Под флагом цвета крови и свободы. Часть двадцать третья

Карлито пытался было сопротивляться, но совсем вяло: сил после случившегося у него не было совсем, да еще сделала свое дело растворенная в подсунутой ему Эрнестой воде щепотка опия – она еще с первых дней пребывания на судне выпросила его у Халуэлла, объяснив бессонницей, действительно терзавшей ее после смерти Билла. Обманом давать мальчишке снотворное было, конечно, бесчестно, но сидеть при нем неотлучно Морено вовсе не собиралась, а оставлять одного в теперешнем состоянии – тем более.

С мало-мальскими удобствами устроив его в своем гамаке и не без досады подумав, что на ближайшие несколько дней это совершенно точно будет его единственное спальное место, Эрнеста уже увязала в полотенце четыре толстых сухаря, мелко нарезанную солонину и небольшую фляжку с грогом, когда в дверь тихо, осторожно постучали.

– Мэм! – Генри Фокс, необычайно растрепанный, держал в руках несколько связанных между собой одеял, скатанных в плотный рулон, и это выглядело настолько смешно и почти трогательно, что Эрнеста даже не смогла напустить на себя строгий вид:

– Это что еще такое и зачем ты ко мне его притащил?

– Я… Это для мистера Дойли. Мы там немного… поискали, у кого что было – в карцере мокро и грязно, да и вредно же спать на голых досках. Ключ я уже достал, – Генри осторожно заглянул через ее плечо в комнату и вытянул из-под рубахи какую-то баночку: – А это для Карлито: очень помогает разгонять кровь и заживляет синяки и ушибы. Вам тоже не повредит, – тихо прибавил он, взглянув на Эрнесту, и она, растерявшись, лишь затем вытерла уже успевшую подсохнуть кровь из-под носа:

– Черт возьми, совсем забыла… Что, очень заметно?

– Нет-нет, нисколько! Вот, возьмите, – сдернув с себя шейный платок, Генри протянул его ей. Эрнеста, помедлив, приняла застиранную, но довольно чистую ткань, свернула ее и приложила к носу.

– Спасибо, парень. Добрая ты душа, – тихо проговорила она, возвращая платок, и решительно тряхнула головой: – Пошли.

– Как Карлито? – спросил Генри, пока они спускались вниз по лестнице. – Джек мне, конечно, ничего не сказал прямо, но я знаю, что ему хотелось бы знать, что с ним. И мне самому… тоже, если честно.

– Что ему сделается? Отлежится пару дней, вот и все, – нарочито сурово отрезала Эрнеста, стиснув пальцами перила: – Осторожнее, здесь ступенька сломана.

– Да-да, я знаю, – в последний момент едва не оступившись, вскрикнул Генри и, миновав злополучный пролет, снова попросил: – Мэм, а можно… Можно мне еще кое-что узнать?

– Спрашивай, – не оборачиваясь, бросила Эрнеста. Помедлив, юноша осторожно начал:

– Скажите, пожалуйста – может быть, я ошибаюсь, или у Джека действительно были не очень хорошие отношения с его отцом?..

Морено остановилась столь внезапно, что Генри, шедший сзади, едва не налетел на нее. В трюме было довольно темно, но, когда Эрнеста, резко обернувшись, приблизила свое лицо к нему, Генри неожиданно почудились странные красноватые огоньки внутри ее зрачков:

– Кто тебе это сказал?

– Никто! Никто не говорил, мне просто показалось… случайно... – поспешил заверить ее он. Морено яростно усмехнулась, властным движением узкой ладони заставив его замолчать:

– Свое «случайно» изволь оставить для тех, кто еще может на него купиться, а мне отвечай правду: кто распускает подобные слухи о нашем капитане?

– Никто. Честное слово, я ни с кем об этом не говорил! – почти взмолился Фокс. – Просто вчера ночью я слышал… слышал, как Джек бредил во сне, а сегодня вы сказали, что он как никто другой должен был заступиться за Карлито, и я подумал, может… – Он умолк, явно боясь сказать нечто лишнее. Подумав и, похоже, удовлетворившись его ответом, Эрнеста отвернулась и снова медленно начала спускаться по лестнице. Генри бросился следом за ней:

– Мэм, вы же его друг, как и я! Разве мы не должны заботиться о нем сообща?

