-4 °С
Снег
Все новости
ПРОЗА
5 Ноября 2023, 15:30
Девочкина комната
Рассказ (в сокращении)
Будучи, в числе прочего, еще и спонсором конно-спортивного клуба «Фаворит», которому он помогал вполне в духе своей пронырливой натуры не столько деньгами, сколько организационно, пристраивая джигитовщиков на городские празднества, Иван Сергеевич Имбирев имел там круглогодичный абонемент. И частенько, как и полагается в казачьей семье, выезжал с женой на конные прогулки.
Ольга Анатольевна Имбирева последние годы предпочитала дамское седло, которое Иван не любил, да и сама она не слишком любила, но считала, что матери троих детей, даже если она и выглядит молодо, неприлично уже скакать «вохлябь».
В итоге круг их «объездовий» сократился, потому что в дамском седле быстрее устаешь и сидишь гораздо напряженнее, и обычно, «обернув подковы» вокруг Солдатского озера в большом городском парке, они выходили через триумфальную парковую арку сталинского ампира к дому Олиных родителей.
Здесь, спешившись, и ведя коней в поводу, шли в обнимку под аркой междомового проезда, подмигивая окнам родной квартиры, одно из которых загоралось персиковым фонариком штор как раз над аркой: «девочкина комната», маленькая спаленка в советской панельной многоэтажке-«корабле», где сперва жила девочка Оля, а теперь, в гостях у бабушки с дедушкой, ночевала ее дочь Натка…
Стандартное окно, но в нестандартной комплектации! То, что комнату архитектор поставил над проходной аркой, Оля чувствовала обычно в долгие уральские зимы, не ступая на пол иначе, как в шерстяных носочках. Второй минус – в более теплые сезоны под гулкими сводами арки собирались всякие алкаши и прочая непотребь, горланили, рамсовали, иногда дрались…
О том, что в ее, а теперь дочкиной, девочкиной комнате есть какая-то романтика – Ольга, к стыду своему, никогда не задумывалась. На этот счет ее глаза открыл муж, в долгой и откровенной беседе-воспоминании о делах и чувствах давно минувших дней.
За спиной в затылки им фыркали и теплой мякинной сладостью грели шею дыханием лучшие жеребцы клуба «Фаворит», олина рука в лайковой перчатке сжимала поводья…
В свете фар редких в вечерний час машин мерцали светоотражатели на вальтрапах1 под седлами, веселыми чертиками прыгали зыбкие тени конских замшевых островерхих наушников. Иван скрипел шагами по солевидному, встоптанному тысячами каблуков, уличному снегу, обнимал Ольгу и доверительно рассказывал…
…И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной…
«Никого не будет в доме...» – известное стихотворение Б. Пастернака.
Как проходил он тут студентом под аркой во дворы, и вот такой же, кажущийся в холодном свете ночных фонарей лунной поверхностью, рябой снег так же взвизгивал скрипами морозца… И как он смотрел на это окно, которое невозможно спутать ни с каким другим, прямоугольник тепла, сдерживаемого завитками стекольного инея, трепещущее сердце жизни посреди холодного бесконечного Космоса, посреди иссиня-голубого мороза мертвых январских звезд…
* * *
Иногда он в окне видел ее силуэт. Знал, что это именно она – пунктирным абрисом теней за портьерами, потому что они с детсадовских времен знакомы, в одном дворе играли… Он постарше, он был уже школьником в синей курточке на алюминиевых пуговицах и с франтовским советским шевроном на рукаве (книга и солнце) – когда впервые увидел маленькую куклу с пронзительно-голубыми глазами, в белом платьице и с сентиментальными льняными локонами… Дальше они росли вместе и порознь, близко и бесконечно далеко, и он тогда – даже когда они общались в дворовой компании – еще и подумать не мог, что она станет его Ольгой…
– Ты, Вань, так говоришь, – смутилась Имбирева, – как будто я какая-то принцесса…
– Принцесс много, Олененок, – ответил он, пристально глядя ей прямо в глаза, – а ты такая одна…
На такое, в самом деле, уж и не знаешь, что сказать… Мужчине под полтинник, прошел все круги ада, видел такое, что человеку лучше не видеть, и делал такое, что человеку лучше не делать… Сентиментален, как семнадцатилетний лицеист пушкинской эпохи….
