Туман

– Тю-тю-тю, благородные мужчины не бросают дам в таком положении...

– В каком положении? Отпустите руку.

– Да вот в таком... Кругом – туман. Ничегошеньки не видно. Куда идти? Я несчастна и жду утешений.

– Но не я же сделал вас несчастной.

Она цепко держала его за его локоть, и острые коготки чувствовались даже через плотную ткань куртки.

– Тот, кто сделал меня несчастной, остался в ложе, ну и ладно. Вслед мне играл оркестр, и противный писк скрипки впивался в спину. Обидно, обидно, боже мой... А я шла, шла и шла, и вдруг меня накрыл туман… А теперь ничего не понимаю, – печально вздохнула она, уже без кокетства. – Если вы меня сегодня не бросите, я клянусь, вас ждет самая незабываемая ночь!

Она выдохнула пламенную речь, и грудь медленно опустилась. От аромата дивных духов немного мутило. Дамир вдруг подумал, что может, он потому и выбежал, чтоб встретить ее, а вовсе не к Лейсян. Ему надо совершить такой проступок, который будет напоминать ему самому, какой он подонок. И это будет жирной точкой в их отношениях.

Хищница почувствовала жертву и с легким вздохом прильнула к его шее, как бы невзначай задев его губами.

Дамир закрыл глаза. Будь что будет – теперь какая разница? Он абсолютно свободный человек.

 Похотливое тепло приятно растекалось по телу – у красавицы были свои уловки...  Он на долю секунды открыл глаза – недалеко сидела синяя собака. Боже мой, что он делает?

– Извините, – встрепенулся Дамир, и резко рванул руку, чтоб отцепиться.

Дама отступилась, споткнулась, но удержалась.

Дамир быстро зашагал и чуть не упал на большом выступе парадного входа. Ага, стало быть, это Театр Оперы и балета. Что ж, он на правильном пути.

– Молодой человек, не бросайте меня, а....

Голос отозвался эхом. Дамир шел вдоль невысокого чугунного забора, прямо.

– Надо же, какая удача!

Это самый неприятный тембр голосов – дребезжащая сталь. За голосом выплыл запах жесткого перегара и сигарет.

Вынырнула само лицо – глубокие морщины, короткая щетина седых волос, тонкие губы, пересеченная шрамом бровь. И глаза – серый холод.

– Ты пойдешь со мной, – сказал он, ухмыльнувшись.

– Я иду своей дорогой, – неубедительно ответил Дамир.

– Вижу. – Незнакомец засмеялся и вытащил из большого кармана квадратной кожаной куртки финку. Нажал на кнопку – перед глазами блеснула искра и тут же исчезла.

– Ты будешь стоять на шухере. В тумане никто не заметит. Через десять минут она выйдет на прогулку с собачкой. Ну же, живо.

Мужчина куда крупнее Дамира указал взглядом направление и слегка ударил его по затылку.

Они свернула в совершенно в другую сторону, по всей вероятности, к двухэтажным старинным особнячкам по Октябрьской Революции. Дамир чувствовал за спиной его тяжелое дыхание и просто шел. Шел, боясь испугаться, потому что снова начать бояться – это потерять контроль над собой.

– Она выходит в любую погоду. Старая дура, маразматичка. Пора бы и честь знать. Но если ее не будет – я буду злой. Очень злой... – Уркаган явно наслаждался своей властью над Дамиром и время от времени тыкал в спину чем-то твердым – видимо, рукояткой ножа.

...

 – Я не верю в общечеловеческий прогресс. Я только верю в то, что разумным людям иногда удается взять власть и удерживать животные инстинкты толпы законами и требованиями соблюдать их, – рассуждал Линар.

Они – Линар, Лейсян и Дамир – уютно возлежали на множестве мелких подушек, раскиданных по двум широким матрацам мастерской. Лейсян разливала жасминовый чай.

– Страшно  признаться в этом, ­– вздохнула Лейсян. – Значит, мирная жизнь управляется разумными людьми до поры до времени...

– Вот именно. И я хочу жить там, где больше разума, где законы защищают тебя больше, только и всего, – грустно сказал Линар.

…

Впереди мелькнула тень синей собаки. Исчезла.

– Синий пес, не уходи, – пробормотал Дамир. И дал страху обуять себя. Теперь он дрожал, ноги ослабли, нестерпимо хотелось вырвать.

Дамир нагнулся и тут же получил жесткий пинок.

– Вставай.

Дамир упал щекой на свою теплую блевотину. Обтерся рукавом, но только размазал все по лицу. Мужчины резко поднял его за ворот куртки.

– Плохой из тебя напарник. Но другого нет.

Дамир встал и пошел.

– Тебе что – и вправду хочется убивать? – спросил он, чувствуя, что надо говорить и слышать его голос – так безопасней.

