«В такое время она чародейством слов и движений
заставляла Неле видеть за сотни миль то, что происходило
на площадях, улицах и даже в домах».
Шарль де Костер
1
Наша группа выехала в Никольск на крытом брезентом трехосном грузовике, а мы с Лилькой остались в Сосновке по уважительной причине.
– Друзья мои, – энергично говорил нам Леонид Палыч из кабины, сверля нас словно буравчиками, круглыми глазками из-под седоватых кустистых бровей. – Будьте терпеливы, как коты у мышиной норы. Вы напали на жилу. Это великолепно. Разработайте ее до конца. Наука не терпит дилетантства.
По всему чувствовалось, что Леонид Палыч сейчас добавит о жертвах на алтарь и тому подобное, но грузовик рывком тронулся, белая шляпа руководителя упала на подножку и покатилась в пыль обочины. Грузовик затормозил. В кузове взвизгнули первокурсницы. Я поднял шляпу, отряхнул ее и подал в кабину.
– Мы ждем вас со щитом, ни пуха, – сказал Леонид Палыч, натягивая шляпу по самые брови.
– К черту, – не растерялась Лилька.
Руководитель отечески помахал ладошкой, грузовок взвыл, как танк, обдав нас перегаром солярки и сизой пылью, и стремительно, словно ракета, ушел за околицей в серо-бурую чащу леса.
Сразу стало тихо и немного скучно. Сонные куры, разинув клювы, прятались от зноя в палисаднике под черемухой. Глупый теленок – хвост в репьях– тыкался мордой в сухое корыто у колодца. На дверях избы тети Пелагеи висел странного вида амбарный замок.
Замку по всему было не менее сотни лет, а выглядел он почти новым.
– Соколики, милаи, сердешные, – нараспев сказала Лилька, – третьего дня сон привиделся: белый петух у коровы шерсть щипал. Чудный сон, неразгаданный. На сердце оскомина. Чует оно – зять загулял. В тартарары провалиться ему, мошеннику...
– Не глумись, – строго сказал я, чувствуя за спиной могучий авторитет Леонида Палыча и всего монолита науки о фольклоре.
– Скучный ты человек, – сказала Лилька. – Из тебя не вышел бы летчик-испытатель. Откровенно говоря, Леонид Палыч, словно ребенок. Всю жизнь мечтает открыть сюжет, не зафиксированный у Аарне – Андреева. Ты тоже вздыхаешь по ночам о том же самом.
Но ничего у вас не получится. Сердце чует.
Я обиженно засопел, хотел в ответ сказать нечто такое едкое, но в голову ничего путевого не явилось, и пришлось смолчать. Лилька пошла в школьный интернат упругой походкой волейболистки первого юношеского разряда, а если учесть, что все остальное тоже было при ней, то смотреть на девчушку было довольно приятно. Она сбивала сухой веткой желтую пыльцу с полыни, что тоже добавляло ей шарма. Характер ее отличался упертостью, поэтому Леонид Палыч скорее всего и остановил свой выбор на ней, когда решал, кого оставить дожидаться возвращения тети Пелагеи, ну а мне он по идее уготовил роль телохранителя Лильки, имея в виду мои успехи в боксе. А может я просто-напросто все это надумал, сидя на теплом бревне под черемухой рядом с сонными курами.
Кто знает? Может, Лильке наплевать, вернется завтра тетя Пелагея или нет, а мне с первого сентября нужно садиться за диплом с экзотичным названием «Современное бытование сказочной традиции в Башкирии», ощущая свою неполноценность перед соборным величием классической фольклористики. Свеженький сюжет тут, конечно, был бы далеко не лишним. Записанные три сказки тети Пелагеи несли своеобразность в языке, интонации, отдельных эпизодах. Начало «Уточки среброкрылой» обнадеживало еще больше, но встревоженная сном про белого петуха юркая старушка уехала к дочери, не досказав сказки.
2
Мимо меня на пегой лошади галопом проскакал лесник. Приволакивая левую ногу и отпугнув теленка, подошел сельский библиотекарь Иван Михайлович Тараскевичев.
– Вот беда, – сокрушенно сказал он, присаживаясь рядом, – все на сенокосе, а мне – бастрыком по ноге и, пожалуйста, выбыл из строя.
– Заживет, – сказал я.
– Само собой заживет, а погоду упустишь, – вздохнул Тараскевичев. – Гляди, какая сушь стоит. Коси да коси. Самый срок.
