Адрес: Потешный переулок, 3а

Да, он был хорош – высокого роста, статный, с квадратными плечами, пропорционального телосложения. Немного восточного типа – удлиненный разрез карих глаз за стеклами очков, прямой нос, густые темные волосы. Матово бледная кожа человека, который проводит больше времени в помещении. Для кино можно было бы очень легко, без особых усилий, загримировать его под персидского принца. Скромная, аккуратно сидящая одежда интеллигентного молодого человека 70-х. Приехал он в санаторий с пожилой дамой – предположительно, с матерью. Но познакомившись с Лилечкой, сказал, что это его тетя, и она уговорила его поехать с ней в санаторий, потому что дали путевку «на двоих».

Играл в шахматы – вполне прилично, побеждал почти всегда и почти всех. На волейбольной площадке был далеко не лучшим. Ощущалась некоторая напряженность, неловкость в движениях. Было заметно, что играет в волейбол редко, но в санатории он выходил на волейбольную площадку каждый день.

Очевидно, Лилечке он был интересен – она внимательно наблюдала за ним во время игры в шахматы, сидела на скамейке у волейбольной площадки, когда он упорно пытался совершенствовать свои игровые навыки. Замечала она и его бледность, и некоторую затрудненность движений, и предельную деликатность в общении, которой не встречала ни у кого из знакомых и ближних прежде.

Ей было 28 – в ее прошлом уже были и замужество еще в студенчестве, и развод после четырех лет в бездетном браке, но готовность очаровываться, трепетать и волноваться еще жила в ней. Она чувствовала, что носит он в себе какую-то мучительную тайну, которая просматривается в выражении неистребимой печали в глазах. Улыбался он редко и застенчиво, но шутку воспринимал с полуслова. Громко не смеялся никогда. Танцевать почти не умел, а Лилечка любила танцевать, и он, покладисто выйдя на танцплощадку, не очень ловко изображал партнера. Молодую женщину трогала его непонятная незащищенность, какая-то повышенная чувствительность ко всему происходящему вокруг. И еще – он читал наизусть стихи. Такое встречалось вообще крайне редко.

Пожилая дама, с которой он приехал в подмосковный санаторий от «Потребкооперации», тоже старалась держать его в поле зрения, но как можно деликатнее, на расстоянии. Конечно, она заметила взаимное притяжение молодых людей и даже как будто радовалась этому.

 Ему было 32 года. При всей своей закрытости, он все-таки решился рассказать Лилечке, что отец ушел из семьи, когда ему было одиннадцать лет, и с тех пор они жили с матерью вдвоем. Окончил энергетический техникум, затем институт по тому же профилю. Получил диплом инженера. Назначили по распределению мастером на электроламповый завод. Как-то одна из работниц послала его матом, когда он спросил, почему ее три дня не было на работе. Говорил, что был потрясен почти до потери сознания, когда она закричала:

– Что, не знаешь, зачем женщины исчезают с работы на три дня?

Он не знал. Матери каким-то образом удалось оградить его от реальной действительности настолько, что он жил только книгами. Дружба со сверстниками не складывалась ни в детстве, ни в студенчестве.

Быстро миновали двадцать четыре дня, да еще за вычетом первой недели, когда они еще не были знакомы. Правда, последние две недели почти не расставались, с утра и до поздней ночи. Расставаясь, обещали писать друг другу.

Разъехались. Она – в Набережные Челны, он – в Куйбышев. В первом же письме признался, что на самом деле «тетя» – это его мать, Нонна Федоровна. Казалось, больше недосказанного не осталось.

Прошло чуть больше полугода. Переписка продолжалась. Она писала о своей работе технического переводчика на большой стройке, делилась впечатлениями от иностранцев, описывала смешные эпизоды регламентированного общения с ними. Он писал короткие ответы, на одну страницу – как-то невнятно, как будто ни о чем. Для себя она объясняла это его сдержанностью и закрытостью. Когда она сообщила ему, что может приехать к нему на 8 марта, он ответил:

– Приезжай.

Собралась и поехала. Дала телеграмму с указанием номера рейса и времени прибытия. В аэропорту никто ее не встретил. В жизни всякое бывает. Бывают и обстоятельства, которые могут помешать человеку приехать в аэропорт и встретить близкого человека. Села в такси и доехала до пятиэтажки с известным адресом. Поднялась на четвертый этаж, позвонила. Дверь открыл он, в стареньком, застиранном до серости лыжном костюме, какие носили еще в 50-ые годы. Смущенный, он извинился, что не встретил – не здоров. Вообще и не надеялся, что она приедет. Встрече был как будто рад – засуетился, напоил чаем. Закурил сигарету «Дымок» (6 копеек пачка). Что-то было не так. Однокомнатную квартиру давно не ремонтировали, стены были буквально закопченные, и не только на кухне. В обстановке присутствовали какие-то предметы «былой роскоши», но преобладала удручающая атмосфера несчастья, о котором не говорят, но оно ощутимо и почти зримо.

Пришла с работы Нонна Федоровна. Гостью приняла с радостью. Приготовила ужин. Сын переоделся в красивый, хорошего покроя темно-синий костюм. Надел белую рубашку, даже галстук. За ужином смотрелся вполне достойно. Мать пошутила:

– Ну, прямо жених.

