Сгоревшая тетя Фрося

Последние 35 лет его жизни связаны с Челябинской областью. Почти 30 лет он – редактор городской газеты «Усть-Катавская неделя». Интересное издание завоевало многочисленные награды Союза журналистов России. Николай пера не бросает. Им написаны четыре книги по истории Южного Урала. За вклад в литературу он награжден медалью «К 100-летию Михаила Шолохова», Союзом журналистов России в нынешнем году он награжден Почетным знаком «За заслуги перед профессиональным сообществом».

ХХХ

Тетку свою по имени Фрося помню молчаливой, с опущенными уголками рта женщиной с тонкими чертами лица. Она никогда не снимала при людях повязанный легкий платок. Из-под него изредка выбивались пряди абсолютно белых волос. Взгляд ее печальных глаз был каким-то отрешенным. Она приезжала к нам из Уфы летом и привозила двоих сыновей на отдых. Были они нам почти ровесниками, поэтому быстро вливались в ребячью ватагу.

Как-то в разговоре двух соседок её имя было упомянуто. Одна из соседок уточнила, о какой Фросе идет речь, и вторая бросила на ходу: «Да Фрося, сгоревшая-то…»

Вечером я спросил у своей матери, почему нашу тетю Фросю называют сгоревшей, ведь она живая… Мать поведала историю, навсегда врезавшуюся в мою память.

Мой прадед по материнской линии был хозяином крепким. Было у него землицы прилично, много домашнего скота. Особой гордостью его были лошади. Покупал он породистых, красивых коней. И был среди этих красавцев один особо ценный. Звали жеребца Морган. Он унаследовал в себе кровь немецкого тяжеловоза и еще какой-то владимирской породы. Земля вздрагивала, когда он неспешно шел по двору, отблескивая лоснящимися золотисто-красными боками. Темная грива густыми волнами свисала с его гордой шеи. Был Морган почти вдвое крупнее остальных своих собратьев и легко справлялся с перевозкой любой поклажи.

В работники к прадеду нанялся парень, рано оставшийся без родителей. Он-то и ухаживал за лошадьми. Звали парня Семеном. Была у Семена на примете зазноба. На ней мечтал он жениться, заработав немного денег у хозяина. Однако, наверное, больше, чем о своей зазнобе, мечтал Семен, что когда-нибудь и у него будет своя лошадь под стать Моргану.

Прадеду нравилась сметливость Семена и его трудолюбие. К хозяйскому добру он относился бережно, как к своему. А у прадеда дочка в девках засиделась. Ей уж к двадцати подкатывало, когда Семен в их дворе появился. По тем временам негоже было так долго в девках ходить. Добра у прадеда было много, искать богатого жениха для дочери большого смысла не было, вот и намекнул он Семке, что, мол, сватай мою Матрёнку. Я за ней Моргана тебе и еще много чего отдам, а ты у меня навроде сына будешь…

Думал Семка, думал, да и махнул рукой – сыном, так сыном. Уж больно он прикипел к этому жеребцу. Вот так и образовалась семья у моих деда и бабки по материнской линии. Прадед не обманул молодых. Наделил их всем необходимым для заведения хозяйства, да и удерживать не стал, когда они захотели жить отдельно и выехать за пять километров на отруба. Новый поселок только закладываться начал.

Семья получилась работящая, крепкая. Народились в ней ребятишки. А уж жалел о своем решении Семен или нет, об этом никому не известно. Это он один знает. Только вот пришли времена, когда брат встал на брата. Постреляли за околицей, и с горы к поселку ссыпался отступающий отряд белых. Велели они Семену запрягать Моргана в самую большую телегу, покидали в нее раненых и хотели уезжать. Только Семен напросился сам раненых вести, мол, мало что, люди вы чужие, вдруг конь зауросит. Не привык он с чужими-то… Не до споров было, командир махнул – вези давай. Запрыгнули на телегу еще два молодца с винтовками. И Семен погнал Моргана в крутую гору. Километра через два, улучив момент, он резко вывернул передок и на откосе опрокинул телегу. Вскочил на лошадь верхом и с одним передком рванул по подсолнухам в сторону реки. Пока солдаты выбрались из-под телеги, пока за винтовки схватились, Морган умчал уже далеко. Постреляли вояки, да не попали. Переночевал Семен на другой стороне реки, а утром переплыл обратно. К тому времени в поселке уже красные хозяйничали. Похвалили его за храбрый поступок, предложили перейти на службу. Семен отказался, мол, вон какая семья, ребятишек кормить надо. Однако через некоторое время стали организовывать колхозы, и велено было Семену отвести Моргана на колхозный конный двор. Там конь вскоре и сгинул, не выдержав плохого ухода.

