На шхуне в злую метель…

Откуда взялась метель? Кто её, окаянную, злую выдумал? Буквально минут пять назад ничего не предвещало: ни ветерка, ни невесомого кружения закристаллизованных узорчатых снежинок. Ничего! Правда, солнце уж какой календарный день не желало показываться, оно просто-таки решило быть невидимкой или быть где-то там… Хмурённая, сквозистая синь неба светилась сама по себе. Местами небеса прорезали пышные полосы пролетевших пассажирских лайнеров, которые вроде как давно пофланировали, но следок пенисто-молочный остался. Редкие пешеходы в кроличьих шапках с завязанными наушниками на затылке шли по своим явно важным делам, не думая о надвигающейся непогоде. Кто-то скорым шагом рванул с вёдрами на колонку, обтянутую шишкастой коркой льда. Двое школьников с квадратообразными портфелями на спине скатывались с небольшой горки у автоцентра «ВАЗ». Визжали, как щенята. Падали тысячу раз и снова лезли на гору. Летели вниз… и шлёп в месиво снега, что буграми скапливался в низине.

Но тут ворвалась нежданно-негаданно метель. Взметнулась снизу из-под полы сугробов. Вскинула одну горсть белого-мелового за другой, начала рисовать свои вензеля, кракозябры на уже выглаженной поверхности, выстраивая, таким образом, новейшие снежные «арт-объекты». Один чуднее другого. То выйдет заяц ушастый, то черепаха, то и леший. Метель ещё тот скульптор и со своим спесивым, нордическим характером. И что существенно, метель, если у неё силёнок многократно больше, чем обычно, может и всю нашу окраину города укрыть сетчатой пеленой. Погрузить в белёсый туман весь частный сектор с четырёхскатными крышами, пепельно-тоскливых оттенков девятиэтажки, столбы-истуканы с электрическими проводами… да всё в шаговой видимости. Взять город, так сказать, в свои руки.

Но не сегодня. Сегодня терпимо. Да, расшалился буран, но не бьёт колючками в лицо, не пытается залезть под верхнюю одежду. А значит, мы с ребятами и не думали расходиться из-за каверзы погоды по домам. Ещё чего! Нам жутко повезло, что двух последних уроков не было в школе. «Историчка» вдруг слегла с высокой температурой, а физрук… ну он, крокодил Гена, как мы его звали за добрые глаза, но забористый язык, по неясной причине отпустил нас. Скорее всего, что лыжи не все принесли — он и махнул на нас рукой. И я с Васильком, Тёмкой и Чемоданом рванули в Лопатино — достраивать свой корабль.

*  *  *

— Как ты понять не можешь, нет сейчас твоих «Капитанов». На руках книга, — с нескрываемой усталостью твердила школьная библиотекарша.

— Ну почему, Антонина Сергеевна?.. Буквально на предыдущей перемене Игорёк… Севякин с нашего класса вам отнёс её. Я же видел.

— А шёл твой Севякин, шёл и, видно, не дошёл. Вообще, Игорька твоего надо бы за уши оттаскать. С ним вечно морока. Возьмёт, к примеру, книжку про пионеров-героев Великой Отечественной, и всё — пропал, будто сквозь землю провалился. Пока я сама лично его не поймаю и десять раз ему не прокричу в ухо, что держать нельзя больше двух недель. И ещё пригрожу: якобы из-за разгильдяйства директору школы пожалуюсь. Только в этом случае он становится шёлковым.

— Но как же так, Антонина Сергеевна! Я тоже его продавливал, как мог, чтоб вернул «Двух капитанов» Вениамина Каверина. И он действительно принёс книгу сегодня, показывал её мне и при мне пошёл к вам, — не унимался я.

— Значит, сжульничал Севякин. Ну, получит он от меня… — грозилась молодая женщина лет двадцати пяти, уже год работающая библиотекарем. Но её угрожающие слова обычно и оставались словами, повисшими намертво в помещении библиотеки.

Конечно, никуда она не ходила — ни к какому директору. Вот ещё! Доносить, жаловаться она не приучена. Возникающие проблемы она пыталась решать как-нибудь сама. Но её девичья молодость и не до конца истребимая доверчивость ставили Антонину иногда в затруднительное положение. Да, некоторые ученики, не все, пользовались её очевидной слабостью и не спешили возвращать книги. Но относились к ней с явной симпатией. Антонина Сергеевна не прятала новые дефицитные книги, которые предназначались раньше для «избранных». У неё не было любимчиков, ни на кого не повышала голос, со всеми одинаково ровна. Наверное, школьники для неё маленькие братики и сестрёнки.

