Белый подорожник. Часть первая

Спустя десятилетия, когда мне уже далеко за сороковник, перестал вообще понимать, «втягивать ноздрями» это острозубое выражение. Что значит «вырванное»? Большинство людей, отслуживших в армии, как правило, с теплотой вспоминают те «лихие» годочки, и я не исключение. Да, служба – не сахар, всякое случалось. Служил я в начале девяностых недалеко от Башкортостана. Или в самом Башкортостане… Или вовсе у самого синего моря. Рядом небольшой поселок городского типа, и назовём его для остроты и изящного слога вымышленным именем – Солдатогорск, городок с редкостными частными домиками, похожими на прибалтийские коттеджи прошлых веков, и они простирались недалеко от воинской части, и обычными советскими многоэтажками в центре посёлка тоже... А кругом простиралась невероятная, величественная тайга, что пешком не пройти, на лыжах не объехать. Вдали виднелись шапки-треуголки горной цепи, эдакий могучий неприступный бастион. Глядя на то природное чудо, тянуло взять холст, краски да как пройтись по живому – в брызг.

Наш полк, вернее, батальон «курков» осуществлял охрану как бы этой красоты, природной немоты. Ну и шахтёры местные поблизости копошились. Хотя об этом вряд ли стоит писать, ибо ничего стоящего, путного не выйдет. Муть одна! Лучше о другом, более девственном, светлом… что-то вроде солнечных зайчиков, что заполняли собой пустоту. О культуре, что ли, в армии тех лет. Или как я попросту дурачился, но подробности выложим попозже.

И что важно, я, к прочему, умудрялся как-то проталкивать – в себя и от себя – культуру. Неимоверно трудно сквозь бледную «портяночную» будничность её пропагандировать, жить ею, одетым в «афганку» песочного цвета и тяжеленые кирзовые сапоги. У нас частенько мелькали один наряд за другим: то в караул, то на КПП. Подспудно наваливалась невероятная скука «вечного повторения». Один день походил на день начала следующего месяца… дни-близнецы, и не было им конца. Первое для меня спасение – это книга.

Поначалу, будучи «запахом», «духом», о книгах я и мечтать не имел право. Табу! Книга – роскошь и она позволительна только «дедам» (ну и офицерам, понятное дело). И они почитывали, имея свободную минутку, шурша страничками в каптёрке, в ленинской комнате, полёживая по-барски на кровати в расположении роты. Мельком я видел в их руках «Аквариум» Виктора Суворова, про которого ещё знать не знал; «Моонзунд» Валентина Пикуля; «Блеск и нищета куртизанок» Оноре де Бальзака. У меня от картины книжной той слюнки текли. Нам же, только-только начавшим служить, никак нельзя читать что-то другое, кроме устава караульной службы, – книги в твёрдой коричневой обложке. Эта «священная» книжка нам и мать родна, и библия! Так, во всяком случае, нам накручивали наши «дедушки», впрочем, и офицерский состав тоже склонялся к этой спартанской мысли. О походах в библиотеку и нечего было помышлять в первые полгода службы. Повторюсь, начало девяностых, когда компьютеры ещё не стали повседневностью современного мира, а гаджеты, возможно, жили у кого-то в воображаемых проектах, на бумаге-миллиметровке. Посему, бумажная книга ещё была единственным отдохновением того времени. Читать тянуло многих. Досуг в армии имелся, конечно, для всех военнослужащих: телевизор, шахматы и нарды, но, согласитесь, что это немножко не то. Не тот кайф!

Всё-таки я один из первых, из молодого призыва, кто дорвался до полковой библиотеки. Прорвался с боем. Я уже на тот момент отслужил месяца четыре или пять: точно невозможно вспомнить за давностью лет. «Деды», став «дембелями», вовсю готовились к отбытию в родные пенаты. Первая партия уже помахала белыми платочками. Некогда грозные ряды редели, а оставшиеся, на всеобщее удивление, принимали непривычный человеческий облик. Типа добрые феи. Им то ли уже надоело нас гонять, «дрессировать», то ли, пребывая в меньшинстве, могли и получить в отместку. Впрочем, и мы уже не являлись «духами»… как там их – «черпаками», «барсами». И прочими синтетическими киборгами. Но всё то скучно и пресно, и какая месть?.. Одним словом, я в библиотеку: она находилась в первом батальоне, на первом этаже, если старческая память не изменяет. Одно из первых произведений, что я взял, – «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, толстенная книга. И я ухитрился взять с собой её в наряд, что, естественно, запрещено. Сейчас вспоминая тот крошечный эпизод, хоть убейте, не могу вспомнить, как я протащил эту книженцию. В скатку (шинель, свёрнутая в трубочку, затем как бы загнута в бублик) она не могла поместиться. Хотя уже тогда подступала розовощёкая зима с первыми морозцами, а значит, шинель мы уже одевали при заступлении в наряд. Армейского планшета у меня ещё не было, так как не сержант – не дослужился. Под ремень, под верхней одеждой? Но она бы выпирала своими острыми углами. Вещмешок мы не брали. В общем, загадка! Для меня из двадцать первого века.

