+18 °С
Ясно
Все новости
ПРОЗА
7 Мая 2023, 11:55
Мадонна торгового лотка и другие личности
Рассказ
1
Приотворил окно – то не живое, пластиковое. Зачастую, оно даже не знает – кто есть художник морозощекий, от дыхания которого рождаются серебристые пейзажи на стеклах. Окну современному это неведомо! Оно в некотором роде, в урбанистическом одиночестве. Открывая его, я пустил сгусток свежего мартовского воздуха в комнату: чуть холодит, и бодрит. Окостенелый душок квартиры, что был ранее, выдуло напрочь.
Пискнул мелодично смартфон, оповещая о sms сообщении. От него змейкой тянулся провод с подзарядником. На бок наклонилась мягкая игрушка в виде новогодней елки с печальными глазками и в дурацком красном колпаке… ну здесь праздник всегда с нами! Стопка книг в твердой обложке Виктора Пелевина смотрела на меня своими пространно-восточными буквами в золотом теснении. Карандаш графитовый крутанулся пару раз, как акробат вокруг своей оси. На мониторе компьютера плавала заставка с вертлявыми пятнистыми рыбками. Понятно, что все это хозяйство располагалось на столе. А столу, яснее ясного, как любителю света и трудяге, быть у окна полагается, где собственно и пребывает.
И, возвращаясь к окну, которое угораздило же мне открыть. Мартовский воздушный плеск принес с собой еще и воспоминания.
2
Ухарство буйных лет. С украшениями в малиново-пиджачные тона, и золотые цепи на «дубах тех». И были брызги от шин машин, что черные как гробы. И музыка тогда ревела чаще шансонная, волчья. Какое-то необъяснимое тогда веселье творилось, – напряг без напряга. И в душе – торчала кочерга; ею удобно разгребать угли от истлевших дровишек. Да и о душе не думали, скорее подумывали, как жить дальше!
С промышленной зоны нас вез тогда большой вахтовый автобус «Икарус», из которого я обычно вылезал с заспанными глазами; и как его только время-калека не убило! К остановке «АвтоВАЗ» он подъезжал где-то около шести часов вечера. Многие пассажиры, ехавшие в автобусе с работы по Бирскому тракту, дремали. И головы их качались из стороны в сторону, как китайские болванчики. Сон в автобусе – нечто немыслимое. С толикой оккультизма. И есть с чего! Автобус трясся, прыгая храбро по кочкам, маневрируя меж ям, подобно бойцу-отличнику по пересеченной местности. Рыкал ворчливо мотор. Иными словами, амплитудные колебания расслабляли человека. Нельзя не упомянуть запахи: тоже оказывали усыпляющее действие. Перло отчасти бензином, литолом в салоне. Дерматиновая обивка сидений прела. И плюс, запашки самих пассажиров, что жить не могут без сигаретного тумана и парфюма. Отсюда и благостная непонятная дремота! Помимо сидящих сонь, были те, кто стоял и крепко сжимал мертвой хваткой поручни руками, и под воздействием доносящейся автобусной «колыбельной» – закрывали глаза и уплывали в миры Франца Кафки.
Вылез я из автобуса непривычно: по-медвежьи, неуклюже. Глотнул, будто газировку черниковского воздуха, и поглубже, – до самых низин легких, и шагнул квадратно куда-то вперед. Передо мной, как лист перед травой, предстала бабулька, сидящая на пластмассовой таре, а пред ней мешок с жаренными подсолнечными семечками. Жар от них шел, как из ада.
– Семечек не желаешь милок? – прошамкала губами старушка.
– Можно! – согласился я, и полез во внутренний карман куртки за тысячерублевой коричневой бумажкой, которая единственная валялась, от безысходности.
И двинулся дальше, сияющий из-за маленького, но емкого счастья. Лихо я лузгал семена, то и дело ныряя рукой в газетный сверток, а шелуху без всяких нравственных соображений кидал на дорогу. Дорога же и без меня усыпана была всяким мусорным добром, и никто не торопился его убирать.
Забегу немного вперед и скажу, что, когда мелкие «зерна солнца» остались у самого донышка свертка, – там, к всеобщему изумлению, меня ждала скомканная в окатыш тысячерублевая банкнота российского Центробанка. Я не знал тогда, по молодости своей непутевой, что деньги иногда имеют славную привычку возвращаться.
Что характерно, хочется, очень хочется, чтобы это иногда случалось, как можно чаще.
