Дом ноября. Часть четырнадцатая

Потянулась долгая холодная уфимская зима. Под ее занавес, с первым снегом, исчез Пересвет Киршовеев. В литкружке «Уфацентрист» сообщили, что поэт отбыл в Питер. Вернуться не обещал.

Однако очень скоро я позабыл о Киршовееве. Юлия так и не ответила, была она в доме с привидениями со Светланой или мне это только померещилось. Тогда я пригласил девушку в кино. Сначала она ответила, что подумает. А потом даже заранее купила к сеансу бутылку «Миринды».

Таким образом, зима, начавшаяся при самых благоприятных обстоятельствах, пролетела как один месяц. Оглянуться не успел – как теперь уже Юлия завела речь о том, что ставить на Новый год живые ели – варварство. Намек был понят, я начал готовить свое холостяцкое гнездо к приему гостьи.

…И вот мы с Юлией не успели накататься на лыжах и ледянках, как в середине февраля запахло весной. Видимо, суровому Предуралью вмятешилось влюбиться.

В начале апреля «Феникс» переехал на новое место за киноцентром «Искра». Офис оказался большим и светлым. Напротив возвышался Кирилло-Мефодиевский храм. Как отмечается на сайте «Уфимские церкви», «проект, задуманный архитектором, имел тот же внешний экстерьер, что и Воскресенский кафедральный собор, уничтоженный в 1932 году». Однако лично мне шпиль колокольни сразу напомнил Адмиралтейскую иглу. А там, где образ Питера, там и образ поэта.

Последний не преминул материализоваться.

Однажды, когда я шел от Юлии, совершенно случайно увидел Пересвета на остановке. Он успел переодеться в летний хлопчатобумажный наряд, хотя еще задувал холодный ветер.

Мы шумно поздоровались. Поэт несколько дней назад вернулся в Уфу.

Прошлись как встарь. Нет, даже лучше, чем встарь. Заглянули на Салаватку, спустились по серпантину на строящуюся набережную к реке. Решили пройти под горой к Нижегородке.

Пересвет повествовал, указуя вверх, на крутые меловые склоны.

– Да, время какое было. Укололся один раз и сразу вцепился в спинку кровати. Так понесло! Только мысль одна: главное не сорваться, не упасть в водоворот. И так трясешься. А ведь…

Он сник, махнул рукой.

– Была гора, а стал – холмик с Салаватиком. Все уже не то, все пресное. А тогда примешь винцо, паршивое винцо, эту «слезу Брежнева» и так вставит. Ух, подъезды, сквозняки, девушки…

Поднявшись по Трактовой на Телецентр, мы сели на «266» до Богородичного храма. Оттуда пошли на Айскую.

Улица Айская была хороша в разливе мая. Небо раздулось до вселенских размеров. Легкие белые облачка проплывали в воздушной лазури. Мы опять не соблюдали маршрута, часто сходили с тротуаров, заходили в дворики, где салатными стеблями светились молодые побеги одуванчиков.

На перекрестке с улицей Достоевского снова влились в многолюдье города. Нам пришлось посторониться, чтобы пропустить компанию девочек подростков. Было на что заглядеться. Все в черном, личики еще бледные с зимы.

Киршовеев улыбнулся, видимо вспомнив о нашей ночи в доме с привидениями.

– Девушки с налетом готики! А неплохо мы в последний раз посидели…

После некоторого молчания, он сказал:

– А знаешь, я ведь больше не пью. Теперь думаю, зачем? Посмотри, вот небо. Оно без всяких стихов прекрасно и было прекрасным до стихов!

– Как в Питере?

Пересвет посмотрел на меня долгим взглядом.

– В Питере… хорошо. Да я никуда не ездил. Сказал, что поеду, а сам… дома просидел, всю жизнь свою, как бы заново, прокрутил.

Я вытаращил глаза.

– Как так? Зачем?

Поэт как будто не услышал меня.

– «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…» Я ведь долго не пил, в отличие от сверстников. А потом специально сел, изучил биографии выдающихся рок-музыкантов. Оказалось, все были алкоголиками и наркоманами. Я вот тоже, для начала, решил стать алкоголиком и благополучно стал.

Я был против самобичевания.

– Зато ты пять книг написал!

Киршовеев вдруг страшно посмотрел на меня.

– Многие думают, что жизнь творческого человека шутовство, фиглярство. А ведь это, в прямом смысле, жертвоприношение. Третье и самое главное испытание. Моя жена пыталась понять, но это тяжело. Только одни жертвуют другими, а тут сам себя ножичком, по живому. Иначе и нет никакого прорыва, той стороны, Аполлона. Есть одно ремесло, самодовольная успокоенность маляра. Вот ты c чем готов расстаться ради одной книги?

Я пожал плечами.

– Неужели нельзя совместить нормальную жизнь с творческим экстазом, прозрением? Как же Дюма, который «Мушкетеров», смеясь, в теплой ванне писал?

