Портфель первоклассника

Это странное воспоминание розное, но общее, так роднит меня, например, с Рустиком Нуриевым. Однажды сидели с ним целый вечер в Чайнике («Чайхана» на улице Ленина) и вспоминали девяносто второй год, когда Рустик «в Чайник не ходил, дурак был, на 4-ом курса учился». Вспоминал, что не ходил, хотя про такое место тусовки «знал, но не ходил почему-то, все ходили, а я нет». «А не то что, тогда не знал о Чайнике» и еще перебрали этих всех, которых и он и я знали, и получилось такое общее воспоминание.

И вот так же за тем дальним отсветом обратилась я к Эльмире, узнав о ее раннем хоро-дирижерском образовании, что бы просто пообщаться о тех годах, о том времени, может быть, Макса знает, может Митю, может Яшу…

Но вместо общего вспоминания людей (даже не людей, а эпохи моей юности) получила вторжение настоящего в виде чуда интернет-возможностей – ссылку на страничку «ВКонтакте».

А та потребность хлебнуть воздух минувшего осталась неудовлетворенной.

Никто не понимает, чего я хочу, чего я ищу в этих прошлых снегах? Наверное, не кого-то, наверное, часть себя. Есть какая-то разреженность, неплотность, пустота, которую надо заполнить, чтобы стать дальше и выше, чтобы идти.

В то время почему я из всех мальчиков так упорно выбирала Макса, которому была, как девушка не интересна, ну несексуальный объект для него. Потому что в свое время в моей жизни была пропущенная ступенька, пустота, которую пока не засыпешь, не утрамбуешь, дальше насыпать нельзя, потом в этом месте можно будет провалиться и поломаться.

Не было у меня детской школьной влюбленности – мальчика, который бы носил мой портфель. Костик в первом классе провожал Танюшку и нес ее портфель. Оправдываясь, говорил: «И вовсе я не девчатник, она просто трактора боится (имея в виду бульдозер, который чистил улицы от снега)».

И вот я выросла уже, пока встретила такого мальчика, который не «девчатник», а «просто, если поздно – девочек провожать нужно». И лакуна эта заполнилась – белое пятно знания о себе – достойна! Достойна заботы, просто потому что девочка (женского пола слабое существо). В общем это понимание достойности быть слабой женщиной дал мне Макс, а не потому что сердечный жар в нем вызываю: сердечный холод и, видимо, ужас и тогда, и сейчас. Ведь в детские годы я была постоянно в напряженном каком-то соревновании доказать, что не слабее, не глупее, не трусливее. Даже в средней группе детского сада я была единственной, которая не забоялась взять в руки червяка – остальные девочки забоялись или изобразили, что забоялись. Ну и естественно, получала я в ответ не опеку и заботу, а сплошной вызов или поиск укрытия и защиты. А это было важно знать – то, что благородный мужчина может и должен заботиться обо мне в силу меня как дамы, а его как рыцаря. Бескорыстно, а не потому что за свою заботу он намеревается что-то получить, потому что влюбился, испытывает физическое влечение или ему курсовую надо написать. Наконец-то истинная и простая, первичная моя сущность была признана не ролью, и удостоена внимательного уважения. А не только то, что может сулить тело. В тот момент соотношения души и тела у меня были не определены, и слава богу. Поэтому вела я себя абсолютно по-детски непосредственно, позже став чуть более искушенной, дико краснела, вспоминая, как валялась у Макса на диване, задрав ноги на стену: ведь он мог нехорошее про меня что-нибудь подумать. Еще позже, еще взрослее смеялась над своими волнениями: «Нет, не мог». Мальчик, несущий в первом классе портфель девочке, не может плохо по-взрослому подумать о девочке, подтягивающей перед ним колготки. «Ну, сползли и что» – мальчик сам тоже, может, в колготках, из-за которых уже начал тихую войну с мамой.

Ну, валялась на диване – ноги устали. Мы с Максом оба были одинаковые. У каждого был, как выясняется, свой скрытый портфель первоклассника за спиной. Двадцатилетний почти двухметровый красавец и всего лишь первый поцелуй – какие вещи теперь выясняются. Кто бы мог подумать? Ладно, я мелочь костлявая и тщедушная такая была, что девятиклассники отказывались за «училку» принимать, а директор среди пятиклашек умудрялась не заметить. Мне простительно, я и похлеще случаи девичества знаю.

Еще кто-то «ВКонтакте» меня нашел. Зачем человеку глядеть в этот прошлый огонь, если в нем сгорает придуманная им жизнь. С другой стороны, мы не знаем, насколько мы придумали, насколько нас придумали.

Для человека, который занимается литературой, слова – это способ осуществления себя, это строительный материал. И мы просеиваем песчинки-секунды прошлого через двойное сито – и своих и чужих воспоминаний – для получения личности и текстов нужного качества. В отличие от других людей, для которых слова равны действию: «Привет, я такой-то, может пересечемся?» Не задумываясь: «Зачем?»

Апаптоз

Апаптоз – (греч. опадение листьев) – термин предложен древнеримским врачом Галеном, в медицине так называют самоотмирание клеток организма, когда им на смену вырастают другие.

Все эти разговоры с Л. просто оттого что я не погасила тот огонек. Да, и в общем-то ни один огонек не погасила, очень бережно отношусь к частичкам озаренных дней. А все люди мерзнут во тьме. Я всегда тепло одевалась – душу стихами обматывала, как шелкопряд выпускает нить и свивает кокон. Уютная, теплая, живая, в своем коконе свет сохраняю. Вот человек примерз, греется дальним светом моего костра, сам того не сознавая. Послушала я про все беды Л. – смерть отца, инсульт брата (1 группа инвалидности), мама с болезнью Паркинсона. За что же тьма так ополчилась, но без печалей люди не растут, если не принимают к сердцу близко, остаются эмоционально неразвитыми скотами. Бог хочет вырастить тебя: кажется, у него что-то начало получаться – судя по последним твоим стихам. Хоть и жалко опавших листьев юности, обрезанных веток иных возможностей, всей твоей фасонистой кичливости и ярого азарта, зато на оставшихся ветках пустоцвета не будет. Душой дорастают – до сердца и до ума. Жизнь коротка: когда вся прожита, а когда есть еще чего делать – некогда подсчитывать. У меня еще не вся – много впереди, все огоньки – это почки, из которых могут взвиться цветы-костры. Если будем к друг другу добры, то согреем замерзшие души. Если будем без словоблудия. Интонациям нежность, как воду иссохшим растениям. Мы говорим модуляциями и обертонами о том, что на самом деле с нами. Словами мы говорим о делах, о вещах, о деньгах, о других людях. О нас самих только дыханием. И Бог прав «нельзя срывать покровы» с шелковых коконов, иначе бабочки не вылетят на свет. В общем-то, главный смысл разговора не содержание, а интонация. Невыразимое в слове – словом и не запечатлевается. Оттого люди и пишут стихи, потому что их ритм образует эмоциональную структуру, прорастающую не только через суть слова, но и через звуковую оболочку и чередование вдохов и выдохов.

ГАЛАРИНА