На самом деле так всегда и бывает: пройдя через ад, человек или свирепеет в заскорузлой жестокости, или становится остро, ранимо чувственным, потому что понял, что первейшее свойство всякой красоты – хрупкость. Как бабочка или цветок, или умиляющий нас птенчик – могут быть только на раскрытой ладони и гибнут, если просто сомкнуть пальцы…
Ольга закрыла глаза и попыталась представить себе далекий 1988 или 1989 годы… Виниловые пластинки, да! Она открывает прозрачный пластик откидного колпака над проигрывателем «Вега-109-стерео» и ставит пластинку… Кого же она тогда слушала? Господи, неужели группу «Черный кофе»?! Сейчас даже как-то неудобно вспоминать – такая дурища была! Ну, так сколько ее лет-то, какие ее годы?!
Оказывается, пока ее тень скользила по неплотно зашторенным занавескам, там, внизу, под аркой, ведущей в подворотню, стоят ее будущий муж, и будущий отец ее детей… Как в рекламе – «Блин, а мужики-то не знают»…
И «даже подумать не мог»… Ну, это уж ты, Ваня, не ври, Ольга твои пакостные мыслишки знает: «Наверняка, видел тень, как я волосы расчесываю, а мысленно меня десять раз раздел…»
А потом, если верить рассказу мужа – они встретились в компании, что совершенно естественно для «ребят нашего двора», но Ольга убей – не помнит. Ну, наверное, было…
В ту пору у Оли был убийственный макияж, просто какая-то боевая раскраска индейского племени, настолько броская, что казалось: косметика перед лицом летит… Но это же Ваня Имбирев! Он же увидел, конечно, не пошлость явно перекрасившейся дурочки, рвущейся самоутвердиться, а может быть, втайне, – и вдобавок, понравиться мальчикам… А нечто восхитительно-завораживающее, останавливающее сердца и смешивающее все мысли…
Ваня, которому в ту пору едва ли было двадцать, играл местного Канта. С мрачным германизированным лицом герменевтика он изрекал под видом знатока немецкой философии какие-то депрессивные пошлости:
– Чтобы полюбить человека, надо возненавидеть себя!
Это все довольно дико сочеталось с пельменями и первой, неловкой бравирующей «знанием порока» мальчишеской выпивкой. Но – сочеталось же, как ни крути!
Ваня с такими сентенциями был, конечно, дурачок малолетний; но, на его счастье, семнадцатилетняя девчонка была не умнее, и даже не думала смеяться над надутым индюком, а мило улыбнулась и кокетливо выдала вдруг:
– Ваня, чтобы любить меня, тебе не нужно себя ненавидеть…
– Это было гениально! – доселе восхищается Иван Сергеевич.
Ольге от таких воспоминаний неловко, даже стыдно.
– Вань, ну я была малолеткой, со всеми мальчиками заигрывала, очень хотела впечатление произвести… Ну, дурочка с переулочка, чего возьмешь?
– Нет! Нет! – хватал ее муж за руку, затянутую в тонкую перчатку. – Это предопределило всю мою жизнь… Чтобы любить человека, требуется ненавидеть себя, но! Ты тот единственный человек, с которым мне не приходится себя ненавидеть, любя…
Это все отголоски любимого студенческого предмета Ивана Имбирева, средневековой схоластики. Вечно так вывернет, что все вещи смысл и значение поменяют… Ну, неужели не очевидно, что семнадцатилетняя дуреха заигрывала с мальчишкой, прицепившись к оброненному им слову «любить»? А он целую философию оттуда вывел…
Ну, таковы мужская и женская психологии. Если ты скажешь мужчине «давай пойдем», он спросит – «куда?». А женщина спросит – «к кому?».