– Ну то… Дюма.

Поэт снова повеселел. Мы зашли в куро-бургер. Девчушки в разноцветных топах, стоявшие перед нами в очереди в туалет, выскочили быстро. Киршовеев не преминул отпустить эпиграммку:

– Животики узкие, кишочки тонкие!

…Уже на улице, когда мы расставались, Пересвет воодушевился.

– Хорошо! Эх, какой простор, обновление. Ты прав, не зря, ничего не зря было! И Загорский тысячу раз прав. Где родился, там и сгодился. Чего мы хотим? К каким призрачным берегам рвемся? В чем смысл любого путешествия? В том, чтобы вернуться домой. Столицы только манят, чужие города и веси будоражат кровь. А общение с людьми, которые могут слушать тебя, – дорогого стоит. Я приехал в Уфу и сразу обрел здесь столько замечательных, близких мне по духу друзей. И вообще, что мешает приличным людям общаться? Что мешает им раскрасить своей дружбой любой уголок земли? Что мешает им наполнить его смыслом, коснувшись его истории, легенд, духа? Радашкевич чуть с ума не сошел в Америке, насилу в Париж выбрался, и с тех пор каждое лето все равно приезжает в Уфу пить водку с нашим председателем Радмиром Худабердыевым. Одиссей мечтал увидеть Итаку. Правда, пришлось ему снова уйти. И я еще подумаю насчет Питера, а может и всей Руси, мира… Но пока хватит Пенелопам на луну выть. Слушай, а ты не в курсе, как Светлана поживает?

Письмо, посланное в самую высшую инстанцию, – творит чудеса. Разразился скандал. В местных новостях и даже одном федеральном канале показали репортаж о результатах расследования. Тайна загадочных поджогов памятников архитектуры в Уфе была раскрыта. Все ахнули, когда узнали о том, что Ромуальд Рюрикович и Сталирина Станиславовна, эти столпы, эти непотопляемые крейсеры, уважаемые люди республики, создали по-настоящему изощренную схему уничтожения исторического наследия Уфы! Асия Ахметовна не дожила до позора. Переехала в Москву.

Кое-что не должно меняться, чтобы мир не потерял устойчивости. Игорь Айзек по-прежнему торгует в подземном переходе на «Спортивной», а уфацентристы каждую среду ровно в 19.00 собираются в особняке Союза писателей, чтобы заслушать очередное, давно неюное дарование. Но в остальном – произошли разительные перемены.

Пересвет Киршовеев трудоустроился в «Феникс» охранником. Дежурства среди готовых и не совсем готовых надгробий пробудили было заснувший его поэтический дар. Некрологи и эпитафии пошли одна за другой. Скоро наберется на сборник под красноречивым названием «Моменто мори».

Под страшным секретом Юлия сообщила, что в лице моего друга Светлана Евгеньевна наконец нашла «своего мужчину». И уже подумывает о том, чтобы ответить на его предложение руки и сердца. Если новость подтвердится, я только буду рад. Тем более что и у нас с Юлией отношения развиваются стремительно. Мы собираемся пойти в театр на премьеру оперы «Дон Жуан в аду», а потом мне даже обещано знакомство с котом Митрофаном средней пушистости. Правда, в обмен на стихотворение. Юлия и слышать не хочет, что у меня нет ни грамма поэтического таланта.

Тем не менее, я написал повесть. Ту самую, которую вы только что прочли. Надеюсь, получилось местами занятно, хотя заслуги моей здесь нет. Ведь за Киршовеевым только ходи и записывай. Хватит на не одного Толстоевского.

Уфацентристы продолжают исправно собираться и подвергать каре тех, кто забывает упомянуть в своих сочинениях о нашем городе. Правда, золотой век литературного сообщества, по моим скромным наблюдениям, уже позади. Молодежи поубавилось, а седины в волосах активистов прибавилось.

Но никто не поддается унынию. Загорский организовал пешие прогулки в штольни, Галатея переехала в новую квартиру, Радмир Худабердыев занял пост главного редактора еженедельника «Рифейский ключ». (Звания народного поэта он пока не получил, но и Галатее еще не удалость найти общий язык с Рабиновием.) Даже Игорь Айзек и тот изменился – разработал целую систему скидок для постоянных покупателей.

Впрочем, я думаю, что дело вовсе не в гробах, обитых черным крепом, и даже не в пресловутом уфацентризме, а в той мистике любви, которая рано или поздно настигает любого, кто не боится забыть о суетной цивилизации и уйти в таинственную сень…

Иногда Киршовеев звонит мне и говорит:

– Женщина прекрасна, но до тех пор, пока не начнешь философствовать. Особенно, если она в одном флаконе бизнес-леди, блондинка и активистка сохранения культурно-природного наследия Уфы. В общем, что я предлагаю. Не пойти ли нам, друг, прогуляться?

Конец.

Александр ИЛИКАЕВ

Часть тринадцатая

Часть первая