Библиотекарь вынул из кармана брюк часы, открыл их крышку и захлопнул.
– Ждешь? – спросил он.
_ Жду.
– Кто ее знает, когда вернется. Зять Пелагеи Васильевны за Никольском на хуторе живет. Исмагиловых пацан намеднись прибегал в библиотеку, говорит, внучонок ее заболел. Вроде бы корь, Пелагея Васильевна пока не вылечит – не вернется.
Во мне проснулось любопытство.
– У вас тут по всему району все про всех знают все?
– Да нет, – подумав, ответил библиотекарь, – про район не скажу, а Никольск – он ведь рядом, если через венец.
Он махнул рукой перпендикулярно проезжей дороге, в сторону крутых склонов.
– Вон видишь, сначала по старой просеке, потом от лысой горы вправо до первого ключа, а там от Аиткиной сосны – она одна там торчит –до Никольска часа полтора ходьбы. Машина горы не возьмет. А верхом на лошади – так это запросто. Но лучше пешком.
Сосновку со всех сторон окружали горы и лес. Село лежало, словно в чаше, неровно вытянутой к северу. Местами крутые склоны нависали прямо над огородами, белели каменистыми проплешинами.
– Тетя Пелагея так прямо по верхотуре и ходит? – недоверчиво спросил я.
– Сейчас не скажу, а года три назад точно. Бывало, из деревни вместе выйдем, ты вспотеешь, задохнешься, а она легонько, как синичка, топ-топ, прыг-скок, глядишь, обогнала.
Библиотекарь отчего-то вздохнул. Помолчал.
– Да, интересная женщина, – согласился я.
Тараскевичев как при тайне, понизив голос, сказал:
– Про Пелагею Васильевну в селе разное говорят...
Я насторожился не от слов, а от интонации, с какой они были сказаны.
– Чего же?
– Всякое.
– Сельские сплетни, от скуки, – подначил я.
Библиотекарь поправил белую футболку на груди, провел ладонью по вспотевшей лысине и строго в упор взглянул на меня серыми холодными глазами. Затем сплюнул в сторону кур. Те не отреагировали.
– Возможно и сплетни. Все не перескажешь, да и не к чему. Однако кое-что интересное есть. Собственноручно могу подтвердить. К примеру, погоду угадывает. Мы на водоразделе живем, бывает, за день намочит и высушит, и вновь намочит. Барометр туда-сюда скачет, словом, лихорадит. Путается он, бедняга. Поэтому народ за прогнозом к Пелагее Васильевне ходит. И агроном, и прочие. Как она скажет, так и делают, потому как не ошиблась ни разу. Значит, одно. Другое, беду чует, не загодя, конечно, а сразу, по пришествии и на расстоянии.
Я не выдержал и улыбнулся. Библиотекарь не обиделся.
– Случаев много было опять же. Конкретно: ветеринар, сосед ее, в Уфе в гололед ногу сломал. В командировке находился, телеграмма еще не поступила, а Пелагея Васильевна с его супругой Марфой Игнатьевной разговор имела, что хозяину тяжело в Уфе, не можется. В другой раз Гришка Невстроев в овраг с комбайном подзалетел, расшибся. Она же первая пошла и разыскала его. Опять – Ринат Мулюков вроде Гришки в беду попал, только с мотоциклом... Одним словом, много случаев было, если вспомнить. Чувство у нее такое обостренное, что ли, кто знает?
Тараскевичев рассказывал довольно убедительно. Уже без налета таинственности, с каким начал, и, казалось, что все эти загадки и не загадки вовсе, а нечто обыденное, как работа, как сенокос, как вся неторопливая деревенская жизнь.
– Хорошо, – сказал я. – А никто не пытался задуматься и объяснить... странности?
– Нет, – ответил библиотекарь. – Может, некогда, а может, просто побаиваются. А самому мне во всем этом копаться просто совестно. Старухи болтают – верить им трудно – что в девках Пелагее Васильевне видение в лесу было. За ягодами когда ходила. Мол, оттуда все пошло: и сказки, и прочее. Сказки она хорошо рассказывает, а не каждому дано, верно?
– Верно, – подтвердил я, – не каждому.
Чувствовалось, что Тараскевичев доволен разговором со свежим человеком и намерен продолжать его дальше. Но тут к нам подкатил сельсоветский «Уазик», и библиотекаря забрали готовить клуб к вечерней лекции по международному положению. Он, кряхтя, поднялся, и, также подволакивая ногу в синих джинсах, забрался в машину. Лишь скрылась из глаз легковушка, как подошла Лилька и доверительно сообщила, что яичница готова, и принца просят откушать.