— Но что делать? Может, у вас есть ещё книжка «Два капитана»? Второй экземпляр.

— Нет, к сожалению. Иначе бы давно тебе отдала. Не буду же я её прятать от читателей. Смысл?..

— Эх! — тягуче вздохнул я, безрадостно оглядев ожирелые библиотечные стеллажи (будто солдаты-дембеля в колонне), стоящие за спиной Антонины Сергеевны. На стене, ближе к выходу, висели классические (как бы затёртые) портреты Ивана Сергеевича Тургенева, Сергея Есенина, Александра Сергеевича Пушкина, которые тоже смотрели на меня… сочувствующе. А поэт, который Есенин, кажется, язык свой показал, продемонстрировал. Кривляка! Уфф! Одни Сергеи…

— «Двух капитанов» ничто не может заменить? Допустим, Киплинг или Аркадий Гайдар? «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля читал? — спросила она.

— Нет… мне не то. Не нужно. Спасибо!

— Совсем?

— Да.

Антонина, достав из ящика шкафа библиотечный формуляр, принялась вчитываться в округлый, но едва читаемый почерк своей новой помощницы Лизы, которая её заменяла при случае. Изучив с трудом разбираемые записи, раскосые глаза Антонины многозначительно выстрелили в меня.

— Подожди… Но ты ведь брал «Два капитана» и причём четыре раза, — ошеломлённо проговорила она. — Невероятно! Как я не обратила внимание?.. — на что я сконфуженно пожал плечами, будто являлся виновником какого-то жуткого преступления. Даже покраснел от внезапного вопроса.

— Ты… что-то с чем-то! Откуда рвение? Вроде большим книгочеем никогда не был. Не больно ты часто сюда ходил. А тут, пожалуйста — «Два капитана». Прямо любовь заветная. Чудеса, да и только.

Снова я пожал плечами, не сказав ни слова. Молчал, как рыба в океане. Из-за ощутимого сквозняка в помещении вдобавок не тихо шмыгнул носом. Не хотелось всё объяснять, высыпая тонну бессмысленных слов. Да и как объяснить, если каверинский фолиант стал для меня типа Библии для верующих. Я тоже намереваюсь «бороться и искать, найти и не сдаваться». Ушёл взахлёб в мечты быть первооткрывателем, путешественником и чтоб холод, лёд, айсберги. Возможно, лётчиком, но вернее плыть на корабле, на шхуне… чтобы паруса косые на мачтах. На брамсельной шхуне с брам-стеньгами. Или же военным лётчиком, как Саня Григорьев. И снег без конца и края слепил своей серебристостью. И взъерошенные гривы волн морских кидались мне навстречу.

— И чего замолк?

Но что ответить? Подумаешь, история, читал-то несколько раз. Мог бы и больше, если бы у меня имелась своя книга «Два капитана»… Листал и листал, форсировал, тонул в страницах каждый день. Она не может надоесть.

— Ну, фильм хоть видел?

— Видел. Показывали по второму каналу. Но его не часто… Книга существенно лучше.

— Существенно?! Надо же, какие мы слова знаем.

— Я пойду тогда… — грустно, чуть ли не шёпотом пролепетал я.

*  *  *

Тёмка, мой приятель и сосед по улице, страдал другой привычкой — хобби. Ему марки подавай. Точнее, он собирал их, старательно вкладывая в новенький кожаный кляссер, который ему подарил отец когда-то на день рождения. Марки, купленные в киоске «Союзпечать», он поначалу долго разглядывал, иногда при помощи лупы. И можно сказать, с болезненным постоянством перекладывал их из одного места в другое на прозрачных лентах кляссера. Дышать боялся, трясся над цветными квадратиками, как буржуй перед золотом. При сём любил вдыхать их необычный «неземной» аромат… как он говорил. Венгерские марки Magyar Posta разительно отличались запахом от марок кубинских Cuba. А марки Ceskoslovensko имели необычную графическую картинку, которая выбивалась из ряда всей филателии. Она как бы больше выходила мультяшной, несерьёзной, будто для детей штамповали. Во всяком случае именно такие продавались в наших киосках. И чаще не поштучно, а тематическими сериями или небольшой коллекцией от страны-производителя. Скажем, по двадцать пять штук в приятной полиэтиленовой упаковке. И в каждой второй серии имелась одна блочная почтовая марка. От подобных марок-великанов Тёмка элементарно визжал от экстаза, сверкая солнечными глазёнками. Блочные складывал отдельно: в свой самодельный альбом-кляссер. Да, ему родители выделяли чуть-чуть денежек на приобретение марок — не жадничали. Поддерживали вполне себе серьёзное увлечение сына.

