Битва на реке Иргиз. Часть вторая

– К чему ты клонишь? – неожиданно взбеленился хорезмшах. – Ты хочешь сказать, что я, владыка правоверных, усталый, голодный, должен отложить все дела и гоняться, высунув язык, по степи за какими-то бродягами? Ну, уж нет! Тимур-Малик, – обратился он к своему советнику, – прикажи трубить отбой, делаем привал… И, кстати, раз уж речь зашла о нутовых бобах, прикажи чтобы начинали варить нутовую похлебку с бараниной и бухарский плов…

– Неужели владыка Востока, новый Искандер Великий уйдёт так и не наказав по заслугам этих негодяев? – раздался звонкий юношеский голос молчавшего ранее Джелаль-эд-Дина. – Я считаю, что наш долг догнать и как следует проучить это шайтаново племя, этих самых собак-мунгалов!

– С каких пор яйца стали кур учить? – окрысился Мухаммед. – Знай помалкивай, когда старшие говорят! Тимур-Малик, раз уж речь зашла о курах и яйцах, распорядись, чтобы мне на ужин подали фаршированную курицу… Нет, лучше фазана или куропатку…

– Любезный батюшка, – остроумно парировал Джелаль-эд-Дин, – если я яйцо, то вы, стало быть, курица, но ведь и вы вылупились из яйца! Что скажет на это моя многоуважаемая бабуся?

Хорезмшах осекся, моментально позабыв о фазанах, фаршированных курах и нутовой похлебке. Да, это был, конечно, удар ниже пояса. Что скажет мать, будь она неладна, эта властная старуха! Ведь живьём съест, испилит, порубит как баранину для кебаба…

– Хм-да, – помявшись немного, наконец, важно изрек шах. – Что ж… Бывает иногда что устами младенца вопиет истина. Да, негоже, негоже нам, наследникам славы Искандера откладывать бой ради ужина и иных мирских благ. Да, покой нам только снится. Хорошо, сынок. Пусть твой отец немолод и уже устал от бесконечных ратных трудов и дел бранных, но ибо… Ибо, – Мухаммед запутался в своей витиеватости и потерял нить мысли. – Тимур Малик, распорядись, мы выступаем немедленно!

По войску затрубили курнаи, созывая в путь уже норовивших расположиться на отдых бойцов. Джелаль-эд-Дин радостно гикнув, ударил коня нагайкой и помчался к своим туркменам.

– Ваше высочество, распорядитесь, чтобы ваши туркмены пересели с ахалтекинцев на верблюдов! – крикнул ему вдогонку Бушман.

Хорезмшах провожал непокорного и дерзкого первенца тяжелым взглядом. В животе ныло, болела спина, ему страшно хотелось прилечь и послать к шайтану все эти обрыдлые степные дела.

«Я тебе это ещё припомню, сыночек», – мстительно подумал Мухаммед.

***

Войско хорезмшаха настигло монгольскую рать уже глубокой ночью. Вдали были видны огни походных костров, слышались звуки гортанной монгольской речи – победители явно собирались устроиться на привал, очевидно, вполне уверенные в своих силах. Но беспечными их назвать было нельзя – выставили дозорных. Уже скоро мирные звуки в стане монголов сменились тревожным ревом боевых труб.

В скором времени к передовому отряду сартаульцев, возглавляемому хорезмшахом и его свитой подъехали трое парламентеров. Двое из них, судя по белым чалмам и длинным халатам, являлись мусульманами из Мавераннахра, третьим был монгол. Пока мусульмане говорили, монгол помалкивал, и только зыркал прищуренным глазом на неожиданно появившееся войско. Второй глаз у монгола вытек, лицо было обезображено глубоким сабельным шрамом…

– Наш владыка, великий хан Чингиз, да будет он вечно жив, здоров и могуществен, повелитель Востока Дальнего, не желает войны с тобой, о, отец правоверных! – велеречиво вещал мусульманин-посол. – Чингиз-хан на Востоке, ты – на Западе, к чему нам ссориться?

Мухаммед был и без того зол, от того что ему не дали поужинать и выспаться, а тут еще этот.

– Бесстыжие твои глаза! – рявкнул он на посланца. – Ты, сволочь, водрузил на башку чалму, и воображаешь себя правоверным? Хаджи[1] небось? Ах ты, лживая морда! Продался язычникам!

Хорезмшах замахнулся на посла нагайкой, но рассудительный Тимур-Малик остановил разбушевавшегося владыку.

– Вы и ваше войско вторглось на наши земли. У себя на Востоке вы можете делать что хотите, но тут уже начинается наша земля. – весомо и значительно произнес он. – Пришли невесть откуда, набезобразили. Людей убили…

– Наш повелитель, сын великого Чингиза, богатырь Джучи наказал своих кровников-меркитов, только и всего. Он в своем праве. А насчет того, что тут ваша земля, это еще как сказать, – не унимался нахальный посол. – Тут повсюду степь, где граница-то? Кто ее мерил?