3
Мы прожили в Сосновке еще три дня. Я колол дрова с ребятами-старшеклассниками, делали заготовки на зиму. Лилька с девочками белила классы. По вечерам мы купались в пруду, распугивая зеркальных карпов, и смотрели кино.
На четвертый день нам стало скучно, да и сроки все истекли. Лесовозы прошли в Никольск с утра, пока мы спали. Лилька капризничала, как маленькая девочка. Я в конце концов разозлился и вспомнил разговор с библиотекарем про дорогу через горы. Лучше бы не вспоминал.
– Пошли пешком, – сказал я, – только попотеешь.
– Не торопись языком, торопись делом, – ответствовала она, обрадованная появившейся возможностью скорой встречи с подружками.
Причем мы отправились не наобум. Вначале я еще раз расспросил у ребят, с которыми трудился, про дорожные приметы – прямо, потом вправо, затем влево, снова прямо и – вы у цели.
Мы только не учли одного, – а нас не предупредили, видимо, думали, что сами с усами, – в незнакомом лесу ни в коем случае нельзя уходить в сторону от дороги.
Последствия могут быть самыми неожиданными и довольно неприятными. Мы свернули с тропинки у первого ключа, польстившись на обилие очень вкусной земляники.
Мы вначале ягоду просто лопали, а затем стали собирать в маленькое ведерко, вынув из него припасенные в дорогу бутерброды. Посудина вскоре наполнилась, но радость от этого события оказалась довольно кратковременной, потому как мы поняли, что потеряли все ориентиры. Исчезли ключ с серебристой водой и тропинка.
4
Вначале не верилось, что заблудились – стали ходить кругами, с каждым разом увеличивая радиус, надеясь на что-то наткнуться, но, увы, – ничего прежнего и в помине не было. Вот тут, конечно, стало жутковато. Горы и лес помрачнели. Я попытался определиться по солнцу, но ничего не получилось: оно почему-то светило нам в затылки, а не слева, как это было утром. Чуток развернулись и двинулись напрямик. Исцарапанные, мы продирались через чащобу и кустарники наугад, напропалую. Нельзя сказать, что и в начале дорога была легкой, но в плутаниях мы выбились из сил основательно. Наконец выбрались в какую-то ложбину, свободную от леса. Прошли пару километров и уперлись в тупик. Опять начинался крутой подъем, густо заросший елками и березами.
– Я не могу больше, – отчаянно сказала Лилька, бросая рюкзак на влажную землю. – Пусть меня растерзают кровожадные медведи и дикие волки. Пусть, жаль только, что не отдала Ленке Егоровой пятьдесят рублей.
– Не печалься, – сказал я. – Отдашь.
– Оптимисты погибают первыми...
– С улыбкой на устах, – закончил я. – Однако будущее все равно за ними.
Мы поднялись по склону, а затем пошли вниз по чистому сосновому бору и вскоре очутились перед небольшим – метров двести в диаметре – озером. Почти правильной округлой формы, в оправе древних сосен, оно лежало невозмутимое и гладкое, как зеркало.
– Свистать всех наверх! – скомандовал я. – Купаться.
Лилька не среагировала.
– Ты чего? – удивился я.
– Не нравится, – ответила Лилька. – Тишина. Нехорошо.
Я прислушался: ни щебета птиц, ни шороха, ни стука. Мы подошли к берегу. Заросший мхом, он отвесно уходил вниз. Дно не просматривалось. Вода отсвечивала зеленоватым цветом, в глубине темнела. Я бросил в озеро сухую ветку. Булькнуло. Легкие круги лениво лизнули берег, и вновь все застыло.
Мы умылись и напились неожиданно холодной и чуть солоноватой воды. Из рюкзаков достали продукты и перекусили. Обдирая руки о кору, я взобрался на ближайшую сосну и попытался определить наше местонахождение. Кругом валами вздымались горы, покрытые лесом. Солнце склонялось к закату, значит, там был запад. Я быстренько определился с севером, востоком и югом. Призадумался: а куда теперь двигаться ? Еще раз взглянул на запад. Там собирались сизыми буграми тучи.
«Не хватает одного – дождя, – подумал я. – И так уж все радости. Вот влипли, так
влипли...»
Окончание следует…