Дневник ИХТИКА. Часть пятнадцатая

10.10.02

На соседнем ряду вижу шапку из нерпы. Это того самого мажорика, который приезжает на лекции на своём джипе. Так хочется потрогать, прикасаться щекой и гладить, гладить...

Безучастно и полусонно сидит он, развалившись на парте, и слышит где-то за окном странный гул, но никому из студентов нет до этого дела, так как они заняты записыванием научных фактов. Методом научной же индукции я понимаю, что это, видимо, огромный трактор или бульдозер. Я закрываю глаза, кладу свою голову на руки и начинаю вспоминать о детстве, когда с деревенскими, такими же как я сам, пацанами катались по бескрайним океанам-полям на колхозных тракторах. В деревне почти не осталось дееспособных взрослых мужчин, поэтому работать приходилось сущим детям. Как сверху вниз стальных гусениц потешались эти подростки-трактористы над деревенскими старушками, везущими охапки зелёного гороха в скрипучих телегах. И какие были вечером чёрные руки от масла и мазута, и как их потом мыли в ведре с ледяным бензином.

Деревенские ровненькие пацанчики – это значит не в кипяточек, то есть не вспыльчивые, вполне предсказуемые, с которыми, в принципе, всегда можно договориться: адекватные, короче.

Забыв обо всём, я тихонечко начинаю мяукать, и никто из рядом сидящих не понимает, что это такое и откуда.

«Я маме написала, что купила бурки, потрогай, какие мягкие внутри, вот так, ну же, смелей. Они модные сейчас, в гробу у изголовья лежат её бурки». Просыпаюсь от запаха тетради, на которую положил свою голову, вернее, от гелевых химических чернил в ней, нефтяную плёнку над океаном бессознательного. Проснувшись, обнаруживаю, что аудитория пуста, а ноги страшно затекли и нестерпимо колют меня тысячами иголок.

 

Давно не общался с современниками, тьфу ты, со сверстниками. Вот вышел в Интернет – там это без проблем за 5 минут. Начинаю расспрашивать какую-то девушку о том, о сём, о жизни, о парнях и т. д. Она так оживилась и начала... О том, что пока у неё никого нет, потому что ещё не зажили раны от предыдущего "козла", но это ничего, скоро объявится принц... Много говорила о том, как она сильно страдала и страдала, но это тоже ничего, что нужно радоваться жизни и веселиться и всё такое в этом духе. Ладно, думаю, хватит пока. Отключаюсь. Подсоединяюсь к другой мамзель-стриказель. Спрашиваю, чего это она такого хорошенького в жизни делает вообще-то? На что она, перед тем как переспросить, удивлённо пожимает плечиками. Хм... Опять душевные раны и страдание, но улыбка на лице и весёлое расположение духа – стараемса, мол.

И какой вывод? – Боль – необходимое условие любой эволюции?

Вот так, а ты говоришь, что с девушкой познакомиться хотел...

 

12.10.02 02:55

Мне неудобно приглашать домой гостей, потому что в моей комнате стоит огромный шкаф, весь забитый умными книгами.

По стране шагает великая перепись населения. Я жду не дождусь, когда ко мне придут переписчики, какие-нибудь студенты-социологи. Когда они спросят меня кто я по национальности, – я с гордостью отвечу им: "никто". Или просто: "космополит". Студенты же будут недоумевать, не зная значения этого слова. Хорошо... :–)

 

12.10.02 06:02

Тяга к путешествиям – это то же самое желание озорного ребёнка пойти погулять и поиграть во дворе. Только масштабы совсем другие. Я помню, как мы с моим дворовым другом предвкушали те неведомые места, которые мы обнаружим. Это было нашим самым любимым занятием. Мы каждый день узнавали новые места и до того забирались невесть куда, что приходили домой только к вечеру. Считаю, что совершенно необходимо отпускать детей так далеко самостоятельно, даже рекомендовать им это. Вероятность того, что с ними что-то случится не так уж велика, а польза несравненна. И в деревне самогонку пить по ночам тоже нужно разрешать. Потому что, если человек не удался, он всё равно будет таким, какой есть, а оберегание его – сизифов труд. Что толку запрещать, отнимать, если не можешь ничего дать взамен того. По-любому человек занимает свою полку где-то к 20 годам, независимо от того, как он прожил до этого.

 

понедельник, 14 октября 2002 г.

Сижу на лекции, как в тюремной камере. Пытаюсь пересилить сонливость, читаю пожелтевшую книжку Чехова, один из его самых грустных рассказов. ...международные механизмы защиты прав и свобод человека и гражданина... Лектор-татарин, по совместительству какой-то важный чиновник в республиканском правительстве, видит мою книгу, но он интеллигент. Впереди меня сидит студенческая супружеская пара. С девушкой я когда-то дружил на первом курсе. Она угощала меня горшочками собственного приготовления, гордилась ими. Подарила мне свои серёжки из можжевельника на память, когда их потрёшь в руке, они начинают испускать аромат. Они и сейчас лежат у меня в столе. У них уже есть сын и в университете они всё время ходят за ручку. Лектор читает из газеты постановляющую часть какого-то решения Гаагского Европейского Суда. Парень впереди внушает уважение своей спокойностью и молчаливостью. Вдруг он как-то оживает, резко наклоняется к своей молодой жене и шепчет ей: "А я уже читал эту статью, это Российская газета, вчерашний номер. Я читал это решение, да, да.