Но чудодейственный возврат денег, конечно, произошел потом, а пока я шел себе и щелкал самобытную крошечную неприглядность (или приглядность: кому как! Считается, что чересчур много подсолнечных семечек грызут сограждане в период свободного распада страны. Кто знает?! Может так и есть!)
3
Передо мной открывался натюрморт, пейзаж рыночных отношений. Здесь жизнь базарная била ключом. Извергали фонтанчиком окорочка Билла Клинта, цвета загадочного индиго. Бананы желтушные – прядь. Чипсы Lays, относительно которых непонятно, что больше хрустит – чипсы или сама упаковка. Текли реки шоколадные – Alpen Gold, Mars, Snickers, Wispa, Lion; от одного их вида хотелось стать Гаргантюа и Пантагрюэлем, чтобы съесть все разом. Сладости только набирали в то время оборот, и своей невиданной яркостью завлекали сладкоежек. И я был одним из них, – что скрывать.
На вершине всех разных сливочных масел была Rama в круглой аппетитной упаковке. И. помню, моя родная тетка, работающая, тогда в Молочном комбинате, уверяла всех и вся, якобы Rama очень полезный и питательный продукт, состоящий из настоящих растительных масел с очень малым содержанием холестерина. Что Rama ни в коем разе не маргарин, как многие полагали. А слово «спред» не слыхивали на том момент. Вереницей, ниточкой тянулись без конца: сухие соки Zuko и Yupi, куриные кубики Knorr – подлинное счастье для домохозяек. И жвачки, жвачки и много всего жвачного. Вообще, если ты (90-е годы) не жуешь – значит, ты не живешь! Обвернутое в целлофан знатное перефразированное выражение: «Рынок – это театр, а продукты, вещи в нем актеры» – вдруг становилось чрезмерно актуальным. Именно тогда мы познавали суть – быть потребителем!
Все товары, съедобная снедь, прятались, лежали, валялись в тарах, ящиках сомнительного вида, на досках (и шершавых), на полиэтилене с грязью. В сумбурном движении, впопыхах. Никого не смущал непрезентабельный вид ларька, лотка, торговой палатки. Ибо рынок – второй родной дом, дискотека и библиотека, кино и показ моды. И смело можно предположить, – к такой пространственной мысли многие склонялись. После работы, куда шел человек чаще всего – на рынок! Куда он отправляется в первую очередь, если надумал прогуляться в выходной день – на рынок! Все дороги, стези шли, никак не в Рим, а именно на рынок: для девушки купить соцветие живеньких цветов, для жены Tefal-сковороду, для ребенка Dandy, для любовницы теплый китайский пуховичок. Выходило таким образом, рынок – сосредоточие жизни в 90-е годы.
4
Наш северный «вазовский» рынок располагался по сути в очень неудобном месте. Параллельно торговым палаткам и киоскам шли трамвайные пути, где бойко громыхали чешские трамваи, цвета кизила. Шум стальной и галдеж под боком. На возвышенности, возле поликлиники, в доме-корабле опять тянулись ряды консультантов-продавцов, и с шаблонной улыбкой на физиономии зазывали визгливо прохожих. Их обличья, будто сошли с работ деятелей супрематизма: немало огненно-тициановых расцветок, желток яичной полосы, и глиняный прямоугольник. Как-то так отображался их противоестественный загар, – всегда на солнце, всегда под жалящими его лучами. Но некоторым удавалось избегать подобных пыток. При помощи… а кто знает их секрет, что под секретом! Крем ли какой, волшебная мазь?
…Ничем я не отличался от других, тоже забредал на рынок, и довольно часто. Воздух сырой рыбий с капустной разодетостью влек куда сильнее, чем скучное пребывание в четырехстенной коробке. Копошились людишки разные, безвариантные с приглушенно сверлящими глазами. И огонек свечи, и свет прожектора, и будущее – отражалось в их скромном взгляде.
На рынке, имея потрясающую привычку, я заводил новые знакомства. Для этого и свершал променад. Пошептался с Камилем, с торговцем хурмой и яблок. Он, бедняга, часто страдал зубной болью. Раздутая щека от флюса, можно сказать, его естественное состояние. И он настолько привык к ноющей боли, что при вопросе, – «что у тебя, зуб болит?», он порой терялся в ответе. Не мог в реальном времени сразу определить болевую точку. Обменялся любезностями с Инной Анатольевной, рыбной жонглеркой. Она ухватисто, ловко перекладывала на лету сырую рыбу из одного «загона» в другой. Соседи-продавцы беспредельно восхищались ее умению, как и я, впрочем, тоже. Иногда казалось, в ней таился поэт, а те свою очередь, – лихачи метафор и словесных перетеканий, – ой, как близки к ее рыбным пируэтам.