Короче, в наряд. На КПП в помещение-гриб. Ну, похож он на гриб… белый. Местечко то, где мы находились, я скажу, достаточно тихое и мистическое – «мистичковое». Находишься будто на краю земли. И ветры там частили: то свистели по-хулигански, то скулили как подраненные щенки. А летом – пекло, и нет от сего спасения. Людей не видать, будто вымерли. Ни души шахтёрской. Никого! Только наш славный наряд, осуществляющий охрану не зная чего. Почти заброшенная «дырина» – вход в шахту, что находился в огромном ангаре, ушитый тонким железом. Внутри ангара имелся пост дежурного, что-то вроде будки сторожевой, разрисованный чёрно-белыми полосками по диагонали, как делали в давние времена при царском режиме. Вот ведь расстарались маляры-шутники. Пока часовой, дежурный стоял положенные ему два часа, он мог наслушаться всевозможных странных звуков, что исходили из тьмы ангара. От них кровь в жилах стыла. Волосы на голове принимали вертикальное положение. И нос раздувался как воздушный шарик (ну, про нос, конечно, перебор… заврался). Да, на первых порах мерзопакостно на душе, сердечко так и скачет в своей «темнице», но потом свыкаешься. Никто же не вылезал из шахты-дыры, типа монстра, обросшего шерстью и с огромными клыками, торчащими из пасти. Хотя ходили слухи… солдатские слухи, что там бродил призрак какого-то погибшего шахтёра. Но никто его не видывал. Даже грустно чуток становилось: привидение вроде как прописалось по тому адресу, а на глаза и не думало показываться. А что до меня, то я, забравшись в ту будку, больше посиживал и читал «Жизнь и судьбу», благо что и лампочка висела над головой, брызгая свой лимонно-желтушный свет. Да, каюсь, – таскал на пост книгу, а что ещё делать? Лишь бы не спалиться… не попасться. В окружении охающих, скрипящих «мелодий» читалось просто восхитительно – полуадская обстановка к тому располагала. Буковки в книге даже как-то светились иначе, сами разговаривали со мной: умничали, спорили, рассказывали историю. Ну, правильно, в книге события разворачивались во время Великой Отечественной войны, и тут же шла своя метафизическая война звуков в заброшенном помещении. Настоящая благодать – для меня, читателя и фантазёра.

Забыл добавить, что в том «грибочке» мы зависали целую неделю, по причине смены военнослужащих в полку: дембеля малым гуртом домой, а полк пополнялся новым составом призывников – «запахами». Отсюда и «зависания».

И уходя однажды, в один солнечный зимний день на пост, я оставил книгу в помещении КПП, в общем шкафчике. И пока мучился от скуки на посту, приезжал командир нашего батальона, в качестве проверяющего. И книга Василия Гроссмана, по воле случая, ему попалась на глаза. Говоря на армейском языке – это «палево»! Не такое ужасающее, но всё-таки палево! Книгу он конфисковал, несмотря на то, что она библиотечная. Не сказав никому ни слова, уехал в полк. Мне пришлось, после того, как нас сменили, идти к комбату, вытаскивать своё «нелегальное» чтиво. Удивил малость один факт: он не сказал нашему командиру роты о моём «косяке», нарушении на КПП. А по идее должен, согласно специфики службы в армии. Комбат по характеру – сплав металла… нордический, стойкий. Никаким танком его не прошибёшь. Может так огреть словцом, что в голове у слушающего могут возникнуть «тектонические» сдвиги. Комбата побаивались. По возможности старались избегать встречи с ним. Но способен во время жёсткого разговора и шуткой подмягчить – всё-таки не зверь. Как бы сказали все в батальоне – настоящий офицер со своими железными принципами.

Когда я заходил в его кабинет на третьем этаже четырёхэтажного здания… ну, батальона, то уже был готов к тому, что он начнёт меня распекать, учить уму-разуму, как якобы нехорошо читать во время несения службы художественную литературу. Вообще, неуставная литература – зло для солдата. Что-то в подобном духе. Но разговор вышел под другим углом.

– Ты это читаешь? – спросил он сухо и бездушно, косясь незаинтересованным взглядом на лежащую на письменном столе мою книгу в чёрной обложке с блекло-серыми буквами. Сам он, сидя за столом, копошился в бумагах, гуляя по ним шариковой ручкой. Рядом тикали непривычно громко настольные часы в виде земного шара-шарика.

– Читаю, товарищ майор!

– Да ладно?.. – скользнула на миг скупая улыбка на его лице и тут же исчезла.

– Читаю! – повторил я как робот. Страх скользил меж рёбер, волнение булькало в моём животе. Кожа на теле будто стекленела. Шевельнуться лишний раз опасно, а вдруг…

– Я насколько знаю, это серьёзная книга, с тяжеловесным языком. Автор, пытающийся переплюнуть «Войну и мир» Толстого. Не легковесный детективчик, – проговорил он мягко. – Ладно! Забирай свою ужасную литературу. Но старайся не палиться с книгами. Ни мне. Никому. Читай, да чтоб… Иди!

Снова холод. Он продолжил шуршать бумагами на столе.

Приблизительно такова беседа, что состоялась много лет назад. Но я чуточку был ошарашен. Он, по сути, позволил мне почитывать где нельзя читать «художку», но с условием – не попадаться с нею на глаза. Хотя вся армия в мирное время на таком ключе и держится, наверное. Скажем, наказывали не за то, что спал на посту, а за то, что спалился… дал возможность поймать себя с поличным. Не умеешь конспирироваться, не умеешь спать так, чтобы со стороны и не видно, что ты спишь. Не умеешь спать урывками, в полглаза, а значит, будь любезен драить очки… туалет.