Старший сын Семена, Григорий, с раннего детства любил возиться с разными механизмами. Поэтому сама судьба определила ему после семилетки работу в МТС. Так назывались в то время машинно-тракторные станции в селах, которые оказывали услуги народившимся колхозам. Стал Григорий отличным трактористом. На севе и вспашке равных ему не было, любую неисправность в технике он устранял быстро. Под стать Григорию подобралась и жена. Жили они с Фросей душа в душу, построили дом. Родилась у них дочка – красавица. Назвали Зоей. А затем – один за другим родились погодки – три сына. Трудолюбивые родители имели неплохой по тем временам достаток. Казалось, жизнь впереди ждет радостная и светлая. Так оно, наверное, и было бы, не начнись бедствие под названием война.

Трактористов мобилизовали почти сразу и отправили учиться на танкистов. С нетерпением ждали жена и дети весточек от Григория, радовались свернутым треугольникам бумаги как заветному подарку. Только однажды письма перестали приходить. Потом пришло официальное письмо, что Григорий пропал без вести… Фрося жила надеждой, что, может быть, все же живой Григорий. Может быть, ранен, может быть, не дай Бог, попал в плен, но все же живой… Потом прошел слух, что кто-то из сослуживцев Григория, тоже танкист, проживавший в соседнем селе, написал домой, что видел, как загорелся от попадания снаряда танк Григория, а живых из экипажа никто после боя не видел. Видимо, все в танке сгорели.

Мир для Фроси стал черно-белым. Забыться удавалось только от беспросветной работы и заботы о ребятишках, которые все, как один, походили на Григория.

Зимой 1942 года шестнадцатилетнюю Зою, как и многих ее сверстниц, мобилизовали на лесозаготовки. Стране нужно было топливо. Со слезами провожала Фрося единственную дочку, собирала теплую одежду и еду, чтоб было чем перекусить в бараке долгими темными вечерами.

Жизнь продолжалась. Мальчишки ходили в школу, чем могли, помогали матери по хозяйству. Однажды вечером, когда возвращалась с работы, её удивили темные окна, которые приветливо светились всегда еще издалека. Григорий в свое время купил большую керосиновую лампу с широким фитилем, и, сидя за круглым столом, можно было что-то шить, вязать, а ребятишкам хватало света, чтобы учить уроки.

– Мамка, мы сегодня уроки не учили, – пожаловался Фросе старший сын. – Керосин кончился, вот в темноте сидим…

– Семушка, сейчас переоденусь, пойду корову подоить и склянку вам занесу, – засуетилась Фрося. – Аккуратнее наливай, не расплещи.

– Я маленький, что ли, вечно учишь, – насупился Семка.

Фрося накинула на себя рабочую фуфайку, подвязала потуже старенькую шаль – коровенка была молодая и шаловливая, все норовила хвостом хозяйку охмыстнуть. Прилетало и по голове, а старую шаль не жалко. Отряхнул, да и снова носи…

Вскоре она вернулась, неся пахучую склянку. В завозне у Григория был порядок, и нужную емкость она нашарила быстро даже впотьмах.

В коровнике Фрося зажгла свечу, установила ее в жестяной фонарь, и, уткнувшись головой в мохнатый бок буренки, начала обмывать ее вымя теплой водой. Буренка, тревожно вдыхая запах горючего, исходящий от хозяйки, нервно переступала с ноги на ногу.