Поначалу Тёмка и не думал собирать их с одной тематической направленностью. Его влекли, заманивали буквально все марки — и из разных стран. Пусть то монгольские или польские — разницы никакой. Живопись или про космонавтов СССР. Транспорт или флора и фауна. Лишь бы еженедельно обновлялась коллекция, росла и росла, как сосна в лесу. Тёмка никому не дарил ни одной марки, не наклеивал на конверты… ещё чего, он — не варвар! Хотя в первое время своего ещё не страстного увлечения он как бы играл немного с марками со школьными друзьями. Собирались кучками на переменке и на подоконнике устраивали побоища; каждый участвовал со своим филателистическим набором — иначе не принимали в игру. А принцип «поединка» прост: ведущий игрок похлопывал ладонью по марке из общей кассы (они там должны лежать тыльной белой стороной, чтобы игрок не видел картинку — её условную ценность), если марка переворачивалась, то она доставалась победителю. Можно, таким образом, взять всю кассу. А нет, ход переходил другому. На первых порах все старались избавиться от простеньких советских марок, а уж дальше шла тяжёлая артиллерия. Деваться некуда. Ну, в общих чертах как-то так. И Тёмке удавалось выигрывать несколько таких кассовых стопок. Рука у него лёгкая, профессионально сгибал ладонь ракушкой, и воздух, как надо, приподнимал заветный квадратик. Но беда в том, что выигранные марки имели неприглядный вид, словно по ним слон прошёлся. Ну, куда это «тряпьё» годится?! Осознав бессмыслицу «халявы», он более не совался в баталии. Решил приобретать на почте или в «Союзпечати».

Спустя полгода он взялся увлечённо собирать марки на одну заданную тему — про путешественников. И тут мы с Тёмкой, в каком-то смысле, спелись. Тем более он не просто собирал крохотные квадратики-треугольники, но ещё принялся читать специализированную, не авантюрную литературу… про Джеймса Кука, Марко Поло, Фритьофа Нансена, Васко да Гама. Телепрограмма «Клуб путешественников» обозначилась для него номером один. Из Тёмки познания географии просто пёрли, как из-под крана проточная вода.

Чемодан с Васильком — они другие. Более крепкие, что ли, жилистые. В них больше деревенский дух держался. Добрее лопата, молоток в руке, чем книжка в голове. Но, несмотря на разнополярность характеров, мы крепко сдружились. Прямо как эти… мушкетёры. И тоже жуткие охотники до приключений. Хотелось нам открыть какой-нибудь новый необитаемый остров, землю… континент. И даже вторую луну. В конце концов, чем мы хуже?..

*  *  *

Но злая метель не думала успокаиваться, засыпать. Во второй половине дня ещё больше раззадорилась, явно хотела довести до ума свою созидательную работёнку. Замести, изваять новые строения сугробов. Направить всему свой надлежащий порядок, а то тут люди понаделали всякого. Нам как раз это и необходимо; мы — просто благоговели на столь величественный природный разлад. У небольшой вещевой базы, её монолитной железобетонной стены, я с друзьями пару дней назад возвел, можно сказать, шхуну… ну, судно с парусами. Нагребли лопатами корабельные борта из снега, также и нос, карму. Как сумели, так и вышло. Шпангоуты, ахтерштевень… тут любой поймёт, что из снежной массы и они. Ну и что! Заковыристые словечки у нас часто звучали, благодаря Тёмке (и мне, наверное). Он обогатил чуть-чуть наши морские познания. Бушприт — наклонная мачта, киль. Но фок-мачта, грот-мачта и бизань-мачта у нас точно были: три вонзённые в твердь снега деревянные жерди. И где их нашли, не вспомнить уже. Увесили их какими-то тряпками. Василёк принёс потом две-три старые простыни. Вернее, спёр из дома. Более того, на этой корабельной горе мы умудрились вырыть нору, то есть трюм. И ведь не робели, что может обвалиться… работали в том тёмном трюме, как шахтёры. Саму шхуну уж постарались закруглить по возможности, поглаживая её алюминиевыми лопатами, чтоб действительно была похожа на «морскую грозу»… — на судно. Был штурвал из велосипедного колеса. И спасательный круг из шины «Жигулей».