На рынке также крутился один бомж. Бомжик, – если переиначить на языке нашего рынка. К бездомному многие привыкли, и по-доброму, по-семейному его называли – Сеня. Он обычно одевался в лохматую черную шубу, не по размеру. На голове раздирай… шапка-ушанка с одним надорванным ухом. Молчком и тишком, он стоял у двери киоска с лотерейными билетами. Почти неприметен, как тень. От него, к общему изумлению, пахло лавандой. И произошел один случай, после которого бомж-функционер исчез.
Дело было так: возле него остановился один мужичок подвыпивший, на «веселе», лет так за 35–40. Дал Сене мелочишку, которую достал из барсетки. Походу действий своих тривиальных завел разговор. Мужичка с круглыми маслянистыми щеками несло на беседу. Он все брызгал поначалу вопросами, якобы, что так плохо существует в этом мире Сеня? Почему не устраивается на работу? Затем плавно перешел к остросюжетному жанру своей крутой жизни, типа, а вот я… и несло, несло того мужичка, будто ураганом заносило. Философскую беседу между бомжом и коммерческим дельцом наблюдали многие, и я в том числе. Да, сам Сеня не ахти разговаривал, по большей части «да» и «нет», и «так случилось». Его больше подмывало смыться. И было с чего. Пока мужичок под коньячными парами крутил колесо жизни на платоновский лад, заодно, как бы случайно, кидал Сене одну бумажку за другой. Наверно увлекшись смыслом жизни, не замечал, что делали его руки. В конце концов, денежный арсенал в барсетке опустел у дельца, и когда он это обнаружил, бомжа давно и след простыл.
5
Растут всегда вдоль поликлиники тополя, высокие пирамидальные Аполлоны, похожие по форме на мороженое «эскимо». Вальяжно фланировали по асфальтированной площадке голуби с перламутром на грудках у трамвайной остановки. Кто-то хлебных крошек им подкидывал по доброте чуткой. Те зачатую бросались стайкой хулиганской на угощение, закурлыкав тревожно. После опять, как важные государи, семенили не торопливо по площадке, и куда-то по своим неотложным делам. Бездомный пес ли какой забредал в рыночное хозяйство, тыкаясь мордой своей, но без наглости. Понимал уж дворняжьей головушкой, как надобно себя вести. Глядишь, и угощение последует. Но, несмотря на все надлежащие приличия четвероногого, его все равно изгоняли, из-за боязни, что рано или поздно утащит что-нибудь.
Позади, через забор, дугой расположена автозаправка, где едва слышится скрипучий голосок автозаправщицы из динамика. Пройдется бульдозер, вычищая лепешки подтаявшего снега. Внизу вдоль Вологодской улицы «вечно молодые» пятиэтажные хрущевки, похожие на не разломленные шоколадные плитки. И казалось все таким правильным, цельным на окраине города.
6
Среди корифеев торговли особенно выделялась одна девушка, продававшая куриные яйца с деревянного самодельного лотка. Она… вот ведь как сложно перейти к нечто другому, более лирическому, что и слово начинает изгибаться, кривляется, как арлекин. Уж смущение одолевает, что даже неудобно.
Она была Мадонной рынка. Теплые тона кругленького лица, глаза «приветики», улыбка жемчуг, щечки с кокетливыми ямочками. Прическа – каре с пепельным оттенком. И соблазнительное декольте блузки цвета шафрана. Она – вызов против серой будничности! Вульгарности есть с ноготок, но достойной, возможно нужной. Отдельные штрихи, подрисованые Рафаэлем, Пьетро Перуджино, Сандро Боттичелли, где филигранно легла певучесть линий, округлостей. И имелось что-то божественное в ее взгляде, но что именно – сложно выразить фразами. Наверное, только прочувствовать.
К своему стыду, я к ней вообще не подходил. Наблюдал ее гладкую бойкость, разобранный всплеск со стороны. Возле нее – толпа злопыхателей, друзей с явными намерениями. Где уж мне – с ними тягаться. Не люблю толкаться локтями. Не люблю среди толпы быть толпой. Да с приходом зимы она пропала, а вместо нее торговала яйцами пожилая тучная женщина в шапке-канделябр. Что ж, Мадонна, как нечто мифологическое, умбрийское видение, ушла меж красок и мазков. Она осталась живописью. Она осталась кликом в закоулках моей памяти.
