MODUS VIVENDI

Работал я тогда у геологоразведчиков, и был у нас картограф – молодой парень. Ну, пусть его звали Мирослав. Высокий красивый болгарин, черная шевелюра вьется, глаз горит. Ближайшие предки его были не из Болгарии, а из самого, что ни на есть, нашего Советского Союза. Были они высланы, насколько мне помнится, из Бессарабии, своей родины, как это не раз бывало в нашей стране. А тут он вроде бы продолжал недавнюю семейную традицию, начатую его дядей, геодезистом, который работал в одном из дорожно-строительных предприятий. Они прокладывали зимники и лежневки для геологоразведчиков. Назовем его дядей Димой.

Когда дядя Дима оказался на севере, ему было лет 13-14. Подросток оказался без родителей, один, но ему хотелось жить, и он не пропал: выучился в техникуме и стал геодезистом. Через годы нашлись выжившие родственники, отсюда и племянник – Любомир. Дядя Дима был человеком компанейским, любил посидеть за столом с обильной закуской и выпивкой. Было такое впечатление, что в его доме всегда кто-то был в гостях. Его ли это были друзья, его ли детей – все принимались радушно. Голодных кормили, жаждущих поили, кому некуда было деться, могли и ночлег дать. Кроме этого, дядя Дима отличался еще и тем, что чрезвычайно серьезно относился к работе. Более того, он имел совершенно необыкновенную интуицию. В тайге, на болотах ориентировался так, будто ходил по собственному двору. Он не раз выводил заблудившихся в тайге геологов, геофизиков и прочих ищущих там по долгу службы. Его звали и из других предприятий, других ведомств, и он никогда не отказывал в помощи. У дяди Димы всегда был готов рюкзак со всем необходимым. В те времена телефоны там были вроде роскоши, доступной только начальникам. Ему и телефон в квартире поставили одному из первых. Ему могли позвонить в любое время, хоть посреди ночи, он тут же собирался, у дверей дома его ждала машина, чтобы отвести на базу, а дальше на вертолете, на ГТТешке, на чем придется. В общем, был он человеком известным, и относились к нему с уважением. Вот и Мирослава взяли на работу, долго пробивали ему допуск, потому как карты были секретные, а у него, понятное дело, не все в биографии было гладко. Специалистом он оказался хорошим, мотался по точкам и делал все, что было положено. Но когда выпадали ему выходные и отгулы, он устраивал праздник для всех своих друзей и прочих прохожих, кто примыкал к компании. И удержу в этом он не знал.

Как-то в один из таких загулов всей его компании не хватило вина. Или водки. Это неважно. Проблема была в том, что в магазинах спиртное продавали только до семи вечера, а было уже часов восемь. Остановиться уже он не мог. Недолго думая, Мирослав взял сумку и пошел в магазин. Шел он как всегда бодро и радостно, размахивая руками, в распахнутой дубленке. А дубленка у него была длинная, как кавалеристская шинель, в талию, с каким-то блестящим верхом – ни у кого в городишке такой не было. В общем, видок у него был по тем временам достаточно импозантный. Тем более была середина мая – весна: днем солнышко светит, снег тает, на дорогах лужи, ребята с Украины и Молдавии молодую редиску на закуску привезли – целый мешок. После восьми месяцев зимы расслабляет.

В магазине, конечно, его послали. Тогда он зашел в магазин с другой стороны и сказал просто, что он майор ОБХСС, и что им не хватило, и если ему помогут, то впоследствии это обязательно им зачтется. В магазине не удивились – не впервой, и, естественно, помогли.

Вышел он на улицу, а тут стоят бабки и продают шкурки песцов. Надо заметить, что незадолго до наших бурных событий был какой-то указ, запрещающий продавать с рук шкуры животных, поскольку доходы от этого мероприятия – нетрудовые. Мирослав решил и на этот раз провернуть тот же трюк. Он назвался опять майором и реквизировал пять шкурок у нарушающих закон бабок, после чего в хорошем настроении отправился домой.