Шхуну назвали «Мечта», что примечательно.

И сегодня мы отправлялись, наконец, в плавание — в Арктику. Вьюга только сильнее навинтила нашу фантазию. Чемодан брюзжал: не догадались оснастить корабль пушками, а вдруг белые медведи накинутся? Или жители Арктики встретят нас враждебно? Как их… эскимосы. Тёмка заржал, как умалишённый: «Какие эскимосы? В Арктике-то?» И повернул шхуну в сторону бесконечных блескучих льдов.

Я достал географический атлас из своего портфеля, карандаш и школьную линейку и разложил всё это хозяйство на широкой доске, что служила нам в качестве стола и типа капитанского мостика. И принялся с обстоятельным видом чертить линии, ведущие в основном к белому пятнышку на карте — к Арктике. По лицу хлестал дьявольский ветер, а пальцы без варежек стали костенеть. Но я стойко довёл дело до конца. И да, на сегодня я был капитаном, штурманом и прочим командиром всех морей и океанов. Назначили, согласно жеребьёвке со спичками. Завтра, кто знает, наступит черёд Василька или Тёмки.

И вперёд в поисках новой земли, а то и неизвестной доселе цивилизации. Пока шхуна плыла сквозь метель, грезилось всякое, как в старом чёрно-белом кино. Где-то там, вдали мерцали не дома с шиферными пирамидками, а серебряные ленты неисчезающего горизонта и железисто-холодная гладь, простирающаяся от края до края. Нос судна проворно рассекал набегающие волны океана или же моря. А вдруг перед нами замаячит огромный кит… белый кит-убийца, и накинется он на нашу шхуну? Или арктические корсары, облачённые в огромные шубёнки, песцовые шапки… всё-таки зима, полярный круг, и они пойдут на абордаж? Но что нам — отобьёмся! Не привыкать!

Не успел я поразмыслить о выдуманном коварстве возможных злодеев, как тут внезапно прилетел комок снега и шмякнулся прямо на наш импровизированный столик, выбив из моей руки карандаш. Через несколько секунд прилетел второй, попал в грот-мачту. Недолго думая, завизжал игривым голосом Чемодан:

— Нас атакуют алеуты! Эскимосы. Или как там их?..

— Не посрамим честь морского офицера! Дадим отпор неприятелю! — выдал, словно по учебнику, Василёк.

Яснее ясного! С Дизельной улицы пацаны пожаловали. Наши символические соперники. Мы с ними часто дрались, но не всерьёз — скорее боролись. То в футбол, то в хоккей гоняли вместе. Среди них особо резвым был мальчишка по кличке Мякиш, недоросток, но чрезвычайно гадкий на слова. Любил поддевать каждого, да ещё жаргончиком. У него родной дядька — сиделец бывший. Долго находился в тюрьме. Вот и подучил своего племянника. Мякиша никто не любил за злобность, будто он мстил всему миру. Однако и враждовать особо никому не хотелось с ним. Бог его знает, на что ещё способен этот недомерок.

— Где наши снежки? Мы позавчера налепили, — спросил я в отчаянии. С готовыми снежками удобнее отражать атаку. Тем более снег сегодня не больно-то липкий.

— Я в трюм спустил. Сейчас… — и моментально вниз юркнул Тёмка.

Так или иначе, с дизельниками у нас завязалась серьёзная баталия. В ту и другую сторону засвистели снежные пули… и пули довольно крепкие. Погода пару дней стояла слабенькая, казалось, вот сейчас весна шагнёт. И мы явно предчувствовали, что «боезапас» нам пригодится.

Одна «пуля» угодила Чемодану по вязаной шапке с помпоном. Та, в свою очередь, легко слетела с его головы, но он продолжал без остановки швыряться снежками. Меня тоже всего обкидали, со стороны, наверное, я выглядел как снеговик. Василёк вообще слез с корабля, он засел у ватерлинии и оттуда вёл огонь. Тёмка, находясь на носу корабля, больше кидался словами, чем снежками.

Минут через тридцать… хотя кто его знает, сколько натикало, прошло времени. Мы, подростки, не имели привычки носить ручные, на ремешке, часы. Зачем нам это баловство? Но дизельники оставили попытку с нами тягаться: пытаться согнать с горы… с шхуны. Они ушли, но остался Мякиш. Он, как бы получается, уговорил нас взять его в команду. Хотя раньше Мякиш так себя никогда не вёл: не клянчил, не просил, а тут точно его подменили. Но мы — не звери, не волкодавы — взяли на своё судно. И вновь все дружно рванули в Арктику, к ледяному миру, от полыньи к полынье.