Девушка, не смотря на него, быстро кивает головой. Он уже медленно выпрямляется и снова слушает татарина. Девушка косится на него неодобрительно, но с любовью.

По пути домой, около калитки возникает такое ощущение, будто находишься на поверхности футбольного мяча...

 

Сижу на лекции хмурый, подсаживается товарищ. Он рад, что встретил меня, возбуждён, потому что сейчас я буду ему в чарующих красках описывать все прелести Интернета. Он совсем недавно дорвался до виртуального мира, он только начинает свою виртуальную жизнь, он воодушевлён небывалыми возможностями. Его ещё ждут большие разочарования, но это ещё не скоро, года через 2-3. Как я ему завидую. Я вижу его улыбающегося, он думает о том электронном письме, которое пришло ему сегодня утром.

 

19 октября 2002 г.

Бессонница. Почти утро. Встал, натянул холодные одежды. Уселся уютно. Успокоился. Артур Шопенгауэр – неутешительная философия, но правдивая. Чувствую, как начинают блестеть собственные глаза. Неведомые вещества проникли в области головного мозга и нарушают там спокойствие. Опять думы об энтропии. Это неотвязное слово. Всегда в своей жизни я стремился к чему-то основательному, чтоб ржавчина и моль не разъедали и не ели, и муравьи, и мухи, чтоб не гнило и не превращалось в пыль.

Я сижу на кухне и думаю про запах гнили, доносящийся из мусорного ведра: нужно успеть скушать продукты до того, как они начнут гнить; нужно успеть обдумать много вещей до того, как твое тело начнет дряхлеть.

Старик, больше всего в жизни не любивший Гегеля и пошлость. Зажмуриваюсь на последнем слове знакомого абзаца и фантазирую. В этот самый момент есть где-нибудь на этом шаре человеки, читающие старика Артура в эту самую минуту, как и я? Да, конечно, сир. 25-летняя Сюзен из Австралии. У них сейчас обед на кукурузной ферме. Она забралась на чердак, там у неё местечко. Чернокожий Джон из 22-го квартала Нью-Йорка. Матрос на судне, близ Антильских островов. А также японец Ишито в палатке на горе.

 

26 октября 2002 г.

Рано утром проснулся от какого-то противного шаркающего звука за окном, который мне мешал разговаривать по телефону; оказалось, что это дворничиха скребла снег жестяной лопатой.

Это не я стою в окне с заспанным лицом и с дымящимся половником в руках. Это не я смотрю на улицу и сублимирую прохожих. Это не я думаю о 5% КПД двигателя внутреннего сгорания, смотря на соседа, прогревающего мотор своего ВАЗа. Размышляя о том, как моторное масло умаляет удельный вес энтропии энергии трения. У меня есть 3 боевых патрона от автомата Калашникова-74, они говорят мне о том-то и о том-то.

Днём же ты уже сидишь в солнечной аудитории подальше от всех и читаешь книгу. Какие-то шорохи и прыжки. Оказывается, это залетели воробей с синичкой и клюют мусор на полу, неодобрительно поглядывают на меня улыбающегося...

 

27 октября 2002 г.

"Всё решительно было по-прежнему: из щелей выглядывали тараканы и даже их как будто больше сделалось, но были и некоторые измененьица".

М. Булгаков. "Похождения Чичикова".

 

Через минуту я заметил, что потолок был покрыт прусскими тараканами. Они давно не видали света и бежали со всех сторон к освещённому месту, толкались, суетились, падали на стол и бегали потом опрометью взад и вперёд по краю стола.

Я не любил тараканов, как вообще всяких незваных гостей; соседи мои показались мне страшно гадки, но делать было нечего, – не начать же было жаловаться на тараканов, – и нервы покорились.

А. Герцен. "Былое и думы".

 

Всю свою жизнь я пробираюсь по ночам на кухню и когда включаю свет, то начинается невиданная суматоха среди тараканов. Я хватаю тапок и начинаю их убивать, потом я смываю их в канализацию. Хрупкая казнь тараканов янтарных, меднокрылых и лёгких, безумных, как ветер. И так всегда. Меня не смущает, что своими набегами я способствую оглуплению этих существ. Тем не менее, я по-прежнему прихожу воевать по ночам на кухню, а тараканы живут всё так же. И ничего не меняется и не зависит от меня и от тараканов. Никто в сущности не умирает. Люди очень похожи на тараканов.

