+2 °С
Облачно
Все новости
ПРОЗА
26 Апреля 2020, 13:03
Ахроматический росчерк улицы
По снежку, по первопутку шел я быстрым шагом. Рыхлая белая перина таяла нещадно под моими припечатками ботинок. Таки давил, уничтожал нечаянную белизну, упавшую с неба. Сама дорога (а она – подобие кочерги) чуть вздрагивала и ломалась под тяжестью движущегося с грохотом авто. А время, еще только-только седьмой час пошел, утро с прохладцей, но нет: все нагромождение человеческое уже стучит своими поршнями, резиной царапает асфальт, и дымом, выхлопным газом разгоняет сонный воздух. Я легко взобрался на пригорок к АвтоВАЗу, затем через минуту приблизился к автобусной остановке. И попутно гонял в своей взбудораженной голове одни и те же мысли, – каждый суетной день. И мысли мои то рваные, то в слоге стихотворном, то и мыслей как будто нет, а просто от злости искусаешь губы… Об улице Вологодской мне хотелось бы сказать. Вырвать ее из карт топографических, из карт Яндекса, и вдохнуть в нее нечто свое, живое и своеобразное. Свою правду, свою выдумку.
Отчего такая блажь?! Лишняя трата слов?! Такой вопрос может возникнуть у кого-нибудь, уж точно. Что греха таить, сама по себе улица Вологодская, где-то там, на отшибе города Уфы: ничем примечательным не обладает, никаких архитектурных красот у нее нет. Как некая тихонькая девчонка – серый мышонок с носиком-картошкой. И смешинка на нее не нападает, веселости разухабистой праздничной – и то нет! В спину ее дышит промышленная зона, что урчит, дымогарит поблизости. "Знаменитые" цыганские дворы, где бегала в кедах зимой салажка Земфира. Но не о том песнь моя! Хочется что-то более высокое! Как у Гоголя с его Невским проспектом или у Владимира Орлова в "Аптекаре", где он вкусно, ядрено описал Москву, Останкино. Мне бы так разлить слова-краски, мне бы так прочувствовать...
С середины лета, а то и позже, начали стелить, оглаживать новую дорогу по Вологодской. По ночам шла вереница дорожной техники, моргая желтыми огнями. В воздухе пахло горячим асфальтом. Грохот стоял, не сказать, что невыносимый – скорее неприятный. Рабочие в оранжевых жилетах пыхтели, как рабы на галерах, как муравьи в муравейнике. Казалось, ночь и день смешались в одну нескончаемую круговерть. Следы от сих трудов видны до сих пор. Гладь, загляденье – дорога, а в редких местах остались груды старого развороченного асфальта и старых бордюров. Убирать, знаете ли, не спешат! Уж зима близка, мерещится ее трепыхание. Не об том речь я веду. Не плеваться собрался в сторону вечной русской безалаберности и недоделанности. И, сказав словами одного героя из "Аптекаря": "Но беда-то ведь небольшая!", я ко всему добавил бы, кривя скромную улыбку: "К беде мы привычные!" К общему изумлению можно испытать и радость – дорога-то есть – гладкая, как рабочая поверхность утюга. Нет более тех двадцатилетних (а то и больше годков) неизлечимых ям, по которым как сайгаки прыгали ворчливые водители на своих автомобилях. И сопелки, и гуделки, и мат отборный осыпал когда-то улицу. И ведь верно – уж соврать боюсь – но давненько не асфальтировали должным образом дорогу по Вологодской. Помню: я еще был салажонком и по новой дороге, спускаясь от улицы Свободы, мы с друзьями рассекали на великах. Кто быстрее домчится до центра АвтоВАЗ. Свеженький, еще теплый, серо-сливового цвета асфальт...
Именно ремонтные работы, убойный отряд дорожников, размахивающие совковыми лопатами, честно говоря, натолкнули меня на идею-фикс, сказать что-нибудь добротное о своей родной и наверно любимой улице. Отчасти не просто улица для меня, а проспект детства, юности.
И первое, мучительное, – с чего начать? Было желание шагнуть с улицы Свободы, что перерезает улицу Вологодскую, таким образом, двигаться вниз до самого моста "Черниковка-Гастелло". Не спеша, вольно размахивая руками... свободно раскидывая слова-окатыши. Но, пожалуй, получится прямолинейно, словно на экскурсии: "Посмотрите налево! Посмотрите направо!" Нет, я лучше "сделаю ход конем"; куда уткнусь букой "Г", там и ожжем что-нибудь. А как оно потом получится, уж того не знаю я сам!
Утро шумливое и молчаливое
Помнится несколько лет назад, я в социальной сети пылко развоевался с одной своей бывшей одноклассницей: спор наш походил на пушечную канонаду. Уж больно шумны и горячи были наши речи на белом экране монитора... в "личке". Она с невероятной твердостью утверждала, что мы – черниковские, а если быть точнее – жители центра ВАЗ – довольно серокаменные, скучные; спрятались под маской мистического злобного вепря. Вокруг нас перманентный "совковый" быт вперемешку с лихими 90-ми годами. За двадцать лет с лишним – ничегошеньки не изменилось! И в этих – «неизменениях» – мы повинны! Одноклассница живет в Сипайлово. И как-то она навестила свое детство... оно там, спрятанное средь орехово-шоколадных хрущевок и панельных агатовых девятиэтажек, средь детских шаблонных площадок. Она была шокирована увиденным – то была застывшая эпоха! Конечно, я как носитель маски, вовсю опровергал ее доводы. Полыхая румянцем на лице, я стрелял нервно-дергано словами. Но все мои выстрелы были бесполезны, иными словами – я попадал в "молоко". Ее судилище в некотором роде развило во мне аритмию. От треволнений сердце заспешило, заторопилось.