И тут сквозь щели сарая и утлое окошко продрался какой-то неестественный синий свет, а следом ударило, словно гром, по ушам. В беспамятстве метнулась Фрося от сарая к дому. Внутри его все полыхало, а из выбитых взрывом окошек несся истошный крик ребятишек. Фрося метнулась в дом, одного за другим выдергивала из огненного ада сыновей, и они катались в сугробах, пытаясь остановить охватившую все тело боль.

Фрося не помнила, как их, укутав простынями, везли на вызванной из райцентра машине в больницу. Как их, умиравших один за другим, в течение десяти дней хоронило все село.

– Вот так и было. Только мы похоронили старшего Семушку, я в правление пошла бумагу выправить, – рассказывала мать горестную историю, – а меня в правлении к телефону зовут, а сами глаза прячут. Из больницы звонили. Чего, говорят, труп не забираете… Тут и я в обморок упала. Не успели второго на кладбище отнести, звонят снова, третьего забирать требуют… Так и похоронили всех трёх кровинушек Гришиных.

Следователи потом говорили, что какая-то другая жидкость в склянке была. Не керосин. Этой жидкостью Григорий железки чистил. А Фрося-то впопыхах, видно, перепутала. Лампа-то горела, горела, да и взорвалась. Все на ребятишек и попало. Ни их не стало, ни дома… Осталась у Фроси одна Зойка. Словно Бог её оборонил. Спасли её лесозаготовки-то.

Приютили Фросю и Зою родители мои – папаня и маманя. Жить они стали у нас. Что на уме было у Фроси, кто знает? Только Зоя её как-то теребила, есть заставляла, говорила, что она есть у неё, что она тоже жить без матери не хочет. Фрося после пережитого вся белая стала. Даже брови побелели. Долго она отходила, приходила в себя.

Война кончилась. Зоя устроилась работать на мебельную фабрику в Благовещенске. Очень многое может выдержать русская женщина. Жизнь брала свое. Одному Богу ведомыми путями нашелся жених для тети Фроси. Ставший во время войны вдовцом, он прознал про неё от дальних родственников. Приезжал несколько раз, уговаривал, мол, и работа у него хорошая, и квартира большая пустует. Так и стала тетя Фрося Бобровой. В новом браке у нее родилось еще два сына.

Нет уже в живых тети Фроси. Через десятки лет вдруг неожиданно объявилась весть о судьбе первого её мужа – Григория. Нашелся еще один его сослуживец. Мужичок из села Сергеевки рассказал о нём такую историю. Удалось Григорию выбраться из горящего танка. Обгорели только руки и немного лицо. Вместе с пехотой им пришлось отступать с боями до самой Москвы.

– Бросили нас под Ельню, – рассказывал сослуживец. – Городишко – всего ничего, а бились за него, как за крупные города не бились. Утром мы немца из города гоним, а вечером нас гонят – аж пятки сверкают! И вот, когда в очередной раз мы отступали, Гришка следом за мной бежал в метрах пятидесяти. Что-то жахнуло сзади, я оглянулся, Гришка в одну сторону летит, винтовка – в другую. Посмотреть, жив он, или уже нет, не было никакой возможности. Немцы на пятки наступали…

А совсем недавно обнаружился интересный документ. На сайте, где печатается информация о тех, кто погиб в концлагерях, напечатана копия карточки, какие немцы аккуратно заполняли на каждого военнопленного. На ней – фото изможденного человека в военной форме. Черными руками он держит табличку с лагерным номером. Рядом – отпечаток пальца с каким-то странным изломом посредине. В формуляре с немецкой педантичностью записано, что он ранен, попал в плен в боях под Ельней, гражданская специальность – тракторист. Жену зовут Фрося. А ниже чуть более поздняя запись, уже другими чернилами, что Григорий умер и похоронен в могиле номер такой-то. Не пережил ада немецкого плена Григорий.

Это судьба одной семьи, которой коснулась война. И судеб, подобных этой, – тысячи и тысячи. Сколько же пришлось вынести в те годы русским людям! Чем это можно измерить?