала о нашей зарплате. Мне в первый раз показалось это некоторым переходом границ, а потом уже привык. Отвечали, как все отвечают: «По-разному». Ее наш ответ не устраивал. Дальше она не выясняла, но не оставляла попыток в будущем.

Возле ларька с выпечкой стояла еще одна палатка. Такая с батончиками в ряд, вином в коробках, сигаретами и батарейками. В нем работала армянская, как мы между собой решили, женщина, вечно бледная и с черными волосами. В глаза бросались неестественно большие белки и брови размером с палец. Не монобровь, как у некоторых, а две отдельные и, несмотря на размеры, аккуратные брови.

Хозяин обоих ларьков, высокий кавказец с животом и седой щетиной, приходился мужем этой женщине армянке. А может, и не мужем, но общались они на равных, и она часто его за что-то отчитывала и даже немного блажила на своем. Он обычно при этом ничего не отвечал, кроме «Эй, Наринэ-э-э, хватит-э!» и оборачивался, не видит ли кто или не слышит. Летом он приносил стул и садился с апатичным лицом между палаток, закинув ногу на ногу. Без газеты, без телефона. Только с сигаретой и какими-то редкими фразами жене в одно окно и Пичугиной в другое. Мог так целый день просидеть и провожать глазами юбки: чем короче, тем дольше длился его взгляд. Как я все это замечал и, главное, зачем? Ну сидит и сидит, мне то что, а по бокам симметрично две физиономии.

Армянка была даже, наверное, красивая по-своему. Или по своей, так сказать, внутренней скорби по чему-то только ей известному. По родине, наверное. Мне казалось, что это логично — тосковать по Арарату, когда ты заперт в кубик размером два на два и этот кубик в другой стране, на местности, где на сотни километров нет ни одной возвышенности. Если бы меня унесли на вершину горы в каком-нибудь кубике, я бы тоже скучал по русской равнине. Я вообще удивился, когда увидел ее один раз улыбающейся и порадовался за нее. Больше этого не повторялось. Вот понаблюдаешь за таким человеком и думаешь, что там в нем варится. Интересно страшно. И не узнаешь, вот что обидно. А внутри ее точно что-то кипело. Так мне казалось. Не подойдёшь ведь, не спросишь: «Что у вас, гражданка, есть тяжёлого на душе?» Там рядом на стуле ее супруг сидит. Да не из-за него, конечно, не подойдёшь. Просто не принято. А жаль. Хотя вот мне бы тоже не понравилось, если б меня спросила, к примеру, посторонняя женщина, какие грузы я таскаю на сердце и сколько при этом зарабатываю. О последнем почему-то интересоваться неприлично, но допустимо.

Пичугина однажды сказала:

— Слышали, что было тут?

Мы что-то слышали, что тут что-то и правда было, но мало ли, вдруг это было совсем не то.

Спросили:

— Где?

— Да вон, у этих, — и добавила тише: — У нерусских.

— Не слышали. Дайте нам пирогов с яйцом.

— Нету.

В это не верилось. Как если бы не взошло Солнце. Или бы не зашла Луна.

— Раскупили?

— Нет. Не привезли сегодня.

— А что случилось?

— Что случилось, не напекла сегодня Наполеоновна, вот что случилось. Скандалят там, — из палатки и правда доносились повышенные тона.

— Это кто?

— Да вон Наринэ. Она Наринэ Наполеоновна.

— Я ж говорил, что чистокровная армянка, — сказал Вова.

— Может, француженка, — предположил я.

— Может, и француженка, но пирогов с яйцом сегодня от нее нет, — заявила Пичугина.

— Если бы она была француженка, то пекла бы круассаны с яйцом, — сказал Леха.

— По твоей логике она либо круассаны должна печь либо гату? — возразил ему Вова.

— А что это: гата? — спросил я.

— Армянская вроде выпечка.

— Гадское какое-то название. Как ее едят.

— Так что у них, смена ассортимента? — обратился Вова к Пичугиной, с интересом слушавшей нас. — Что мы теперь будем есть? Круассаны, пирожки или гату?

— Ой, не знаю, не знаю.

Из палатки выбежала Наринэ Наполеоновна, а за ней супруг или кто он там ей. Они увидели нас, замолчали и закурили на газоне.

— Антракт, — тихо сказала Пичугина.

Они докурили, зашли обратно и продолжили. Вероятно, планировалось несколько действий. Ничего не подумайте, они просто выясняли отношения, видимо, настолько запущенные, что требовались перекуры. Чем закончилось все, мне неизвестно.

Мы впервые ушли ни с чем. Я и не догадывался, что русские пирожки пекла Наринэ Наполеоновна. С того дня мы ее больше не видели. Место Наринэ в палатке занял ее муж, а может это был брат, дядя или кто-угодно. Выпечкой больше Пичугина не торговала, скоро и вовсе ларек закрылся, а мы стали подыскивать другое место для утреннего перекуса.