Ботинки

Ну, не люблю я длинные кварталы. Пока тащишься до перехода, уже всё вокруг надоест так, что глаза бы не смотрели. То ли дело старые улицы и центр нашей Уфы: прошёл немного и уже новая улица. Другие дома, другие тротуары, другие заборы. Даже воздух не такой, какой был каких-нибудь десять метров назад. И хотя в последнее время наша архитектура отступила от сурового соцреализма панельных пятиэтажек, но её агрессивное в известной мере соприкосновение со столетними кварталами аннигилирует каким-то образом ауру старого города.

В общем, мне лень было шагать по улицам вокруг, и я решил пройти по дворам с улицы Зорге на проспект Октября. Хотя какие это дворы? Гораздо точнее это пространство названо в правилах дорожного движения – жилая зона. Решение было не оригинальным, но всё-таки зигзаги маршрута нарушали привычную тривиальность процесса и монотонность утра. Было воскресенье, и зона была почти пуста. Завернув за угол очередного дома, я вдруг увидел прямо на дороге ботинки. Собственно говоря, это были высокие кожаные кроссовки с ярко-зелёным верхом и ярко-оранжевой подошвой, и красными шнурками. Они явно были брошены, поскольку валялись на расстоянии метров трёх друг от друга. Я остановился и стал озираться, может быть, я подумал, кто-то выронил их случайно и не заметил, а возможно, это был акт семейной драмы.

Однажды только случайность спасла меня на углу Пушкина и Гоголя, когда буквально в метре передо мной из распахнутого окна старого деревянного дома вылетел утюг. Слышались громкие голоса, но так никто и не поинтересовался судьбой этого в ту пору дефицитного предмета домашнего обихода.

Я огляделся, посмотрел наверх: никаких окон не было, это был глухой торец дома. Так что было непонятно, откуда взялись эти кроссовки. Почему их выкинули? Кто? Видно было, что кроссовки поношены, но не старые, не рваные, не испачканные чем-нибудь несмываемым. Вряд ли кто-то спонтанно, неожиданно для самого себя решил пойти босиком в поисках правды жизни, как почтенный граф Лев Николаевич. Мне всегда казалось, что это как-то не принято у нас, во всяком случае, среди тех, кто носит такие кроссовки. Так стоял я и размышлял, разглядывая эти два яркие пятна на асфальте. И тут я вспомнил свою историю со старыми ботинками.

Случилось это ещё в студенческие времена в университете. Отучившись на первом курсе, мы отправлялись в стройотряды оказывать неоценимую помощь в развитии сельского хозяйства республики в июле 1967 года. Нам предложили отправиться на строительство свинарника в Кушнаренковский район, пообещав, что мы там хорошо заработаем, и денег, точно хватит, чтобы купить новый магнитофон, который стоил тогда больше среднего месячного заработка инженера. «Это сумасшедшие деньги», – сказал мой друг Лёва. Мы, конечно, ухватились за эту идею и согласились.

Мой дядька, большой спец во всяких путешествиях и походах, узнав, что я собираюсь ехать со стройотрядом, вручил мне обшарпанные старые ботинки. «Это отличная вещь. Я в этих ботинках по горам лазил», – сказал он. Они были сшиты из толстой, но достаточно мягкой кожи, подошва была тоже кожаной и состояла из пяти или шести слоёв, а носок их внутри оказался стальным. Я уложил рюкзак, и назавтра утречком отправился к главному зданию университета.

Нас было пятнадцать человек: трое ребят и двенадцать девчонок. Когда мы прибыли на место, нам определили цементировать полы упомянутого свинарника. Непосредственно полами занимался местный мужичок, а для нас были приготовлены бетономешалка, лопаты и носилки. Куча песка уже была на месте, а цемент находился в сарае метрах в двухстах пятидесяти. Носить на себе мы отказались, и нам выдали весьма флегматичного мерина с телегой, которого звали Кансамол. Готовый раствор мы таскали на носилках. Лошак не понимал никаких общепринятых команд, но стоило добавить к его имени крепкое словцо, как он медленно начинал напрягать мышцы и трогаться с места. Мы грузили на телегу четыре мешка, мы боялись, что наш Кансамол полный доходяга и упадёт по дороге. Эти четыре мешка очень быстро заканчивались, и нам приходилось слишком часто отправляться за цементом. Тогда мы стали грузить шесть мешков. Все уже попривыкли к работе, и снова мы мотались за цементом туда-сюда без остановки. В конце концов, нам это надоело, и мы положили на телегу двенадцать мешков. Лошак повёз их ровно с той же скоростью, как ходил вообще без груза. Как-то раз Кансамол остановился, не дойдя до дверей сарая, и ни в какую не хотел подойти ближе. Я взял его под узцы и начал тянуть. Он не сдвинулся с места. Я дёрнул сильнее, он начал переминаться с ноги на ногу, и тут уже моя нога скользнула по камню, и копыто опустилось на неё. Выдернуть ногу не получилось, а лошак медленно перевалился всей своей тушей в мою сторону. В этот момент я понял, что значит «врасти в землю». Так мы стояли, наверно, целую минуту. Для меня, однако, эта минута длилась довольно долго. Наконец, Кансамол начал переваливаться на другую сторону, и к концу этого почти мистического действа я смог выдернуть ногу из-под копыта.

Старые ботинки выдержали! Если бы не стальной носок в них, то от моей ноги ничего бы не осталось. Спасибо моему дядьке и ботинкам.

Трудовой семестр кончился, сумасшедшие деньги выразились в сумме тридцать шесть рублей двадцать восемь копеек. Дорога до Уфы заняла всю ночь на речном трамвайчике по Белой. Лёва играл на гитаре. Мы были веселы и пели песни «От злой тоски не матерись» и «This land is your land, this land is my land». Буфет работал, там продавали тёплое «Бархатное пиво» и бутерброды. Нашего заработка хватило. Даже на автобус от пристани до дома осталось.

Вот такая история вспомнилась мне, пока я смотрел на выброшенные кроссовки. «Не всякое старьё – дрянь, но и не всякая дрянь – старьё», – подумал я, потом взял кроссовки и поставил их аккуратненько на бордюр. Может, кому-нибудь они сгодятся на его пути преодоления перманентного кризиса.