Как я однажды ничего не поймал

Расспросил дорогу у хозяйки. Она удивилась: «Дак чего тебе там, не знаю, медом мазано? Летось тоже вон один спрашивал, так таких окуней ловил, прямо с лапоть!». Ну какое рыбацкое сердце может спокойно такое слушать?

Солнце, еще мутное и словно заспанное от неосевшего тумана, замерло в истоме полусна над кромкой дальнего леса. Крупная роса дорого сверкала в неярких травах выгона. Какой-то ранний человек звонко стучал по наковаленке, отбивал косу; умелое эхо передразнивало в лесу. Изредка напористо кричали по дворам на весь свет петухи.

Вскоре лес поредел, и вот я на краю крутого невысокого обрыва. Глина его, мокрая и морщинистая от множества прорезавших ее повсюду ручейков, причудливо блестела, вся как бы в ржаво-золотистых локонах.

Пробравшись по очертенело заросшему крапивой овражку, я устроился на изгибе ствола ивы. Размотал удочку, предвкушая лапотного окунищу. Насадил отборного красненького червячка, забросил прямо в центр темной вертячки, там глубина, там самые-самые…

Осмотрелся.

На другой стороне у самой воды стояла девочка в красном купальнике. Вот тебе и потаенное место! Внезапно и невесть почему стало мне ясно, что все здесь давным-давно принадлежит ей.

– Ну где ты там! – крикнула она.

Из кустов, потирая бедро, вышел мальчишка с сердитым лицом. Он был гораздо менее загорелый, чем его спутница, в руке имел сумку, из которой торчали ласты и свисал край оранжевого полотенца.

– Ну и че? – сказал он, оглядываясь. – Это и есть твоя Глинка?

– Да-а… Тебе нравится? Смотри, как красиво везде!

– Ндравицца, – слегка язвительно отозвался мальчишка. – А рыба тут водится?

– Никакой рыбы тут нету, только окушки с палец. Хочешь, поймаю сто штук? – воскликнула она. – Я всю речку знаю, такой нигде-нигде больше нету. И сюда дороги никто-никто не знает, одна только я знаю. Все тут такое, такое… Я просто не могу. Представляешь – зимой! Или осенью. Вот это все желтое, там красное, оранжевое. А вон – страшно большие ели, и вообще ужас какой-нибудь. Вон там родник и ручей, лиса приходит воду пить. А в том вон буреломе есть гнезда разных птичек и нора, я знаю.

Мальчик насупился и посерьезнел.

А вокруг рдел и таял, благоухал, замирал густым дурманным зноем июльский день. На том берегу, за слегка выгоревшей зеленью орешника могуче и высоко по холмам таинственной темной глубиной зеленела густая хвоя елей, над ними – светло-голубое небо, ни единого облачка. Чудесный лесной зной.

Стало понятно, что Глинка – это маленькое потаенное озеро, хранимое солнцем, летом и лесами для этой девочки с облупившимся носом и звонким именем Глинка.

– Я все время хожу сюда, вот меня в деревне и прозвали Глинка.

Глинка и ее спутник молча лежали на песке, у самой воды.

– А ты скоро уедешь? Скоро теперь, да?

– Я? Нет! Вот увидишь. До самой школы буду тут. Пусть предки сами едут в свои лагеря. Режи-и-им, пита-а-ание, послеобеденный сон… Тьфу! На черта он мне сдался. Тут у тебя лучше. Думаешь, уеду?

Разбросав песок, девочка вскочила на ноги, метнулась к воде, остановилась, прижав ладони к вспыхнувшим вдруг щекам, прыгнула обратно к ошеломленному мальчишке. И, на секунду задержавшись, ткнулась выпяченными губами куда-то ему в висок.

Через мгновение она была уже в реке. И яркий купальник, светлые выгоревшие волосы, тонкие загорелые руки весело и беспощадно мелькали в сияющем фонтане солнца и воды – как цветной нимб, как невидимый ей мимолетный, но вечный подарок и знак счастливой судьбы возникла радуга над рекой и Глинкой.

– О!.. – опешил мальчик. – А че такое над тобой, а?

Я посмотрел на воду. Поплавок запутался в торчащих коряжинах. Ножиком я отрезал леску от удочки. Тихонько выбрался в дремучий овражек, поднялся в лес. Я брел и представлял, как пройдут годы, и повзрослевший мальчик вспомнит однажды, в нелучший свой час, об этой речке, о Глинке и ее детской тайне, о полузабытом летнем дне и радуге над девочкой. И, может быть, он как-нибудь расскажет своему другу о Глинке, и придут они сюда весной священной, посидят молча под цветущей черемухой, и молчание это будет озарено самой светлой и дорогой памятью – памятью детства…

Дома бабушка-хозяйка спросила меня:

– Чей-то рано так, али уж совсем не клюет? Там ить какие окуня, ей-богу, каждый с лапоть, да мно-о-го. Мильен. Скусные дюже. А ты ничего не изловил. Не умеешь совсем?

– Ничего там нету, баба Катя, – сказал я. – Омут как омут. Уклейки прыгают да всякие малявки. Никаких окуней нет.

– Да ну? А летось один ловил. Во! – показала она свою крупную жилистую ладонь.

– Когда это было... А теперь ничего. Так своим дачникам и скажи.