Столик

Рассказ

*  *  *

Настя любит, когда телефон звонит. Он прерывает залежалую тишину небольшой квартирки в частном секторе. Звук телефона властно, точно за шиворот вытаскивает из сонно-ленивого забытья, и появляется на краткий миг ощущение – живая.

– Алло, да?

– Здравствуй, Настя. Узнала? Это дядя Столик.

Настя не вздрагивает. Настя даже не удивлена. Но внутри все же что-то сжимается вдруг и она не может овладеть этим ощущением.

– Я что звоню… сегодня годовщина смерти твоего папы. Захотелось услышать тебя вдруг…

Год назад… Она это прекрасно знает, хоть и старается делать вид, что забыла. Ей большого труда стоит не сбросить звонок. Потому что Столик не заслужил.

– Как вы, как ваше здоровье? – Сколько же ему сейчас лет, пытается вспомнить. Она не знала, что Столик еще жив: он много старше отца.

– Да, потихоньку. Здоров!.. Ты не хочешь встретиться? Может, сходим в кафе какое-нибудь, чай попьем? Поговорили бы, помянули Гошу…

Настя молчит. Речь Столика вроде обыденная, ничего такого, но она впервые понимает, что голос папиного друга похож на голос отца. «Здравствуй, Настенька» – все еще звучит в голове, когда она вспоминает о нем. Он произносил эту фразу как-то особенно – покровительственно, слегка небрежно, и за этим небрежением чувствовалась скрытая робость, ведь они так мало говорили, так мало, а перед тем как она узнала о его смерти – он звонить стал чаще…

*  *  *

А если отмотать время назад, много-много назад – это боль. Кажется – лучше бы и не было памяти. Лучше и не было памяти. Настя «вытесняет». И все равно. Она знает, что пока все живы – часть ее семьи, старые друзья отца – память равно боль останется в ней, и ее не похоронишь нигде, нет такой земли, в которой ее можно упокоить. Ни уфимская земля, ни сибирская – где последние пятнадцать лет жил отец и где некоторое время жила она сама – не заберут чувства.

Настя хотела бы снова сойти с поезда в тупиковом городке И., в Восточной Сибири, и просто еще раз увидеть большой поселок, людей с другими ценностями и море (огромную реку), и ГЭС, связующую два берега Нового и Старого городов.

… Но больше вспоминается уфимское прошлое.

Толик – товарищ отца, работал с ним на заводе. Настя, когда была маленькая совсем, не понимала имени «Толик» и стала сразу звать его – дядя Столик. Потому что слово стол есть, а что такое Толик?.. Взрослые смеялись. А Столик и Настя привыкли.

Альбина, мама Насти, работала на рынке. Каждый день она раскладывала сушеную рыбу, доставала полиэтиленовый мешок с семечками (семечки Настя помогала ей по вечерам перебирать от мелкого сора), такой же мешок с арахисом в красной кожуре. Настя не грызла семечек и рыбу не любила. Рыбу Альбина солила и сушила сама, настаивала и подвешивала ее скрепками-крючками на бельевой веревке. Гоша, муж Альбины, обыкновенно отдыхал на диване, он не работал, общался под горькую с залетными гостями. А гостей много… как этой рыбы на крючках. Будто у людей своего дома нет, а есть только квартира Гоши – убежище от сердитых жен и неведомых никому, кроме самих гостей, печалей.

Настя тоже привыкла трудиться. Каждый летний день она проводила с мамой на рынке. Мама продавала, Настя – исследовала ближайшие от рынка кусты в поисках пивных бутылок. Она сызмальства привыкла приходить к маме на работу, ловко и без особых приключений проскакивая наркоманские дворы.

Рынок Насте не нравился. Мельтешащие покупатели, зычно хохочущие, краснолицые от солнца, женщины за прилавками, запах мочи, которую выливали из ведер у помойки продавщицы из киосков, – местным туалетом многие брезговали – милиционеры, которые время от времени устраивали штурм «нелегальных» продавщиц с семечками… Рынок мучил собой. Изводил. Особенно летом, ведь лето, хоть и короткое, может стать на миг бесконечным, стоит только попасть под солнце. Лето быстрое, его много и мало. Не хватает, как внимания родителей ребенку. И хочется плакать, плакать долго, словно падают минорные ноты и не дают уснуть.

…Насте нравились поиски. Она знала: продавщицы вечером уберут товар и исчезнут, а у нее будет много времени до закрытия ворот, и можно осторожно обходить все голые прилавки, осматривать в сумерках асфальт и собирать случайно оброненные рубли и копейки. Иногда везло по-крупному – находила и бумажные деньги. Самое главное – не попадаться на глаза охраннику или задержавшимся продавщицам; однажды у нее отняли деньги, отчего было обидно до слез. Обидно и стыдно. Так, что хотелось злиться, хотелось, что бы и у этих людей забрали, отняли, хотелось доказать... но что именно, кому доказать – этого она и сама не понимала. Быть осторожной и не попадаться – железное правило. Настя собирала мелочь, складывала пивные бутылки в черные пакеты, чтобы потом сдать. Бутылок накапливалось такое количество, что она едва доносила их до пункта приема. Настя не ленилась – волокла в самый дальний пункт, где платили побольше.