– Есть мужская философия, и она угловатая, она режет человека гранями… А есть женская, округлая, стачивающая бритвы острых граней… Ты, Оля, заставила меня пересмотреть всю мою жизнь, понять, что бывает любовь к другому человеку, не требующая ненависти к себе самому…
– Очень рада, что так получилось… – растерянно извиняется Ольга. – Я-то, честно сознаюсь, так глубоко не копала…
* * *
По Ивану выходило (в силу долгого увлечения трудами схоластов), что девочкина комната над аркой есть некое средоточие всего этого, непонятно чего, льстившего Ольге, но пугавшего ее своей бесформенностью.
– Бог дает человеку все! – уверенно говорил Иван, и его жеребец за спиной чихающе вхрапывал, будто соглашаясь. – Но только при двух условиях: чтобы желание не шло против Закона Божьего, и чтобы человек точно знал, чего именно он хочет… По первому пункту, Олененок, могут быть исключения.
– По Закону-то Божьему? – удивилась консервативная жена, никогда не забывавшая в церкви надеть платок, впрочем, делавший ее лицо еще красивее.
– У Бога отличное чувство юмора! – со знанием дела настаивал ее супруг. – Он может подмигнуть тебе и сказать: «Вообще-то не положено… по правилам… Но если тебе так уж сильно хочется, для тебя сделаю исключение в известных пределах…». По второму пункту исключений быть не может. Если ты сам не знаешь, чего хочешь, – то, конечно, ничего не получишь…
Все это было сказано к тому, что молодой Иван точно знал, что ему нужна Ольга Анатольевна Туманова, но, «естественно», не верил, что она обратит на него внимание. Но Бог посрамил его маловерие! Так Ольга с изумлением узнала, что ее женская уступчивость, – оказывается, не слабость плоти, а божий промысел…
– Маловерный, зачем ты усомнился? – якобы сказал внутренним голосом в голове Ивану Бог евангельскими словами, и дальше Иван пошел по воде, или получил Ольгу, что одинаково немыслимо, но доступно воле всемогущего Творца…
– Ну, а что такого, Вань? – лукаво уводила она дело в сторону – Вот мы с тобой завтра пойдем в парк, на озеро, на ледовый каток – и ты увидишь, как это легко в России: ходить по воде…
Вхрапывал вороной жеребец – и словно заражал храпом каурого за спинами «влюбленных со стажем». Под мягким персиковым ночником своего бывшего окна Ольга взяла Ивана в свои руки и приблизила, притянула для поцелуя… И тут, как на грех, он заметил, что с окна пропали некогда вырезанные Олюшкой снежинки…
* * *
Обычно их конные прогулки завершались так: они отводили коней в парк, в клубную конюшню, и возвращались сюда. Здесь, у тестя с тещей, семья Имбиревых оставляла по привычке «для присмотра» своих детей, из которых даже младший (четвероклассник) уже не нуждался в присмотре…
Ну, естественно, ужинали, «чем Бог послал», а если было время – то Иван с тестем, Анатолием Эдуардовичем Тумановым, зря его не теряли, шли в гостиную, усаживались на шахматной расцветки скрипучий диван…
И по огромному плоскому телевизору (подарок пенсионерам зятя с дочкой) смотрели канал «Охота и рыбалка».
Обычно Ольга, которая смолоду была игривой девчонкой, снимала с крючка на обратной стороне двери белую докторскую накидку, оборачивала ею плечи, рассыпав по крахмальному хрусту больничной одежды свои белые, прямые, длинные и роскошные волосы, и « играла в медсестру»:
– Так, мальчики, на процедуры! Время пивотерапии!
Выдавала каждому со строгим лицом по бутылочке темной «Крушовицы» и предупреждала, что придет проверить, все ли выпили.
От пивотерапии ни муж, ни отец никогда не отказывались, смотрели, отхлебывая, заповедные страсти.