По дороге он встретил знакомых девушек, вниманием которых он, отнюдь, не был обижен, и подарил им три шкурки. Осталось у него две. Дома компания оприходовала оказанное в магазине вспомоществование и рассосалась. Мирослав сел за телефон и стал обзванивать остальных знакомых девушек и предлагал им шкурки в подарок. То ли никому из них шкурки не были нужны, то ли в тот момент они не могли прийти за ними. Однако, приключения на этом не закончились. Примерно часа через два в дверь позвонили, он открыл и увидел милиционера с одной из бабок, которая, как оказалось, пошла сначала за «майором» следом, а потом в милицию. Улики валялись у входа на обувной полке. Так Мирослав попал за решетку, и началось следствие.

Тут все родственники засуетились, и дядя Дима в том числе, чтобы племянника как-то выручить. Ну, загулял не в меру – молодой, неудачно пошутил. Да были же случаи, и не из-за такой ерунды выручали людей. Однако милиция упорствовала. Особенно обижен был начальник ОБХСС. Он не был майором, он был пока еще капитаном. Хотели Мирослава раскрутить на разбой, лет на десять. Правда, в этом вопросе были неувязочки: во-первых, продавать с рук шкурки было нельзя, во-вторых, не было умысла наживы. Все пассии нашего красавца подтвердили, что Мирослав отдавал шкурки безвозмездно, то есть, а это знают даже дети, даром. Ну, и бабкам он никаким оружием не угрожал. Защитники Мирослава не сдавались, и тогда, чтобы осложнить им жизнь, виновника отправили подальше, в Тюмень.

Так и вышло, история затянулась. Родственники все же не отступились. Они задействовали всех сильных мира сего, до кого смогли дотянуться. В конце концов, у них получилось. Как мне рассказывали, они собрали со всех, а скорее всего еще и влезли в долги, очень большую сумму, какую – мне, конечно, не назвали, но я вас уверяю, если на севере сказали «очень большую сумму», то для любого, не говоря уже о картографе, на «большой земле» эта сумма была просто фантастической. Но освободить Мирослава безо всякого, разумеется, не могли, все-таки человек просидел год в камере, и было решено отпустить его на поруки для перевоспитания.

И вот по нашей конторе прошел слух, что Мирослава привезли, и назавтра было назначено собрание коллектива. Перед обеденным перерывом всех собрали в коридоре, поскольку никакого зала в старом деревянном здании не было, привели Мирослава, и объявили повестку дня. От милиции говорила очень энергичная женщина бальзаковского возраста. Она с придыханием рассказала о совершенных этим несознательным элементом деяниях, и закончила свою речь тем, что, если мы возьмем на себя – пусть каждый подумает! – ответственность за поведение этого элемента, то его отпустят. Все стоят и ждут команды проголосовать. И тут кассирша из бухгалтерии, Зоя, выступила, мол пусть он сам скажет. Мирослав стоял не жив не мертв, красный, как вареный рак, опустив голову, он что-то пробормотал. У него от волнения дыхание сперло. Зоя не выдержала и заголосила, как ему можно доверять, а у нее касса, а если он кассу ограбит, мы все останемся без зарплаты, или нападет на кого-нибудь. Другие женщины начали постепенно присоединяться к этому воплю. Председатель профкома, который должен был предложить проголосовать, тщетно пытался прервать причитания, которые уже начинали приближаться к истерике. И вдруг возникла пауза. Не то женщины устали, не то идея с ограблением святого места – кассы исчерпала себя. Сей миг я громко потребовал высшей меры наказания.

Женщины на самом-то деле довольно добрые существа. Ну, что уж сразу высшую меру, он этого не заслуживает, и, вообще, он добродушный парень, и за год в тюрьме он осознал. Председатель профкома уловил ситуацию и предложил проголосовать за то, чтобы мы взяли Мирослава на поруки. Проголосовали «за» с двумя воздержавшимися.

Мирослава отпустили, он остался работать, и рабочая династия смогла продолжиться, но секретных карт ему уже не давали. С тех пор стал он тихим и спокойным, ходил размеренно, руками не махал. Глаз потух. Перевоспитался.