– Даже если бы я знала, – негромко и четко начала Эрнеста голосом, напоминающим звук извлекаемой из ножен стали, – даже если бы доверяла тебе, как никому другому – неужели ты думаешь, что я рассказала бы тебе о Джеке то, что он сам говорить не хочет?

– Я его друг. Он верит мне, – возразил Генри прерывающимся голосом. Морено мотнула головой:

– Раз так, задай свой вопрос ему. А я не стану сплетничать о капитане и тебе не советую, – угрожающие нотки столь отчетливо прозвучали в ее голосе, что Фокс предпочел промолчать.

В карцере действительно было сыро и настолько темно, что Эдвард, сразу же вскочивший на ноги и вставший напротив решетки, стоило щелкнуть дверному замку, сперва даже не узнал своих посетителей в двух размытых темных силуэтах.

– Что вы здесь делаете, сеньорита? – подавив в себе первый порыв радостного воодушевления, сухо спросил он. Эрнеста усмехнулась:

– Пришла спасать вас от участи ужинать сырыми крысами и спать в их окружении. Принимайте! – она просунула сверток с едой и питьем в зазор между прутьями клетки. Эдвард едва взглянул на него:

– Мне ничего не нужно.

– Я оставлю, а вы можете не есть, если не хотите, – отмахнулась Эрнеста, начиная с помощью Генри перекладывать через решетку плотно скрученные одеяла. – А вот и ваш тюфяк! Все члены команды о вас побеспокоились, – с едва заметной усмешкой сообщила она. Генри, низко опустив голову, пробормотал:

– Говорят, все очень давно ждали, когда кто-нибудь скажет мистеру Моргану… ну, что так нельзя. И сейчас они просили вам передать, что вы очень храбрый человек.

– Я же сказал, что ничего не нужно! – хриплым от гнева голосом повторил Эдвард. Юноша смутился, но Эрнеста даже бровью не повела:

– Мистер Дойли, отказываться невежливо. Раз они посчитали вас достойным такого, вам придется все это есть и спать на мягком, как бы вам ни хотелось остаться в столь приятном обществе крыс.

– А если наш славный капитан Рэдфорд захочет проверить, что тут со мной происходит – разве вам самим это не грозит неприятностями? – уже тише возмутился Дойли.

– Генри, ступай, я еще здесь побуду. Оставь ключ, – берясь за прутья решетки, негромко попросила Эрнеста. Юноша повиновался; когда стих звук его шагов на лестнице, девушка уселась прямо на пол, скрестив ноги по-турецки, и выжидательно посмотрела на Эдварда.

– Как мальчик? – хмуро пробормотал наконец тот, опуская голову. Взгляд девушки смягчился:

– Насколько это возможно – в порядке. Очень благодарен вам, если вас это заботит...

– Ничуть! – поспешил заверить ее Эдвард, переходя на привычно-раздраженный тон. – А Морган?

– Не знаю, я не ходила смотреть, – безучастно ответила Морено. – Должно быть, закончили уже – хотя черт его знает, у Джека рука тяжелая… должна быть, – мрачно закончила она, переводя взгляд с лица Эдварда на собственную правую руку и в задумчивости потирая ее запястье пальцами левой. Голос ее внезапно зазвучал глухо и тревожно: – Я думала, что достаточно хорошо вас знаю, но сегодня вам удалось удивить нас всех, мистер Дойли. Как же столь неприглядная история смогла не отпугнуть вас?

