Культур-мультур. Часть третья

4

Багров только сейчас понял, как он страшно устал. Устал от прогулки по улицам заснеженного города, от своего похмелья, которое случалось с ним не часто, но уж по полной программе, но прежде оттого, что он все также абсолютно ничего не чувствовал. Сам себе он казался теперь некоей машиной, роботом, что ли, у которого в голове только и дела, что прокручивать мысли, без конца и начала, без всякого смысла и разумного вывода.

Теперь он думал о Юнусове и Себастьяне. Интересно, почему это одного зовут Юнусов, а другого Себастьян? Этот вопрос никогда не приходил в голову ему, потому что раньше он прекрасно знал, что Юнусов это Юнусов, потому что он Юнусов, а Себастьян соответственно Себастьян и есть. Вы же не задумываетесь над тем, как зовут ваших друзей, вы просто живете с этим знанием. Никому и в голову не придет при встрече сверять человека с словесным портретом его – в прошлый раз она была блондинка среднего роста, глаза чуть навыкате, серо-голубые, во рту 128 мегабайт зубов, характер нордический. Куда все это делось теперь, спрашиваю я и не нахожу ответа.

Эта мысль, проблуждав по закоулкам памяти, вернулась обратно, захватив по пути такую историю. Когда-то давно Багров познакомился с девушкой, пригласил ее в кино. Стоя возле кинотеатра, он вдруг с ужасом понял, что забыл, как она выглядит. И вот несколько часов подряд он стоял на ветру, потому что дело было осенью, вглядывался в лица проходящих девушек и даже неловко спрашивал то у одной, то у другой, не Наташа ли она?

Она опоздала на четыре часа, или же это Багров перепутал время, просто, когда она пришла, Багров узнал ее мгновенно.

Это странное включение памяти его позабавило и вместе с тем озаботило, потому что Багров ощутил беспокойство, связанное именно ни с кем иным, как с Себастьяном.

– Слушай, Себастьян. Ты же мне обещал ко мне зайти! Помнишь?

Это были его последние слова, потому что свет померк, освобожденные от контроля сердца мозги уже не хотели ни иметь никакого дела с реальностью и полностью отдались волшебному полету в алкоголическую бездну, имя которой Уфа.

Первым делом в его глазах потухли фигуры Себастьяна и Юнусова, затем скрылись во тьме очертания комнаты, а затем и сама Уфа погрузилась во мрак, возвышаясь все же над окружающим пространством как молчаливое обесточенное чудовище, душа которого путешествует неведомо где, отторгнутая от тела силой, превышающей всякое воображение.

5

Багров открыл глаза и нехотя сел на кровати, глядя полубезумными глазами по сторонам, не понимая, где он и что с ним. Наконец сообразив, что снилась ему какая-то бодяга, в которой разобраться стоит немалых трудов и потому решив их не предпринимать, он поднялся с постели и, шатаясь, побрел в туалет. Махнув рукой по пути, он щелкнул кнопкой старенького телевизора «Фунай». Он давно и безнадежно был покрыт пылью, и только несколько кнопок блестели от постоянного прикосновения хозяина. Пульт, не выдержав столь варварского обращения, выбрал свободу и скрылся где-то в завалах вещей. «…Расстреляны в центре Грозного, – заволновался сумрачный телевизор, переходя с места в карьер. – Как заявил Аслан Масхадов …

Багров скривил и без того кислую физиономию и побрел дальше в туалет, он же санузел – фырчать, кряхтеть, откашливаться, выплевывать, полоскать, обтираться, пока не вылез несколько посвежевшим в свою комнату. Новости уже кончились и шла реклама, которую Багров уже давно заучил наизусть и проговаривал вслед за голосом из-за кадра просто как мантру хорошего дня.

Электрочайник дошел до крайней точки кипения и, сделав вид, что сейчас лопнет, наконец отключился, как супруга, сделавшая свое дело.

Багров почесал в затылке, поискал глазами большую чашку, сходил ее сполоснуть, после чего кинул заварки и стал смотреть, как она шипит под струей кипятка. Он вспомнил своего племянника, который удивлялся, отчего это у него чайник всегда закипает быстро. «Воды надо меньше наливать!» – с непонятной злобой вдруг сказал вслух Багров и прикрыл чашку единственным уцелевшим в его походной жизни блюдцем. Теперь можно было посидеть на диване, все так же бессмысленно наблюдая, как тени в телевизоре кипятятся, выпучив глаза.

Прихлебывая чернющий чай из огромной кружки, он старался не смотреть на свою комнату, иначе разруха, в которой пребывало все, начинала бить в глаза. Наконец Багров встал и начал одеваться. «Черт, черт! – вдруг сказал он и, как был, с полунадетыми брюками, сел на диван. Сегодня была суббота и торопиться на работу не имело смысла. Блин, единственные два дня, когда можно выспаться, и вот один из них потерян. Было ясно, что Багров уже не уснет, нет таких сил, чтобы усыпить человека, который приготовился к ясному дню, страшным усилием всего организма привел себя в бодрствующее положение и вот – облом. Было ясно, что надо что-то делать с этим напряжением, что надо выливать куда-то силу, пробужденную насильно, от которой теперь было не укрыться. Лечь спать насильно – будет болеть голова, а это не самое лучшее ощущение в жизни.

Наконец, смирившись с неизбежным, Багров решил малость прибраться в комнате. С этой целью он, все-таки стащив с себя брюки и оставшись в семейных трусах, стал осматриваться, как Мороз-воевода. Ему хотелось найти какой-то выдающийся предмет, водворением которого на место можно было бы считать уборку проведенной. Однако, как он ни вглядывался, такого предмета не находилось.