Деньги важны. Настя старательно копила их, а потом бежала, буквально бежала, в самую красивую, историческую часть Черниковки – в книжный магазин. Каждый раз, совершая поход в книжный, она испытывала удивительное чувство – будто маленький салют разражался внутри. Ни один праздник не приносил столько радости, как обычный поход за книжкой. Настя мечтала собрать большую, колоссальную библиотеку, только свою, такую, чтобы для всех книг места не хватало. Ей представлялся маленький дом из книг, похожий на шалаши, которые она с друзьями сооружала из диванных подушек. В этом домике из книг можно прятаться и никто тебя не найдет, не будет ругать непонятно за что. Книги давали покой, уводили в другую, волшебную жизнь. И дорогими для нее. Копить приходилось долго. В обычную библиотеку Настя не записывалась: в этом заеме книг чувствовалось что-то поддельное, а кроме того – их надо было возвращать, а не хотелось расставаться ни с одной.

Иногда, завидев бутылку пива у папиных друзей, а то и просто у незнакомцев на улице, набравшись смелости и дождавшись, Настя подходила и просила не выбрасывать в мусорку, отдать ей. Она почти не подходила к урнам, хотя перчатки, которые ей выдала мама, всегда держала при себе. По кустам – пожалуйста. Подходить к людям – да. Ей не было стыдно за сбор бутылок, мальчишки со двора занимались тем же. Но внутренне существовал некий собственный закон, который хотелось соблюдать до последнего.

*  *  *

Казалось, вся Черниковка знала Гошу. Кто только не заглядывал в его задымленную папиросами мрачную обитель в панельной пятиэтажке. Товарищи по утраченной работе, местные алкоголики, мелкие карманники, сердитые жены, разыскивающие мужей (последние иногда путешествовали по району вместе с детьми, которых не на кого было оставить)…

Дядя Столик – самый редкий и нестандартный гость. Пил он осторожно и мало, долго не засиживался. Он охотно расспрашивал Настю об учебе, друзьях, о ней самой, говорил с ней, как с равной. Когда Столик узнал о любви к чтению и о том, как Настя копит деньги, что-то неприятно кольнуло мужчину. Он лишь окинул взглядом неказистую квартиру Гоши, взглянул быстро и странно на самого Гошу, который как раз восторженно произнес – мол, да, дочурка у него умная. Столику стало стыдно. За эту жизнь, за друга, за квартиру с поломанной мебелью, за пивные бутылки, почему-то за себя… бог знает за что еще.

– А хочешь, Настя, сходим в книжный вместе? Какие книжки ты хочешь прочитать? Я могу тебе подарить.

Настя, до того охотно отвечающая на вопросы, притихла. Недоверчиво взглянула сначала на отца. Тот промолчал, только глаза странно блеснули.

Подарить книжки ей еще не предлагали. Мама, бывало, добавляла денег, если не хватало десяти-двадцати рублей. Она же обменивала Насте мелочь на бумажные деньги. И на этом всё.

…Первый раз в жизни Настя шла в книжный не одна. Дядя Столик разрешил взять все, что понравится. «Волшебник Изумрудного города», двухтомник в красивой обложке.

Настя обычно стеснялась, когда знакомые родителей пытались накормить или угостить конфетами. Но с книгами получилось иначе. Приняла их спокойно, не до конца веря в неожиданный дар. Поблагодарила.

Радовался и сам дядя Столик.

*  *  *

…Настя уже и сама взрослая, и с родителями давно не живет. Занимается фрилансом, ходит в частную музыкальную школу, где учат и маленьких и взрослых играть на инструментах и петь. Настя любит звуки пианино – старенький школьный «Урал» напоминает ей о всех мечтах, которые хотелось осуществить в детстве. Музыка восполняет нехватку любви большой и, может быть, еще возможной.

Книг много. Высоченный стеллаж. Она сохранила их все, даже те, что не перечитывает. Вся ее библиотека пережила вместе с ней большие путешествия – из Уфы в Восточную Сибирь, из Восточной Сибири – обратно в Уфу. Несколько переездов внутри города… Она в любой момент может купить любой сборник стихотворений или беллетристику, в любой момент может с закрытыми глазами найти на полке каждую книгу, которая особенно нравилась когда-то. Двухтомник Волкова она оставила в последней квартире отца, в той далекой Сибири, сама не зная, почему…

*  *  *

… Когда дядя Столик позвонил, ей совсем нечего было ему сказать. Она точно заглянула в зеркало и не узнала себя – таким странным был этот короткий разговор с добрым человеком из прошлого. Человеком, чей голосовой тембр напоминал об отце, «Волшебнике Изумрудного города», прокуренной квартире и лапше быстрого приготовления за пять рублей.

Прошлое не стирается, для него нет команды Shift + Delete; но ощущаешь это лишь в момент, когда соприкасаешься с людьми из другого времени. Времени не всегда счастливого, времени, подернутого пленкой уже не узнаваемого детства. Так с недоверием рассматриваешь старые свои фотокарточки в семейном альбоме или слушаешь рассказы мамы о шалостях, которые никак не вспомнишь.

Настя ничего не сказала. Настя растерялась. И ругала себя позже. Она обещала себе перезвонить дяде Столику. Встретиться. Вдруг завтра будет поздно, и она ничего уже не вернет.