7
– Привэт! Опять гуляем? – спросил меня Маджид, торговец солнечными очками. Возле него стенд, похожий на чертежный, очки разнообразных форм от круглых винтажных до черепаховых в стиле 70-х годов. Очки-хамелеоны, желто-розовые детские стекляшки, и солидные на вид «зеркалки». На любой вкус – оборонная защита для глаз.
– Здорово, здорово! А не рано людей одевать в очки? Март, как-никак, и холод еще частит, – парировал я вопрос вопросом.
– Э! Нэт! Видишь, как солнце горит. Пэкарь раньше пэчет лепешка. Птица малый всегда к солнцу тянется. Снэг может завтра нэ быть. А людям много свэта нэ надо. Боятся! И тут, понимаешь, я как раз стою! Заранее готовиться надо к лэту.
– Ясно! Зришь в самый интеграл!
– А то!
– Зимой ты где был? Чем занимался? На рынке тебя не видно было!
– Много чэго было! Ездил в Ургут домой. Там тэпло. А работал завхозом в школе. Правда дэнег мало, совсем в хамоне ничего не звэнит, нэ шелестит. Снова в Уфу приехал.
Он много чего рассказывал про Ургут, тепло отзываясь о своем городе в Узбекистане. О родственниках, старенькой матери. Я ему искренне позавидовал, ведь мы же обычно о своих родственниках либо ничего, либо жалуемся на семейные «войны». А у них – вечная любовь и добросердечие.
8
Рядом стоял Рустик со своим овощным садом. Луковка, картопля, баклажаны синюшные, как синяки под глазами. И прочие овощата, идущие под нож на салаты. Именно в те лихие годы народ начал переосмыслять о собственном добровольном рабстве на огородных участках, где слишком много сжигается человеческой энергии. Не проще ли купить пару килограмм картошки на рынке, чем ее же в том же количестве укладывать в выкопанные в земле лунки. После проборонить, поливать. Ждать зеленых пупырчатых росточков, и вновь поливка в период летней засухи. В бой роковой с сорняками, на смертельную битву с колорадскими жуками – веселье не для слабонервных. Окучивание, ухаживание, как за барышнями-недотрогами. А, результат, как ни прискорбно – пара килограмм картошки! Возврат к тому с чего все начинается. Стоит ли садовая воинственность подобных усилий?
– Что ты такой загруженный? – обратился я к Рустику, который стоял грустный, минорный как соляной столб. Под глазом красовался пейзаж «ночные зори»!
– Вчера весь день и ночь провел в «обезьяннике»! В милиции.
– Ого! Кидался в прохожих не свежими помидорами после ссоры со своей благоверной? Этим самым избавлялся от неутихающего гнева?
– Тебе бы шутки вышивать крестиком! – обиженно вымолвил Рустик, – Вчера, в часов одиннадцать утра, я только раскладывался, как появились двое, берцами скрипя, и махая резиновой игрушкой. Потребовали, как всегда, свой авансик. Чтобы мир был мирным, чтобы соломка стелилась под моим бизнесом. Я отдал, иначе никак. Они двинулись дальше. И тут я не удержался… бес ли какой в меня вселился – не знаю. Выставил я средний палец, уходящим товарищам. Их квадратурные спины не вызывали тревоги. Но на мою беду, один заметил, он в тот миг обернулся… В небе птички клином брюзгливо летели. И все, меня – скрутили, спеленали и в «козлик» погрузили.
– Да, не завидую твоим приключениям! – сочувственно проговорил я.
9
Напротив, поликлиники суетилась, словно трудолюбивая пчелка, одна рыженькая девчонка с конопушками на лице, по имени – Милена. Торговала она цветами. Она всегда с цветами, она в цветах. В пластиковых ведерках по колено в воде ее нежные «подружки». Туда в обязательном порядке добавлялась ложка сахара или долька аспирина. Рядом упаковочный материал с ленточками, и прочие побрякушки для создания «сверхказистости» букета. Она привозила свою маленькую оранжерею на «Ниве», что довольно бодренько еще бегала, и увозила поздно вечером. Уезжала чуть ли не самая последняя из продавцов. Возня с бумагами от налоговой на ней. Сама же и разруливала спорные ситуации с иными прожорливыми инстанциями. При этом Милена умудрялась учиться заочно в Нефтяном университете. Хрупка девушка, а столько сил!!!
Весна надвигалась всей своей неизбежной массой с ударной силой тепла. Снег, сверкая леденистым серебром, утончался с каждым днем. Почуяв эту самую солнечную волну, защелкали почки на деревьях. Люди-коконы начали избавляться от лишней одежды. У Милены ожили особенные запахи мимоз с желтым горошком-драже и тюльпаны, похожие на сложенные детские ручки. Хотя женский праздник 8 марта позади, но эти цветы до сих пор востребованы – их покупают.
