Сергей Иванович Матюшин. Старый ребёнок

Это был какой-то летний день, скорее всего 89 года. Совершенно не помню внешние обстоятельства, помню только, что нашёл небольшое жёлтое двухэтажное здание, вполне обычное для Салавата, в центре города на улице Гафури, буквально в четырёх-пяти кварталах от дома, где выросла моя жена.

Я позвонил в самую обычную дверь советской квартиры, мне открыла эту дверь очень приятная спокойная женщина.

– Сергей, это к тебе, – крикнула она в глубину квартиры и пригласила меня войти. Я вошёл и двинулся в указанном направлении, сразу же направо от дверей. Через пять-шесть шагов по узкому тёмному коридору обнаружилась комната, вся в книжных полках. Слева за столом восседал среднего возраста бог Пан – массивный, с пузом, голый по пояс, с сигаретой во рту, с бородой и умными глазами на круглом лице. Глыба, матёрый человечище.

Он смотрел телевизор, который стоял прямо перед ним на столе, заваленном разными бумагами, рукописями и книгами.

Он мотнул головой, я присел на указанный мне стул, он спросил, кто я таков, и мы начали разговаривать.

Уже Людмила Ивановна приносила ещё чаю, уже я поел вкуснейших бутербродов, потом поел каши, потом снова чаю испил, а разговор наш длился и длился, пока на дворе не наступила ночь и я не побежал на автовокзал.

Какой это был собеседник! Жадный до мнения своего визави, но и сам чрезвычайно способный на глоссолалию, от него я и узнал это слово, которое означало явленный в Древней Церкви дар говорения, и массу других слов, он выдавал не самую доступную информацию бочками, гектолитрами, баррелями, если хотите.

Поскольку я оповестил своих новоявленных родственников со стороны жены о своих намерениях навестить некоего их земляка, то получил мнение той, что породила некогда предмет моего обожания, что Сергей Иванович человек серьёзный, всё несёт «в сéмью». Было высказано пожелание и в мой адрес вначале обеспечить «сéмью», а уж потом заниматься всякими глупостями, под которыми подразумевалось сочинительство.

Какое-то лето я жил на каникулах в Салавате. Поскольку видеть бездельничающего мужчину было сверхусилием для тех, кто тогда был рядом со мной, что и было мне заявлено, я попросил Сергея Ивановича найти мне работу. Всё лето я торговал одеждой и даже преуспел в этом. Мой хозяин, зять Сергея Ивановича, меня хвалил и приглашал на постоянную работу. Однако я отклонил это благосклонное предложение, может быть, это сохранило бы мою семью, в чём я не уверен.

Собственно, с тех пор я при любой удобной возможности старался навестить Сергея Ивановича, он для меня стал таким вот лучом света в тёмном царстве, тем более что в скором времени я поступил учиться в Литературный институт, выпускником которого был и Матюшин.

Многое из того, что рассказал мне Сергей Иванович, стало частью меня самого, поэтому мне порой сложно отделить это от себя и как-то выделить особо. Скажу только о том, что он много рассказывал мне о Набокове, которого страшно любил, а также именно он просветил меня относительно сенсорного голода, который во многих случаях, если не во всех, движет человеком.

Общаясь набегами, сложно осуществить процесс познания человека, особенно если он тебе нравится на сто процентов. Казалось, что время не властно над ним: когда бы ты ни появился, всегда он восседает на своём стуле, словно на троне, окутанный синим табачным дымом, который шёл бесконечным потоком из его трубки, хотя и, возможно, из сигарет, которые он курил одну за другой.

Было страшно огорчительно, что время бежит в разговорах с ним таким «стремительным домкратом», что ты не успевал сказать и сотой доли того, что хотел.

Несколько раз я видел в таких вот набегах милого скромного мальчика, который появлялся в пещере отца, а потом тихо удалялся. Это был его сын Алексей, и я, умилённо глядя на него, надеялся в глубине души, что когда он вырастет и приедет в Уфу, я смогу ему помочь так же, как его отец духовно окормлял меня самого.

Так прошли 90-е годы, во время которых Сергей Иванович некоторое время работал в Москве, а потом вернулся в Салават, вышел на пенсию. Вдруг в какой-то момент, когда у меня появился более-менее постоянный Интернет, мы с ним стали чаще общаться в мессенджере сайта Майл.ру. Можно было переписываться, можно было говорить через эту штуковину голосом. Сергей Иванович стал присылать мне свои рассказы, как вдруг из одного из них я узнал, что его сын погиб от передоза наркотиков. Как-то после этого мы вскользь задели эту тему, он сказал, что обратился к врачу, потому что горе его не заживало.

Он стал куда больше писать, он заболел диабетом и купил беговую дорожку, на которую вставал с большим трудом, но старался держать форму.

Затем он освоил «живой журнал», стал переписываться со всем светом, в том числе и с людьми, которые были моими друзьями, а стали литературными врагами. В какой-то момент я стал звать Сергея Ивановича переехать в Уфу, но он по размышлении отказался. Он сказал, что не хочет менять на старости лет привычную обстановку.