Зять и тесть сошлись не только на почве телевизионных пристрастий. Ольга была бесконечно благодарна мужу, за то, что он продлил папе молодость, организовав старику Туманову «новый вид» зимней рыбалки…
Анатолий Эдуардович уже не мог, как в «стары годы» сидеть на рыбацком снастном ящике возле лунки, пенсионерские хворобы одолевали… И от этого начал угасать – но зять угаснуть не дал. Они выезжали на утренней зорьке с друзьями Ивана на трех джипах подальше от городской суеты, к тихим озерным лункам в метровых льдах…
Иван доставал из багажника раскладушку, стелил мягкий матрас, укладывал старого тестя в раздрызганной кроличьей шапке на подушку, накрывал стеганым ватным одеялом – так, что только валенки с другой стороны торчали. Тесть рыбачил лежа, под одеялом, свесив маленькую зимнюю удочку к лунке, выдергивая карасиков, а на рыбацком ящике Иван расставлял бутылку водки, стопочки с призывами на бортах типа «Эх, дернем», и всякую закусь, положенную случаю…
Сам ложился на раскладушку под одеяло с другой стороны, и так они рыбачили часами, и Анатолия Эдуардовича уже не мучили ни геморрой, достававший его в «позе кучера» возле лунки, ни иные старческие хвори. Лежи себе в тепле, под одеялом на подушке, рыбачь, пей водочку да балакай в свое удовольствие…
Так вот Иван спас Олиного папу, а заодно и маму, которую отец, растворившись от восторга во влиятельном зяте, перестал донимать мелочными стариковскими придирками. Конечно, после такой зимней рыбалки оба мужчины приезжали, что называется, «готовенькими», но зато счастливыми и помолодевшими.
Все это счастье, дополнявшее ведро карасей и сорожки переезжало в квартиру Тумановых, где зять с тестем, как ни в чем не бывало, надевали валенки-обрезы, на манер войлочных тапочек, укрывались на диване пледами и обсуждали телеканал «Охота и рыбалка»…
И Анатолий Эдуардович подробно описывал былые состязания на кубок районного рыбака, озеро Долгое, соревнующихся у множества лунок… Врал, что брал первое место, хотя выше второго никогда на рыбацком зимнем ристалище не поднимался.
Тут появлялась «медсестра» с подносом пивотерапии, мужчинам становилось еще душевнее, и с дивана возле телевизора они, как правило, если и слазили – то только в уборную.
Этим и объясняется, что Иван Сергеевич Имбирев начисто прозевал ремонт в «девочкиной комнате», ныне отведенной его дочери, Наталье Ивановне…
* * *
Что такое любить казака – знает только казачка. Это с виду Иван Имбирев – торгаш и увалень. Внутри, под тонким слоем золы, тлеет пламя крови, родовая память людей, которые из поколения в поколение распластывали человечину надвое одним ударом шашки… До седла… Со всей сопутствующей требухой… Из поколения в поколение они жили на границе, и были готовы умереть в любой момент. Пашешь землю – налетят киргиз-кайсаки и убьют… Стоишь в церкви со свечкой – тут же в церкви и сжечь могут налетевшие невесть откуда… На посиделках наяриваешь на гармонике – а сам ведешь чутким ухом: не подбираются ли? Не резать ли снаружи обступили?
Поколение за поколением Имбиревы жили этим. Как и обратным: сами, как Назгулы, являлись в далекой Азии или на Кавказе, сами жгли и резали, и потом исчезали, как тени… Грозные, ощетинившиеся клинками призраки-пластуны великой империи!