– То, что я не люблю грязь, не означает, что я ее не видел, – хрипло отозвался Эдвард. О, он помнил, отлично помнил все: каждый тычок, затрещину, оплеуху, которую любой, служивший под его началом не первый год, считал своим долгом отвесить неопытному новобранцу – просто потому, что прежде подобным образом обходились с ним самим и с теми, кто был до него… Откровенного членовредительства Дойли стремился не допускать и сам всегда держал себя в руках, подавая пример подчиненным – ему еще в бытность матросом, а затем лейтенантом было нестерпимо стыдно и мерзко смотреть, как седовласые, почтенные офицеры опускались до собственноручного избиения провинившихся солдат за любую мелочь. Даже на корабле Рэдфорда таких порядков не водилось – буйство Моргана было исключением, которое терпели вынужденно, как и сам Дойли порой мирился с чрезмерной вспыльчивостью младших офицеров. Однако он знал, что можно залечить синяки, ушибы, следы от плети и даже переломанные кости, но нельзя избавить душу человека от воспоминаний.

Он наизусть знал все мелкие признаки, которые было не запрятать ни за какой ложью: привычку прикрывать запястья и шею, как можно плотнее затягивая на себе форму, ни на кого не поднимать взгляд – по ней-то Эдвард обычно и выделял таких несчастных из толпы открыто и весело смотревших вокруг себя новичков. Даже получив прямой приказ, они не осмеливались поднять глаза выше уровня подбородка молодого подполковника и лишь дышали тяжело и надрывно, до зубного скрипа стискивая челюсти, словно дожидаясь чего-то – чего-то такого, от чего Дойли с трудом подавлял в себе брезгливую дрожь и все растущий гнев. Как, чем можно было так сломать живого человека, превратив его в безмолвно трясущуюся скотину? Этого он не понимал и спешил отпустить от себя несчастных, каждый раз со стыдом улавливая в их глазах смутный призрак секундного облегчения.

– О чем вы думаете? – спросила Эрнеста, бесцеремонно вырывая его из паутины тягостных воспоминаний. Дойли усмехнулся:

– О том, что вы все-таки пожалели этого мальчишку. Но вместо того, чтобы сожалеть, лучше просто пойти и сделать то, что мы можем сделать, не так ли?

Мгновение девушка молча смотрела на Эдварда: ни тени улыбки не появилось на ее красивом лице, но в черных глазах мелькнуло нечто, похожее на уважение:

– Отдыхайте, мистер Дойли. Никто вас не побеспокоит ни сегодня, ни завтра. – Поднявшись на ноги, она тряхнула своими длинными косами, стремительным шагом подошла к двери и уже распахнула ее, когда Эдвард неожиданно даже для себя крикнул:

– Сеньорита!

Мгновение она колебалась, затем обернулась, встав на пороге неясной тенью – Эдвард едва ли сам мог бы объяснить, отчего вдруг на ум ему пришло столь неуместное сравнение.

– Почему вы помогли мне? – с вызовом спросил он, пытаясь унять неожиданно сильно забившееся сердце. Тень на пороге его темницы молчала, словно и вовсе не дыша. Было лишь слышно, как где-то снаружи бились о борта корабля настойчиво-жадные волны.

– Потому что вы были правы, – негромко ответила наконец Эрнеста, и Эдвард пожалел, что не мог видеть ее лица в тот момент, когда она произносила эти слова. – Я знала людей вроде Моргана, – вот теперь в ее голосе зазвучала живая злость, и Эдвард удовлетворенно усмехнулся. – Жаль, что по нашему закону не положено стрелять на месте такую тварь, – отрывисто прибавила она и, повернувшись на каблуках, вышла из карцера. Спустя несколько выдавшихся удивительно долгими секунд Эдвард различил звук проворачивающегося в скважине замка.

Как и сказала Эрнеста, никто не потревожил его, ни в тот вечер, ни на следующее утро – лишь Генри заглянул где-то к полудню, принеся воды и припрятанную краюшку хлеба, и сообщил, что после порки Морган заперся в своем закутке возле кубрика, а наутро вышел оттуда хоть и еще злее прежнего, но с этого момента ограничивался лишь яростными взглядами да ругательствами в адрес проштрафившихся подчиненных. Поев, Дойли лег на прикрытые соломой одеяла и проспал до момента, когда самолично спустившийся в карцер Макферсон сообщил, что его наказание окончено.

Продолжение следует…