Звал я его и на литературную борьбу, осудить тех, кто врал и подличал в местной литературе. Этого он так же не стал делать, в результате чего я впервые на него обиделся. Я не мог понять его позицию, и это меня раздражало, пока я к этому не привык.

Однажды я позвонил Сергею Ивановичу и сказал, что у меня для него сюрприз. Он обрадовался, он-то на меня зла не держал. Через несколько дней я приехал к нему и привёз то ли пятьсот, то ли тысячу долларов, которые ему передала Валерия Новодворская. Такой щедрый подарок она сделала с подачи Любови Владимировны Цукановой и Иосифа Давидовича Гальперина, которые были знакомы с Новодворской.

Я был очень рад снова увидеть Сергея Ивановича, тем более по такому приятному поводу.

Жизнь снова побежала по своему привычному руслу, пока в один из дней я не узнал, что Сергей Иванович скончался. Мы со Светланой Гафуровой поехали с ним прощаться в Салават. Потом были поминки, потом…

Я был рад, что успел сделать с ним огромное интервью, которое вышло в «Истоках», мы публиковали его рассказы, но человек ушёл от нас, и снова его отыскать невозможно.

Он говорил, что хочется ещё пожить, но при его жесточайшем диабете это, конечно, было сложно – надеяться на лучшее.

В последние годы он много писал, подготовил большую книгу, которая лежит у меня, его активность росла, но жизненные силы угасали. Как-то он сказал, что в семидесятые, когда его первые рассказы были опубликованы, он решил, что уже состоялся как писатель, и многие годы потом не писал. Из интервью я узнал, как они с супругой приехали в город Салават буквально с узелком в руке. В конечном итоге ему присвоили звание «почётный гражданин Салавата», и многие мои знакомые из этого города очень доброжелательно и с уважением о нём отзывались.

Я пишу эти строки и думаю, что вот такая вот малость, какие-то вспышки памяти остаются от человека, которого я любил всем сердцем, общение с которым до сих одна из главнейших радостей моей жизни. Не зря уфимская поэтесса Светлана Гафурова назвала свою книгу «Стробоскоп моей памяти», увы, не зря.

Но ведь сам Сергей Иванович был цельным человеком, это в моих воспоминаниях он может представать разорванным на какие-то воспоминания, он может выглядеть противоречивым и непонятным. И всё же эти свои заметки я пишу вовсе не для этого, а для того, чтобы определить, какой стратегии придерживался человек, что за выбор он сделал и как этот выбор затем определил его жизнь.

И вот к чему я прихожу, анализируя жизнь Сергея Ивановича.

Его позиция была позицией максимально доброжелательного, максимально информированного человека, который с огромным интересом выслушивал каждого и с каждым делился своими соображениями. Но он выступал с позиции оракула, который предсказывал будущее, будучи лично в нём незаинтересованным. Он просто передавал даже не волю богов, а некую сумму знаний, которые ты мог принять во внимание, а мог не принять. В бой вместе с тобой он бы не пошёл никуда и ни за что. И эта стратегия принесла ему множество доброжелателей, по сути дела, у него не было врагов, везде его встречали хорошо, он издавал книги, какие-то звания он получал, премии. Даже местные псевдолитераторы присудили ему свою псевдопремию, но так и не дали ни диплома, ни денежной составляющей. Но это уже их стратегия.

Он сидел в своей пещере, окутанный дымом, и к нему приходили паломники спросить совета. Он слушал их, внимал их речам и жадно впитывал вести из далёкого внешнего мира. Потом, в священном экстазе он начинал свою божественную глоссолалию, от которой кружилась голова и странные видения будущего вставали над нею.

Но для него это была интеллектуальная игра, в этом своём священном экстазе он создавал и обращал в прах миры и вселенные, он решал интеллектуальные загадки всех времён и народов, он – мальчик-старик в пещере, защищённый от жизни, от её бед и горестей своим призванием, своей дорогой.

Но он никого не мог позвать с собой, ни с кем не мог разделять своего дара полностью и целиком.

И потому драгоценное существо рядом с ним тоже попыталось грезить, как он, наяву, и погибло, потому что вдвоём идти по этому пути было невозможно.

И когда жизнь настигла на этом пути, оракул бога Пана покинул этот мир, пребывая в недоумении от жестокости, с которой с ним обошлись.

Мой милый друг, разлюбезный Сергей Иванович, верю я, что есть на свете таинственная пещера, в которой, во глубине ея таинственной, охраняемый стражами чудесными и непобедимыми, за многими притворами и дверями, в саду величественном и прекрасном, в полутьме загадочной живёт величайший на свете оракул, что в состоянии дать ответ на любой вопрос. И сколько бы ни прошло времени, он не стареет, а вечно несёт свою миссию, вечно хранит в своём сердце божественный свет, которому нет предела и тления.