Смотрели фотографии из семейного альбома. Преобладали снимки с юга, куда Нонна Федоровна возила сына почти каждое лето, пока он не повзрослел. Поставили раскладушку, застелили хорошим свежим бельем. Гостье не спалось. Принимали ее ласково, по-доброму, но была какая-то недоговоренность, неясность, которая ее и тревожила, и смущала. Уснула только под утро.

Следующий день был праздничный – 8 марта. Он с утра сбегал за цветами, чтобы поздравить мать и девушку. Принес красные гвоздики. Тогда такого выбора, как сейчас, тогда нигде по стране не было. Хозяйка накрыла праздничный стол – по всем правилам, с белой накрахмаленной скатертью, салфетками и красивой посудой и приборами. После обеда осматривали достопримечательности, а затем пошли в кино. Шла «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова. Картина очень тронула молодую женщину – было то смешно, то грустно. Ее собственные душевные переживания обострялись под воздействием умного фильма, вдохновенной игры талантливых актеров и удивительной музыки, сопровождавшей развитие сюжета. Она не могла скрыть слез, и он искоса посматривал на ее разрумянившееся лицо. Когда вышли из кинотеатра, сказал:

– Ты бы видела свои глаза, когда мы смотрели фильм… И шея такая у тебя…

 В кинозале она сбросила с головы свой любимый пушистый оренбургский платок и расстегнула темно-синее пальто с пушистым песцовым воротником. В зале было тепло, гардеробная не предусмотрена – не театр. Про фильм не высказывался. Пришли домой в приподнятом настроении, взволнованные. Долго сидели за столом, делились впечатлениями от фильма. Говорила больше Лилечка, вспоминая его наиболее яркие эпизоды и остроумные реплики персонажей. Нонна Федоровна умело поддерживала беседу, говорила о планах на будущее – отремонтировать квартиру и выехать летом в какой-нибудь местный пансионат на Волге. Когда после ужина вместе мыли на кухне посуду, она сказала девушке, что у него были проблемы со здоровьем, не уточняя, какие. И пока он на инвалидности, получает пенсию. Девушка поняла, что с ним эту тему обсуждать не следует. Все не так просто. Третий день был тоже нерабочий, и провели они его в городе. Город большой, старинный – есть что посмотреть.

На четвертый день она улетела обратно с ощущением какой-то недосказанности, неопределенности. Он проводил ее в аэропорт, обещал писать. И писал все такие же письма почти ни о чем – одну страничку, как будто вымученную. Поблагодарил за приезд, который «вдохнул жизнь и радость в наш застывший дом». Она осторожно отвечала, продолжала описывать свои впечатления с большой стройки с огромным разнообразием людей со всех концов Союза. Да еще 1800 иностранных специалистов, техников и инженеров – «шеф-монтажников». По тем временам большая редкость.

В июне пришло письмо от Нонны Федоровны, чего Лилечка никак не ожидала. Она писала, что они отремонтировали квартиру: «…теперь чисто и уютно. Пока Валерий болел, у меня все силы и деньги уходили только на него. А после Вашего приезда он как будто встрепенулся, ожил, сам предложил сделать ремонт. Помогал ремонтникам. Приезжайте еще!». Лилечка вспомнила, как она, шутя, еще в первый день, до разговора на кухне с Нонной Федоровной, сказала ему:

– Я бы на твоем месте срочно занялась ремонтом.

Он промолчал, только головой покрутил. За лето от него пришла еще парочка писем ни о чем, и молодая женщина стала сомневаться – может, ему эта переписка и эти иллюзорные отношения в тягость. Хотя…

В августе пришло второе письмо от Нонны Федоровны. «У Валеры ремиссия закончилась, и началось обострение болезни. Опять отвезла его лечиться в Москву. Диагноз: маниакально-депрессивный психоз, полная потеря сна, пограничные состояния. Я уже десять лет положила на его лечение. Продала трехкомнатную квартиру и купила однушку, чтобы были деньги на лечение. Хорошо, что кооперативная была. Многие препараты можно было купить только за границей и за очень большие деньги. Врач в Москве сказал, что процесс необратим. Ремиссии будут все короче, а обострения все дольше. До полной потери адекватного восприятия реальной действительности. Я просто в отчаянии. За весь этот год было всего три светлых дня – когда Вы приезжали к нам. На этой радости он продержался почти четыре месяца!». Лиля несколько раз перечитала письмо, цепенея от чужой боли, которая рвалась из каждой строчки. Ответила письмом из заведомо бесполезных утешительных фраз.

Пришло еще одно письмо и от него – с обратным адресом: Москва, Потешный переулок, 3а. Он знал, что Нонна Федоровна написала Лиле об истинном положении вещей и с горечью заключал: «Неужели нельзя понять по обратному адресу, где я нахожусь? И на что я гожусь? Я не уверен, что буду в состоянии ответить на следующее твое письмо».

Поздней осенью от Нонны Федоровны пришло еще одно письмо. Валерий больше не узнавал ее.