– Иногда приходится. Как говорится, не я такой, жизнь такая, – засмеялся тот и дружественно хлопнул Дамира по плечу. – Осталось пять минут. Успеем.

– Богатая процентщица или квартирный вопрос?

– Вот-вот. Она моя двоюродная тетя, сука гребаная. Я единственный наследник.  Я вернулся, прошу разделить – она ни в какую. Сноса подождем, мол. Да там уже родились тыщу раз и подохли, а сносу не дождались. Опаньки. Стой. Шнурок развязался,  кроссовки новые...

“Беги”, – послышался тихой и четкий шепот Лейсян. Дамир рванул вперед, что есть сил.

– Ах, ты сучара – услышал он. Топот был в двух метрах от него.

Он бежал так, как не бегал, наверное, никогда в жизни. Казалось, сам туман пытается задерживает  его – но нет, беги, беги! Теперь уже не важно, куда, прости исчезни, растворись, это же легко...

Ветерок колыхнул эту сизую массу – и Дамир заметил  силуэт ближайшего дома – окна уютно горели. Значит, есть люди, есть могут даже услышать крик.

Он сворачивал непонятно куда, тыкаясь о ледяные углы кирпичных домов и шероховатые углы деревянных.  И в какой-то миг почувствовал, что слышит только свое дыхание. Наверное, прошел целый час или больше...

– Устал, сынок? – окликнули его на башкирском.  

Дамир обернулся. Прислонившись к кирпичной стене, стоял невысокий старик. Странно одетый, как в лютую зиму – большая мохнатая шапка, короткий тулуп, перевязанный поясом, в белых валенках, обутых в калоши. Концы тулупа были словно надкусаны – висели треугольничками.

Дамир подошел, прислонился к стене. Тело обмякло, он сполз по стене и сел.  Он не мог ни поздороваться как следует, ни сказать ничего.

Старик ласково похлопал его по плечу, определенным тактом, как любила его хлопать бабушка. Надо же, может все башкирские старики так хлопают своих внучков?

– Давненько не было такого тумана, - заговорил старик. – Не помню, хотя и родился задолго до революции...

– Вам сколько лет, олатай? – устало спросил Дамир.

– Я Заки Валиди старше на три года... Только приехал из Бухары в шестнадцатом году, начал было учить детишек в нашем медресе – а тут такое началось...

Дамир понимал, что так долго не живут, но назвать этого старика сумасшедшим было невозможно. Запах овчины, войлока, широкое обветренно лицо в мелких, добрых морщинках, тихий ровный голос  –  он был гораздо реальнее, чем эта стена, чем этот город и, может, он сам...

Старик  говорил.

– ...потом убили Бабича – нашего поэта, мы перешли к красным... Все рыдали, все. Валиди затем бежал в Туркистан. Много полегло наших... Но позже  вроде потом все улеглось... В колхоз вступил, все отцовское добро отдал новой власти, бумагу взял от Советов, что все отдал. Семью завел, четверо детишек – как по заказу – три сына – Баймурат, Ишмурат, Нурлыгаян и младшая дочь, Ынйыкай – Жемчужинка моя... Думал, и кровь, и смерти позади, но оказалось, что все только начинается...  Хоть и разрушили все мечети, но люди ходили ко мне, как к мулле – где имя дать, где в последний путь проводить... Тогда еще полного запрета не было. Молодой мулла – так меня называли в округе. Последние старики-суфии ходили по деревням, людей лечили, я тоже учился у них – что к чему, тоже стал людей лечить. Раньше старцы были в большом почете, а теперь все по задним дворам ходили, а мальчишки деревенские им вслед камни бросали... А они только улыбаются в ответ, в одной руке – посох, в другой за руку держат местного мальчугана, кто потолковей – чтоб знания передать, хотя бы самую кроху, пока в этой  деревне гостит... Знаешь ведь – зернышко бросишь – глядит и прорастет даже в лютые времена... Нет надежней знаний, заложенных в самое сердце...

А потом коммунисты собрали всех нас – мулл с Зауралья – девяносто семь человек – и мужчин, и стариков, некоторым уже было за восемьдесят - и погнали в лютый мороз в Уфу, за четыре сотни верст... В тридцать седьмом это было... Конвоиры сами на конях, меняются часто, греются в домах, а нас – только на улице держат, плетками стегают и бежать заставляют. Посидим немного, снег пожуем – и снова бежать... Умерли по дороге двенадцать  стариков. Попрощались с нами – сказали, что так надо. И умерли одновременно, в Стерлитамакском уезде. Так и остались лежать у дороги.Местным запретили их хоронить, но потом забрали их тела, тайком похоронили всех у горы Торатау – видение было многим.

А я своей жене Зульхизе сказал перед уходом – пусть тяжелый, но надену самый длинный тулуп, буду куски с подола отрезать и кидать по дороге, чтоб вы знали, куда нас забрали. Так и сделал – вон тулуп какой стал...