10
Я прибавил шаг. Поздоровавшись с другими продавцами, остановился у палатки с аудио-кассетами и компакт-дисками. Хозяйка музыкального добра – Лена, укутанная в черную шубку и меховую шапку идентичных оттенков. Палатку поставили буквально три месяца назад, а зима тогда только разгуливалась, входя в раж. И мурлыкала в наплыве музыка из переносного магнитофона. Как следует по закону очевидности, возле музыкальной палатки я дольше всего и задерживался. Есть предположение, что как только я родился на этом свете, издавая истошные крики, то в головке моей крохотной подсознательно стреляло, пульсировало – Я МЕЛОМАН! И до сих веков! А быть в обществе Елены – до чертиков приятно.
– Слышал! – обратилась она ко мне с вопросом, – Здесь кассетка есть с одной нашей уфимской певицей. Неплохие, причем, у нее песни «Плакофобия», «92 дня лета». Из нее в будущем выйдет толк!
Лена тут же поставила кассету в деку магнитофона. Застрункала гитара с привычными дворовыми аккордами. Но «гаражность» и кривое качество записи отталкивало, отсюда впечатлений – полный ноль. Да и таких певунов, менестрелей у нас в каждом дворе. Я более бегал глазами по корешкам других кассет и дисков. А на чей-то там дребезжащий голосок под гитару через минуту я не обращал внимание, будто и не слышал вовсе.
– Во! «Led Zeppelin» Это возьму! И еще Yngwie Malmsteen обязательно, виртуозника! – тут я спохватился, – денег-то у меня «юк». Для убедительности похлопал себя по ребрам, а вдруг… Но «вдруг» не случилось. Лена же, видя мои манипуляции рук, проговорила:
– Ладно! Бери! Завтра деньги занесешь! – тут она выдержала небольшую паузу, затем продолжила: – А песни уфимской певицы не нравятся?
– Да как тебе сказать… Так-то нормально и голос вроде звучит, – начал я присочинять, вздымая взгляд к небу. Разумеется, неважный из меня выходил враль.
– Понятно! Не понравилось! А мне кажется, она станет популярной. Тексты и голос с подвывом. Только странно, что не написано, как ее зовут. Просто «уфимский талант» и черная пустая обложка.
– Бакланка какая-то!
– Скажешь тоже! Нормальная певица! – резюмировала Лена с серьезным нешуточным видом.
Немного поговорили о погоде, затронув весну-актрису. Цены, и как надоели лишние нули на деньгах… на цветастых деньгах. О конфетах с кокосовой стружкой – стружки были в большом ходу у кондитерских фабрик. Куда только не добавляли это «райское наслаждение». О возможном наводнении на ДОКе в этом году из-за Уфимки-реки. И на Пасху надо сходить в Богородскую церковь. Снова коснулись музыки, без которой, как оказалось, невозможно жить некоторым. Выходило, что говорили обо всем на свете и что-то по чуть-чуть. Домой не торопился, несмотря на голодное урчание в животе. Издержки молодости и порывов. Хотелось большего: куда-то мчаться, рвать в клочья жизненные неурядицы – одной левой. В целом, какие могут быть неурядицы в самом расцвете сил?!
А весенняя пора неслась на всех скоростях, будто перед ней стояла задача превратить за неделю… Да, какую там неделю, – за два дня – ледяной дворец-город в летние райские сады. И лето, в каком-то смысле, стало вечным.
Лена, сняв свою теплую шапку, поправила прическу, спутавшиеся волосы. Я же на мгновение замер, как истукан, как каменное изваяние!
– Что с тобой? – настороженно и с изумлением спросила Лена. – Никак нравлюсь?
Я еще какое-то время секундное, полусекундное молчал. Затем, заикаясь, произнес:
– Яйца ку… риные!.. Мадонна!!!
– Чего, чего?! – переспросила она, затем заливисто и звонко засмеялась. И я вслед за ней утонул в брызгах смеха. В смехе дня!
…Как все буднично. Проза «палаток и лотков». Рынки «лихих и буйных» годов являлись в некотором смысле школой. Для кого-то – начальным толчком, «стартапом». Для иного – школой выживания. Или вовсе познавательным уроком, где все до ужаса, до визга – занятно и увлекательно! И кто-то из рыночных личностей в обязательном порядке становился либо гвоздем с шляпкой, либо молотком.
Читайте нас:
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719