– Граница южнее осталась. Вы уже не на своей земле, – неожиданно подал голос кривой монгол. Он не говорил, а как будто каркал, но тюркскую речь, на которой шел разговор, судя по всему, знал превосходно.

– А ты-то почем знаешь? – сузил налившиеся кровью глаза Мухаммед. – Уже измерили? Уже лазутчики, стало быть, тут ваши шастали?

– Успокойся, владыка, – просипел одноглазый и криво улыбнулся. – К чему нам лазутчики, когда везде есть свои люди! – тут он красноречиво повел кривой мордой на своих спутников-мусульман.

– Полно тебе старичок, ругаться! – беззлобно сипел кривой монгол. – Наш повелитель Джучи не хочет драться с тобой. Разойдёмся миром – вы по домам, и мы до дому пойдём потихоньку. Не впутывайся в наши дела, сартаул. Не надо войны…

– Старичок? – взревел взбешенный Мухаммед. – Посмотрим кто из нас старик! Войны не хотите? Зато я теперь её хочу, так и передай своему Джучи!

– Уходите, пока целы, – посоветовал парламентерам Тимур-Малик. – И передайте своему царевичу, что мы готовы принять с вами бой.

Дважды повторять не пришлось. Не вступая в дальнейшие дебаты, монгольские послы поворотили коней и растворились в степной тьме… Наступило тревожное затишье.

Битва началась на рассвете и продолжалась весь день. По плану Джелаль-эд-Дина, кипчаки должны были оттеснить монголов на топлый солончак, а кара-китаи ударить по ним с флангов. Своих туркмен он хоть и пересадил, как ему советовал Бушман, на верблюдов, но в бой кидать их жалел. Однако пришлось.

Атака кипчаков неожиданно захлебнулась. Неутомимые, будто и не люди, а степные джинны, монголы перехватили инициативу, а их выносливые и неказистые кони уверенно перебирали широкими, как у северных оленей, нековаными копытами и топлый солончак им оказался нипочём. Хотя кара-китаи скакали на таких же конях, что их сородичи-враги, тем не менее, они дрогнули и покатились, не выдерживая бешеного напора свирепых воинов Чингиз-хана. Стоило ли полагаться на подневольных солдат? Катайцы рассеялись по степи, и монголы их не преследовали, зато свирепо и нахраписто наседали на кипчаков.

– Кху! Кху! Урааагх!!! – завывали узкоглазые степняки, и от этих волчьих покриков кровь у сартаулов стыла в жилах.

Пришлось вводить свежие туркменские войска. Снова заревели курнаи, и на храпящих, пускающих пенные струны слюны с наглых горбатых морд, верблюдах, в бой пустились отчаянные текинцы. Схватка была кровавой и безжалостной. Получив неожиданную подмогу от враждебных, в общем-то, туркмен, кипчаки воспрянули, но ненадолго. Тумен, возглавляемый тем самым кривым монголом, назвавшим Мухаммеда старичком, – а само собой, это был Субутай-багатур, – попер и на туркмен и на канглов, свирепо и беспощадно уничтожая все на своем пути.

Прорвав оборону туркмен, Субутай взял курс на холм, где-таки расположился в своем шатре «старичок» Мухаммед. С устатку он решил наблюдать за боем из места отдохновения, и, вполглаза следя за полем битвы, не забывал отдавать должное и нутовой похлебке и плову и фаршированному перепелиными яйцами фазану. Но нет, не дал одноглазый Субутай отдохнуть-потрапезничать старичку. Пришлось хорезмшаху бросить и фазана и шатер и поспешно ретироваться. Если б Джелаль-эд-Дин поспешно не бросил в атаку резервный полк гвардейцев-санджаров, несдобровать бы заступнику правоверных. Но Аллах миловал.

К вечеру бой утих, монголы отступили на исходные позиции. На поле битвы стонали тяжело раненые, те, кому повезло больше, угрюмо ковыляли по полю, перевязывая своих окровавленных товарищей… Ближе к закату хорезмшах и его свита, вернулись к брошенному шатру. Дорогой шелковый полог арабского шатра был безжалостно растоптан, остатки трапезы были раскиданы по траве… Хорезмшах в сердцах грязно выругался – и по туркменски, и по кипчакски.

– Вот так и пообедали, – бормотал он, потихоньку успокаиваясь.

– Вот так и повоевали, – в тон ему отозвался въехавший на холм Джелаль-эд-Дин. – Ну как тебе, отец, степные разбойники? Что еще завтра будет…

– Уйди, уйди, с глаз моих, прошу, видеть тебя не могу! – хорезмшах замахал на сына руками.

Сгущалась ночь, но сон не шёл к измотанному походом, битвой и переживаниями Мухаммеду. Посреди ночи он неожиданно вскочил с постели и начал пламенно молиться…

То ли молитва помогла «старичку», то ли у монголов были свои планы… Тем не менее наутро хорезмийцы с большим облегчением обнаружили, что лагерь монголов пуст. Войско Джучи и Субутая ушло, растворившись в степных просторах, преподав хороший урок сартаулам. Разведка боем удалась…

[1] Хаджи – мусульманин, совершивший хадж, т.е. паломничество в Мекку.