Вот по этим приметам и ехали за нами родня – мало ли что – вдруг спасти удастся...

Дошли мы.  Завели всех в тюремный двор. Устроили перекличку. Вот тут-то и началось!.. - старик засмеялся. Морщинки от уголков глаз растеклись  по всему лицу.

– Страшное время, а вспомню – смеюсь. Смехом и спасаешься ведь... Так вот, устроили перекличку, – считают – вроде все на месте, пересчитывают – некоторых уже нет.

– Как это?

– Сила была в них такая. До этого не исчезали, чтоб наших не трогали. Чтоб на их глазах все было.

– И ты тоже  исчез?

– Как видишь. Нам строго запрещали говорить, но когда мы входили в тюремный двор, шумно было, и один из стариков подсказал мне, что делать, что во мне тоже есть сила,  хоть и молодой.

– Во как... – Дамир встал, держась руками за холодную стену. Посмотрел на лицо старика. На него хотелось смотреть и смотреть  – такое это было лицо. Они помолчали.Вдруг две огромные фары вынырнули из сереющей массы. Странно, что самосвал ехал в тишине. Может, в тумане тонули и звуки?

Дамир чувствовал, что еще немного – и старик исчезнет.

– Скажи мне, старик-аулия, я только сейчас и только у тебя могу спросить. Если Аллах есть - почему один человек, пусть он даже сам Сталин,  смог погубить столько наших лучших людей, тогда в тридцатых? Почему война – вторая мировая – столько миллионов – что это было? Мой дед погиб так нелепо… Ему говорили – ты директор школы, шесть детей, хромой еще с первой мировой. Куда тебе? Не-а, Родина зовет. В госпиталь ворвались немцы – кричат – есть коммунисты-офицеры? Коммунисты и встали. Он и еще четверо встали. Их вывели и тут же расстреляли… До позапрошлого года без вести пропавший считался. Всю детство маму дочкой предателя обзывали. Пособий нет, почета тоже... Олатай, ну почему вы – муллы-суфии – девяносто семь человек – старики, в мороз бежали четыреста верст?!...  Вам кто-то там, вон там наверху или где он – он есть или его нет?!...

Дамир плакал и не заметил, как схватил старика за рукав. На глаза старика блестели слезы. Старик мягко отцепил его руку, снова похлопал по плечу.

– Ты иди, сынок, заждалась тебя твоя.  И запомни, разум – надежный товарищ, когда рядом – любящее сердце. А иначе переврут друг друга, ой-ой,  – засмеялся старик.

– Олатай,  а тот, с ножиком,  убил старушку?

– Не дойдет он. Вон какой самосвал проехал...

– Он мог убить меня.

– Тебя бы он не  тронул – видишь ту черную собаку? Иди за ней, сынок.

Собака бежала впереди. Дошли быстро.  Она остановилась у подъезда, подождала, когда Дамир подойдет.

– Дождись меня, я заберу тебя к себе – шепнул Дамир, но та уже отбежала, стала синей, а затем исчезла.

Дамир поднимался наверх, под самую крышу пятиэтажной хрущевки. где располагалась мастерская Лейсян.

...

– ...сейчас столько трудов написано, про одновременность прошлого, настоящего и будущего... – рассуждал Линар, попивая глинтвейн.

– Это возможно допустить умозрительно, но представить никак нельзя, – сказал Дамир. – Просто никак.

– Единственное, что нам дано умом и сердцем  – это ощущать радость от настоящего. Иначе застрянешь в прошлом или будешь жить несуществующим будущим, даже если оно протекает рядом,  – смеялась Лейсян, зажигая многочисленные свечи на низком  индийском столике.

...

Дамир тихо вошел. Сначала он увидел ее детей – Лилию с прилипшими к лицу рыжеватыми локонами и Дамира с насупленными черными густыми бровями. Дети лежали на спине, раскинув руки, как могуть спать только дети и крайне безмятежные взрослые. Острое чувство жалости к ним заставил его присесть. Он на коленках подполз к матрасу, где они спали. Как их можно не любить – эти беспомощные теплые тельца со светлыми душами, которые живут рядом с ним в одном мире, где в любой момент может случиться туман, после которого никогда не проснешься прежним.

Дамир тихо подполз к матрасу, где спала Лейсян, быстро стянул с себя сырую одежду и всем телом прижался к теплу своей любимой женщины, которую он столько раз предавал в мыслях , столько раз ранил словами и поступками...

– Я тебя люблю, – пробормотала Лейсян сквозь сон и положила голову на его руку.

Дамир заснул и в полудреме понимал, что плачет. Слезы вздувались и превращались в  стеклянные шарики из детства – зеленые с пузырьками внутри. Они катились по пыльному асфальту, по которому важно бегали муравьи и «солдатики».

За спиной послышался смех Линара – такой заразительный, что он тоже начал смеяться – звонко, громко. Но это уже точно было сон.

 2015 г.