Нужно быть родовой казачкой, как Ольга Туманова, чтобы все это чувствовать «из нутрей», как само собой разумеющееся, и понимать: когда он говорит «разлюбишь – убью» – это не метафора, не аллегория, не шутка толстого, забавного и улыбчивого дядьки. Это кровь говорит, кровь приграничья, кинжальная, которая у Ивана с Ольгой одна…
Этого, конечно, слишком мало, чтобы объяснить – как они срослись. Ольга и сама не понимала, и недоумевала – ведь не может же так быть?! Не только рост его и вес, но и температура тела, и уровень шероховатости кожи, и каждая родинка на этой коже – идеально соответствует ее представлениям о настоящем мужчине… Такое чувство, что какие-то инопланетяне считали с ее головы образ нужного ей – и потом материализовали в Иване. Даже шрамы у него там и такие, какие, по ее мнению, должны быть на теле настоящего мужчины…
Никакая другая женщина не смогла бы ужиться с Иваном Сергеевичем. И только Ольга не смогла бы, наоборот, выжить без него. Это монстр с перепадами настроения, с резкими перескоками, с затяжными депрессиями, которые нужно терпеть на цыпочках, чередующимися с сумасшедшими приливами нежности…
И вот надо же – оказалась в мире одна женщина, которой это все кажется и нормальным, и желанным… Другая бы от такой жизни бежала, как от кошмара… А для Ольги и вообразить какую-то другую жизнь невозможно!
– У меня для тебя две новости, Имбирев – сказала она ему давным-давно. – Хорошая и плохая. С какой начать?
– Ну, давай с плохой… – улыбнулся ее избранник.
– Плохая новость – ты парень, долбанутый на всю голову…
– А хорошая?
– А хорошая в том, что мне это по кайфу…
* * *
Если бы в тот вечер Иван не заметил исчезнувших за стеклом бумажных снежинок – он бы как обычно забрякался на диван к тестю, и не заметил бы в очередной раз, что в гостевой комнате дочери родители жены сделали ремонт.
Как обычно, блистал бы Анатолий Эдуардович, стуча о паркет подаренной детьми самшитовой стариковской палкой с витой рукоятью, и, рискуя потерять вставную челюсть, плевался, смотря телевизор.
А там дальше пивко, темное, чешское, подоспеют и курящие в глубоких тарелках пельмяши, и, собственно, вечер состоялся! Урало-сибирская любовь к пельменям в семье Имбиревых процветала давно и основательно, доходя до культа.
Старшего сына Иван Сергеевич будет учить мужеству так:
– Есть люди робкие, есть храбрые, а пельмени в воду бросать все боятся…
Младшему для забавы загадает такую народную, уходящую корнями в древность, загадку:
– Бежали овечки по калинову мосту: увидели огонь, кинулись в воду. Что это?
– Пельмени…
А мать учит взрослеющую дочку-студентку первого курса женской мудрости так:
– В капроновых колготках издавна женская сила… Если ты в темных прозрачных колготках на 5 «ден» подашь мужчинам пельмени, их съедят, даже если ты забыла их сварить...
– Ну, мам, для этого ноги должны быть длинные, как у тебя…
– У тебя не короче! – утешает комплексующую студенточку мать. А потом они начинают портняжным гибким метром замерять друг другу ноги, от бедра до мыска…
Вот до чего в семье Имбиревых разговоры о пельменях доводят! Но где мудрость, там и смех: вся семья хохочет, когда Ольга с гитарой, состроив лирическое выражение лица, поет:
…Вернись, мясной пельмень
По моему хотенью,
Неси меня, пельмень,
В свою страну пельменью,
Там, где сметанка с неба,
Где все едят без хлеба,
Неси меня туда, мясной пельмень!
Когда Имбирев в числе прочих своих «бизнесов» открыл пельменный цех, то появились пельмени «Селянские», славные среди алкашей своей низкой ценой. Иван привозил их к теще, предлагая варить их внукам.
– Да что это за пельмени – 150 рублей пачка?! – сокрушалась теща. – Настоящие пельмени дешевле 500 рублей быть не могут!
Иван обижался, резонно замечая:
– Если мы продаем это людям, то и сами должны кушать!