Куча книг, сложенных в несколько ящиков возле окна, угрожающе топорщилась, грозя обвалиться и выползти на свет, словно в этих ящиках книжки размножались по ночам каким-то необычным способом. Велосипед, который стоял возле окна, и должен был стоять там – куда вот ты денешь велосипед посреди зимы? Девать его было некуда. Стол, на котором громоздился системный блок компьютера в окружении всякого барахла – как-то книжек, газеток, журналов, даже пакет полиэтиленовый с теми же книгами лежал на столе слева от монитора – нет, стол трогать было нельзя, бумажки просто разлетятся по комнате и ничего с ними не поделаешь.

Наконец взгляд Багрова упал на черную драпировку возле стола. Это было его пальто, к которому он уже недели две как хотел пришить петлю. Все гардеробщики во всех учреждениях уже изругали его самыми позорными словами, и вот настала пора это сделать. Решив, что важнейший элемент по уборке территории найден, Багров поднял неожиданно тяжелое пальто и стал елозить им по коленям, пытаясь поудобнее устроиться зашивать петлю. Нечто твердое, угловатое скользнуло по колену, и Багров стал ощупывать подкладку – в ней определенно что-то было. После некоторого общупывания и обшаривания из дыры в подкладке появился очень маленький флакончик с притертой пробкой – очень даже тяжеленький на ощупь и какой-то странной наружности. Ему недоставало этакой бойкости, которой теперь щеголяют всякие одеколоны и духи, той бойкости, которая говорит – съешь меня, вдруг пришла в голову фраза из назойливой рекламы.

Машинально Багров открыл флакончик, натужно дергая пробочку. Никакого джинна, разумеется, не было. Поймав себя на этой мысли, Багров засмеялся. Приблизив к носу флакончик, он понюхал. Запаха не было никакого. Наконец он глянул в маленькое отверстие левым глазом. В глазу защипало. Багров пожал плечами и водворил пробочку на место. Какая-то чушь творилась вокруг, странная чушь, которой не было разумного объяснения.

6

За окном как ни в чем не бывало стояла зима, и ее холодный промозглый бело-синий отсвет лежал на всем, что попадало в поле зрения Багрова. И в общем только этим можно было объяснить, отчего все мигает и кружится перед глазами. Слишком долгая зима наконец вступила в свои права не только за стеклом, где она владычествовала уже давно. Теперь и в душу проникли ее потусторонний цвет и запах.

За окном все также стояли дома, за окном туда-сюда сновали автомобильчики, возникая из ниоткуда и пропадая в никуда, но сами здания, в которых жили люди, вдруг резко поменяли цвет, из привычного желтоватого став пронзительно синими, во всем повторяя оттенки зимы. Багров думал, что он свихнется, когда обнаружил, что он не спит, что какофония света за окном продолжается уже довольно долго, что он стоит и смотрит в окно, потому что в комнате за его спиной творилось нечто уже совсем несообразное.

Началось с того, что Багров, оторвав голову от книги, в которую он пялился минут уже сорок, решительно ничего в ней не понимая, вдруг обнаружил небольшую дыру в стене напротив, дыру, в которую была видна улица. Не веря своим глазам, он вскочил с дивана, подошел к этой самой обыкновенной стене комнаты в обыкновенном общежитии, сложенном из обыкновенных бетонных блоков и глупо, как в фильмах ужасов, ткнул пальцем в дырку. Палец натолкнулся на что-то твердое, консистенции той же, что и стена, однако все-таки прозрачное. И в этой прозрачности был виден соседний дом и работа телевизора в окне напротив, и там же какая-то толстая тетка раздумчиво меняла рубашку, нюхая швы.

Багров пожал плечами и отвернулся. Каково же было его изумление, когда он увидел, что такое же пятно появилось на противоположной стене, где теперь его соседка, вовсе не обращая на него никакого внимания, кокетничала с каким-то парнем. Багров кашлянул. Соседка не обратила на этот звук никакого внимания, ее руки и плечи стремительно вырастали в дыре, при том что стена также стремительно сокращалась в размерах, пока не исчезла вовсе. Багров сделал два шага вперед и больно ударился о то место, где только что стоял диван. Дивана не было, но что-то твердое на его месте – было.

Багров бросился к окну, которое единственное не поменяло цвета, потому что и так было прозрачным, схватился за подоконник и стал в него смотреть.

Наконец не выдержав, он посмотрел через плечо и тут же отвернулся в ужасе. За спиной не было абсолютно ничего. Тот подоконник, возле которого он притулился, не в силах стоять, оказался карнизом, а за спиной…

За спиной разверзлась пропасть – огромная беззвучная пропасть с клочками тумана на уровне глаз и темным провалом, в котором, однако, что-то блестело тем же бледным светом зимы и где-то очень далеко внизу лежали темные спины валунов, словно на берегу реки. Голова закружилась, в глазах потемнело, а потом, когда Багров стал снова различать предметы, далеко-далеко внизу валуны зашевелились, словно почувствовали, что кто-то смотрит на них невыносимым взглядом.

Багров зажмурился, потер онемевшей рукой глаза, другой он крепко держался за подоконник, уже невидимый, но вполне осязаемый. Через минуту он приоткрыл левый глаз, но теперь смотрел не вниз, а вверх. То, что он увидел, было невыносимо. Еще секунда, и он грохнулся на пол как от удара электрическим током.

Продолжение следует…