*  *  *

— Опять весь мокрый! — заворчала вечером мать, увидев меня в ошмётках снега, и дала веник, чтобы я отряхнулся, перед тем как войти в дом.

Снег — он такой, присох к пальто, как клей. Не поддавался. Но я всё равно продолжал веником елозить по верхней одежде, зная наперёд: меня в «полубелом» виде не пустят даже на террасу. Так что пришлось стараться изо всех сил. В душе тревожно: мне сейчас дома крепко достанется. Уроки ведь не сделаны. Полный день на улице проторчал. Ладно! Математику, вероятно, сделаю — накидаю цифр с игреками и иксами. Успею. С остальными предметами будет сложнее. Но как-нибудь вывернусь.

*  *  *

Следующий день прошёл, как и все предыдущие — тоска на тоске. Пытался на уроке литературы играть в «морской бой» с одноклассником Ведерниковым, с соседом по парте. Тетрадь свою расчиркал размашисто на последних страницах всякими одноклеточными, двухклеточными и прочей военной флотилией, но хватило меня минут на десять. Бросил возню. Учительница Ольга Александровна агитационным голосом, патетично рассказывала о творчестве Владимира Маяковского и не замечала даже, что большинство учеников в классе занимались своими делами: шушукались, резвились. Или делала вид, что не замечала. Она пребывала в своём пространстве, четвёртом измерении, что ли. Учительница ушла мыслями в своего любимого пролетарского поэта. Она где-то там. И дети прекрасно были осведомлены о её маленькой слабости. Отсюда и урок непослушания. Но обычно на её уроках не забалуешь: может прикрикнуть и указкой слегка дать по голове. Сегодня мы ловили момент. И я ловил. После неудачного «морского боя» тупо смотрел в окно — на скрюченные ветки тополя с взъерошенными «облаками». Ветви-кости вообще не шевелились по сравнению со вчерашним днём. Торчали, как в игре «замри». Или время решило сделать остановку — передохнуть.

Всё навевало скуку. Ну ещё бы, вчера весь день мы шли под парусами к своей цели, как полярники-путешественники, великие мореплаватели. Здесь же сидишь и тускнеешь на самом скучном уроке в мире. Скорей бы занятия закончились и опять к шхуне из снега. Какой Маяковский?! Зачем мне хлыщ в кепке? Сбросим классиков с корабля современности… да я бы всех сбросил с нашей Курочкиной горы. Пресытились на своих стихах, задубели.

Пока я разглагольствовал с самим собой, не сразу увидел прилетевшую ко мне, скомканную записку. От Тёмки. В ней говорилось:

— После урока бежим к «Мечте». Говорят, её больше нет.

После лит-ры мы слиняли. Первая устойчивая мысль — дизельники! Наверняка они, более некому. Могли и с «пьяной девятки», с длинной серой девятиэтажки, возвышающейся над Лопатино, как гора. Там хватало пацанов-архаровцев. Но они к нам редко лезли. Дизельники полудрузья и полувраги, им всласть нам нагадить. Хотя Мякиш, он же с нами «плыл» в тот день, он с нами горел мечтой.

Я с Тёмкой и Васильком, спустившись с крыльца четырёхэтажной школы, сиганул со всей дури, будто за мной погнались бешеные собаки. Друзья едва поспевали. Минут через пять, смею предположить, мы стояли возле вещевой базы. И предстали перед весьма грустной картиной — шхуны «Мечта» не существовало, словно и не было никогда. На её месте красовались рельефно-бугристые следы от бульдозера. Явно с базы рабочие после метели убрали горы снега. То ли увезли, то ли раскатали снег ближе к пустырю, что пятном квадратным тянулся вдоль Дизельной улицы в сторону частных домов. Туда чаще и сгребали излишки белёсого добра. Я стоял и тяжело дышал, и не мог надышаться. Хотелось выть, да и поколотить бы виновника. И плевать, что замешаны в варварстве взрослые; на тот момент мне было всё равно. Кулаки чесались от ненависти. Чувствовал, как лицо после пробежки сильнее заполыхало. Видимо, краснел краснее советского знамени. Нечто похожее испытывали и мои друзья. Мы долго стояли и молчали, не зная, что предпринять. И также, не говоря ни слова, разошлись по домам.