Этот, как называла его Ольга, «экономист-энтузиаст» мудрил напропалую, сочиняя начинку из вещей, санитарно вполне допустимых, гигиенически терпимых, но каких-то неаппетитных. Для создания «мясной» начинки он сочетал субпродукты, жилы, лярд, мясную обрезь, рубец, хлебный мякиш, соевый белок… Пельмени в итоге получались дешевыми, но у тещи вызывавшими сомнение…
Для любимых внучат теща покупала пельмени «Черный Бык» за 600 рублей, и верила (возможно, по наивности), что там настоящее мясо. И тем сердила зятя…
– Мама! – не выдержала Ольга, подловив мать на кухне – Ну ты же женщина, как таких простых вещей не понимаешь?!
– Я не буду моих внуков кормить «Селянскими»… – начала было мать, но Ольга приложила палец к губам и заговорщицки подмигнула:
– Да и не надо, мама! Возьми пельмени «Черный бык» и засыпь их в мешок «Селянских»… Ну почему я женщину вдвое старше меня таким элементарным вещам учить должна?! Женщина должна делать две вещи: что муж сказал, и чего она хочет. Умной женщине это очень легко совместить…
…И вот весь этот налаженный быт сломало простое исчезновение бумажных снежинок со стекол девочкиной комнаты в квартире Тумановых! Иван Сергеевич заподозрил неладное, и пошел навестить в конце коридора «девочкину комнату»…
* * *
А там ничего особенного и не случилось. Натке от бабушки с дедушкой до универа было два шага, и она, поступив, стала чаще гостить у стариков. Ну, и без всякой задней мысли – она уговорила мать пригласить бригаду и переделать девочкину комнату: стандартный евроремонт, мебель из «IKEA»…
Ну, естественно: сняли старые вылинявшие обои, мозаиковой расцветки советский ковер со стены. Вынесли на помойку старинные, когда-то по блату купленные детали модного в 70-е гарнитура «Шмалькальден», производства канувшей в лету ГДР…
У девочки Оли их, добытых по страшному блату с черного-пречерного хода, было две: односпальная кровать с толстыми, прозрачно-полированными спинками, почти зеркальными от лакировки… И письменный стол с массивной тумбой, включавшей шесть выдвижных ящиков. Все это к 17-му году стало уже царапанным, коцаным, колченогим, рассыпающимся в пазлах с белым порошком пересохшего столярного клея…
Заодно с этой обстановкой ушли на помойку три полированных стула с красными, продавленными от времени сидушками, и огромное множество ольгиных pell-mell: бумажные звездочки, пыльные аппликации, какие-то вышивки, войлочные и тряпичные поделки, дощечки с выжиганием, рисунки, ветхие почетные грамоты за музыкальные конкурсы, вымпелы юной участнице смотров самодеятельности и тому подобное.
Это не Наташа выкинула; это Ольга сама же и выкинула, даже и не думая, что это может иметь какую-то ценность! И уж тем более она даже предположить не могла, что это вызовет бурю гнева у ее мужа, который в девочкину комнату с пивотерапии уже год, наверное, не заглядывал, если не больше…
* * *
Иван Сергеевич повел себя так, как птица, обнаружившая свое гнездо разоренным. Он стоял посреди моднятины, посреди евроремонта, посреди всей этой, еще пахнущей витринами, «IKEA» и кричал на переполошившихся домочадцев:
– Что это? Как же это? Что вы наделали?!
– Ваня – взывала к его разуму Ольга – Тут же теперь Наталка живет… По своему вкусу и переделала… А чего такого-то?!
– Тут стоял стол, на котором моя Олюшка уроки учила… – метался по маленькой комнате Имбирев – А тут кровать, в которой она ребенком спала.
– Да что же это такое? – истерил Иван – Да как же это так?! Куда же вы все дели?!
– Пап, ну на помойку вынесли… Не продавать же… – ничего не понимая, наивно хлопала ресницами Натка Имбирева, вообще не понимавшая пафоса сцены.
газета «Истоки» / Статья от 19.02.2018 г.
Читайте нас:
Выбор редакции
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719