И ещё в детстве я коллекционировал стихи про тараканов.

Она не любит тараканов, живущих в его квартире, и он предлагает им уйти. Раньше он кормил их, учил читать и писать, они несколько недоумевают, но уходят, все до одного. Он думает, что тоскует по ней, на самом деле ему не хватает тараканов. Интеллигентные существа, индивидуалисты с большим чувством собственного достоинства, – не то, что муравьи какие-нибудь. Энергичные и динамичные. И неправда, что они холоднокровные, они сухие, как деревянные щепочки – честное слово, вы только потрогайте. Они связаны с темнотой, а это время мудрое и тёплое.

 

28.10.02 20:20

Ухватившись за поручень, я в трамвае еду на экзамен. Не спал ночь. Подмышкой у меня Уголовный кодекс Российской Федерации с вложенной внутрь зачётной книжкой и Закон об оперативно-розыскной деятельности. Экзамен по уголовному праву и процессу. Я растрёпан и не брит, заспанные и красные глаза. Потёртая кожаная куртка а-ля чекист НКВД. Пассажиры смотрят на меня с пугливым и уважительным интересом, видимо, из-за кодекса.

Только что приехал из универа и вот что хочу сказать.

Оказывается, совершенно особенное удовольствие читать во время занятий, в полной и шумной аудитории. Такой контраст. Совсем не то, что в своём тихом доме листать страницы. Представляешь себе то, о чём читаешь, и в то же время разговоры вокруг, так необычно, так нервно и в то же время спокойно.

Дождавшись пустой трамвай, чтобы можно было сидя почитать, поехал домой. На какой-то остановке, оторвался от книги (уронив на колени), чтобы обвалять картинку в муке своих мыслей. Взгляд в окно, на свет в темноте. Напротив моих окон окна другого остановившегося трамвая. Несколько секунд, не скользя, это лицо, отрывающееся от своей книги и сразу же на меня. Взгляд. Медленная потупленная улыбка. Благодарность. За что? А я впиваюсь в неё. Передержки быть не должно. – Осторожно, двери закрываются. – И опять темнота. Мне почему-то нестерпимо хочется кому-нибудь об этом сказать; о том, что этот 4-х секундный взгляд и есть жизнь, потому что она так же скоротечна и бессмысленно ценна. Я обвожу взглядом яркий салон трамвая, но серые уставшие люди... Как же так.

 

"Вот коляска, четвёркой, на почтовых, быстро несётся навстречу. Две секунды, и лица, на расстоянии двух аршин приветливо, любопытно смотревшие на нас, уже промелькнули и как-то странно кажется, что эти лица не имеют со мной ничего общего и что их никогда, может быть, не увидишь больше".

Л.Н. Толстой. "Отрочество".

 

Мой старый дребезжащий трамвай взбирается на холм и взору открывается вид на долину панельных коробок-домов, как новогодние ёлки они сверкают и оттого кажутся немного прозрачными. Моя больная фантазия не может обхватить всего того, что может происходить в каждом огоньке, в каждой комнате. Так много людей, миров. Почему-то мне всегда становится неприятно от этого. Мне всегда хотелось, чтобы на свете было как можно меньше людей. Почему я подумал об этом, ответ известен только мне одному. Потому что до этого прочёл в своей книге описание пустынной улицы, на которой ни души. Всегда приятнее смотреть туда, где нет людей и думать о людях, чем смотреть на вечерние многоэтажки и думать об одиночестве.

Завтра с утра – приставучая песня, слышанная случайно на кухне поёт сама себя во мне.

Мы едем на ненужные для некоторых едущих лекции.

Моя жизнь проходит, вернее уезжает куда-то в трамваях и автобусах, этих общественных институтах социального благополучия. В наблюдениях за безжалостными уличными драмами моя жизнь утекает, как вода из-под крана...

– Как же тебе объяснить... Вот садись-ка сюда, смирно сиди, не шевелись. Посмотри. Чувствуешь, как жизнь идёт, и проходит? Не жалко?

– Да, в самом деле, как будто рейс задерживают и ты вынужден дожидаться...

...про ту девочку, дневник которой читал вчера на каком-то богом забытом сайте, трогательный, насквозь душещипательный, до слёз в своей наивности и девственности, и те радости там старательно записанные, как в детстве посадили молодые дубки, проращенные из желудей, про дедушку, который сейчас где-то там в деревне открывает дверцу холодильника, из которого всегда так ужасно пахнет и, стараясь не кряхтеть, медленно вытаскивает он оттуда початую бутылку водки, на этикетке которой изображён нынешний президент страны. Старый и пьяный человек смотрит через окно в ночь и думает о том, что уже ни одного из его фронтовых однополчан не осталось в живых и не всё ли равно...

Приостановись...

Только ты да я можем ехать так и думать об этом:

"Да-а-бы или что-о-бы понять цену кайфа-а..."

 Продолжение следует…