*  *  *

Прошла неделя. Или две. Я со своими своеобразными роликами-шариками в голове ушёл в радиокружок, в который недавно записался. Он ютился в здании Дома пионеров, которое пряталось во дворах «хрущёвок»; вблизи громыхала улица Вологодская. Что же, тоже романтика… радиоромантика! Перво-наперво принялись на занятиях изучать стандартную азбуку Морзе. К каждой парте прикручен-установлен телеграфный ключ для передачи сигналов, и лежали подключённые к общей цепи наушники. Также у руководителя кружка имелся радиоприёмник, собранный вручную его бывшими учениками. С завидным весельем мы заучивали все буквы, превратившиеся в бесчисленные точки и тире. Для облегчения к каждой букве шли слова: а — айда, б — баки текут, ж — живи тесто, з — замочите, х — химик пишет и так далее. С должными ударениями, ну как в учебниках по русскому языку. Короткие фразы из серии абракадабры, само собой, смешили. Попутно мы учились отбивать морзянку ключом. На первых порах выходило довольно медленно: отстукивались слова тяжеловато, частили грамматические ошибки. Заодно постигали навык в слушании радиоэфира. За несколько недель у меня наметились кое-какие успехи, чуть ли не выбился в лидеры. Подумывал, а не пойти ли в будущем по этой стезе? Здесь своя «другая» музыка.

Явился на смену январю матёрый и тяжеловесный февраль, сдобренный, по всем канонам природы, стужами и опять вьюгами. Скучать не приходилось. Школа, дом, улица и два раза в неделю радиокружок. «Два капитана»… ох, эти «Два капитана» Вениамина Каверина на этот раз до меня не дошли. Хотя Севякину я влепил пару тумаков за трёп, но в школьную библиотеку решил пока не заглядывать. Лучше переждать! У моря погоды как бы. Если подумать, сгинуло настроение играться приключениями. И на Дизельную улицу лет сто не забредал с друзьями. Не хотелось. В своём проулке резвились: шайбу гоняли. Да с пологой горки возле центра «АВТОВАЗ» катались на коротышках. По пластиковым коротышкам тогда творился настоящий ажиотаж. Да всякий ребёнок не ходил, а скользил по улицам на коротышках. По вечерам у «АВТОВАЗА» царило столпотворение: народу целый воз. Детвора вперемежку со взрослыми (не желавшими взрослеть) всё форсировали то возвышение. Сооружали какие-то трамплины, чтобы прыгать повыше, фигуристее. А рядом проезжая часть, дорога… и почему не боялись угодить под колёса? Машины не сказать, что часто ездили, но случалось.

Однажды в воскресный день я всё же завернул на улицу Дизельную, на своих оранжевых коротышках. Попросту решил прошвырнуться по улицам Лопатино. Настроеньице отчего-то было запредельно аховое… ольховое, сливочное, мармеладное. Всё тело, душа тянулись к солнцу, блики которого пикантно носились по умиротворённой глади снега. Даже вороньё весело раскричалось, сидящее на оголённых ветках тополей. Где-то во дворе брехал пёс, видать, от скуки. Мужичок в фуфайке возле своей калитки елозил ломиком, долбя полоску наледи, по которой часто скользили мимо проходящие школьники.

Проехав несколько домов, я завернул к базе… треклятой базе. И вдруг увидел своих приятелей — Чемодана, Василька, Тёмку. Мякиш здесь топтался. И ещё двое дизельников. Все стояли как мраморные статуи… застыли, глядя в одну точку.

— Эй! Здорово! Чего вы тут стоите, как чучела гиппопотамов? — пытался я подшутить, соригинальничать. Но вышло коряво.

— Ты сам не видишь?.. — проговорил тихо Тёмка.

Только сейчас я посмотрел в сторону их пристального внимания. Что их, собственно, приковало. В ворохе снега, на пустыре, куда бульдозеры сгребли его, возвышалась шхуна… наша, та самая шхуна! Такая же ладная и живая. И будто не лопатами смастерена… не людьми. И торчали три мачты-жерди с простынями-парусами. «Жёлтый глаз» в вышине выстреливал лучами прямо по судну, как обычно светят прожекторами светооператоры на подмостки театра. Непривычно лицезреть эти старательные усилия.

Никто ничего не мог понять, раскусить. Возможно, кто-то из местных решил нам вернуть шхуну «Мечта». Но мы в основном считали, сделали эдакий вывод, что сама природа… а точнее метель-пурга-вьюга вернула нам утраченное. Мы же до Арктики не доплыли…