…Утро в будние дни. Темное лоскутное покрывало с вышивкой из холодных мерцающих звезд еще висело над головой. И бедная одинокая луна-отшельница не торопится уходить за горизонт. От ветерка чуть буйного, чуть шального расшатались голые верхушки деревьев. Создавалось впечатление, будто они, своим ветвями похожие на худущие пальцы рук, приветствуют мимо проходящих людей. Но мало кто обращает внимание на их молчаливое и в чем-то унылое действие. Впрочем, не везде нагота полная у деревьев, кое-где осталась позолота игривая, с червоточиной. Октябрь не все скинул свои листья с календаря.
Прогромыхала вдали электричка. Ее шум ритмичный сложно сразу услышать среди других просыпающихся звуков. У торгового дома "Тополя" закружился на кольце в красном мундире с желтыми полосами трамвай. Его двуглазые круглые фары шарили в темноте как-то бегло, хаотично, словно квартирный воришка с фонариком... эта все – кажущаяся картинка от движения по кругу. Сам трамвай № 8 не отважился ехать дальше по Вологодской – поломка очевидно. И сразу грусть нападает от сих наших трамвайных бед. В былое время: и трамвай № 23 до кольца у института Нефтехимпереработки и "троечка" почти всю огибала промышленную зону. По Вологодской, по Индустриальному шоссе № 14 в одну сторону, а обратно трамвай № 8. Сейчас по принципу упрощения, экономии один номер остался в Черниковке, и где не надо – убрали рельсы. Один-одинешенек "козерог" неприкаянный, краснощекий друг и тебя почти бросили на произвол нанотехнологичных перемен. Хотя вру! Где-то там еще бороздит наши черниковские просторы трамвай № 6, но встретить его сложно, все равно что увидеть в парке Калинина гоплофонеуса.
Ладно, трамваи чешские, усть-катавские, а люди? Что же люди?! Они, по привычке рано вставшие. Бредут вялой "мертвой" походкой без слов, но и спешат иногда, как сумасшедшие. Вспомнился тот кролик белый с красными глазами, доставший часы из жилетного кармана. Он на бегу говорил:
– Ах, боже мой, боже мой! Я опаздываю!
– А вы куда так торопитесь, уважаемый? – зазвучал вопрос уже не из произведения Льюиса Кэрролла. В сторону качнулся разговор реалистики-сюрреалистики!
– Так работа! Будь она не ладная! Соковыжималка, и никогда не ломается!
– Не от нее ли столько мрака на вашем лице?
– Не берусь судить, но все может быть! Если ты с утра за станком токарным, таскаешь кабеля высоковольтные, варишь металлоконструкции и до конца смены... Чаще в наше время приходится задерживаться на работе, а то и на сутки оставаться. Выходить в выходные. Трудно после – улыбнуться.
Диалог с ленцой, немного надуманный – так и веет безысходностью. Усталость, которая всегда рядом – всеобъемлющая канва.
– И будто сон еще плавает в глазах ваших.
– Выспаться бы... Мечта запредельная – выспаться! Водки чекушку на вечер, сальце копченное, огурец соленый, разрезанный на кружки и хлебушек рижский ржаной. И сон желанный отодвигается на будущее.
– А как же, культурный отдых?
– Странно, вы шутите?..
– Но почему? Разве плохо насыщаться духовно, нравственно, подкармливать интеллект, самообразование? Расти над серостью жизни.
– Что, я – "чеканутый", головой об землю ударился. Я окромя "Колобка" ничего более не читал.
– На бульваре Плеханова небольшой японский театр Кегэн. Туда не желаете со всей семьей сходить в выходные?
– Убивать время на глупости-тупости?! – сухо тараторил голос, то ли бегущего кролика, то ли черниковского человека.
И не важно, относительно японского театра – есть он или вольная фантазия "воздушного шарика". Житель Черниковки может и не ведать, что хорошего у него происходит под носом. У него особое зрение-ультрафиолет! Все, что темнее оттенков серого – его! Красоты ему не нужны и не важны! И сейчас он, то ли кролик, то ли полукаменное полуживое изваяние, зомби спешит, тащится в свою кроличью нору... к своим родным кандалам. Не он сам себя сделал таковым, а обстоятельства, нужда (собранность, терпение) – отдать себя всего без остатка... Его можно понять и простить!
"Пьяная девятка"
Над нашим небольшим частным домом отвесной скалой возвышается девятиэтажный дом. Панельный, серый как сигаретный пепел. И вытянут в длину весьма прилично; нарезать хотя бы один кружок вокруг него не доставляет особого удовольствия – топать придется многовато. К прочему, попадутся и спуски и подъемы по дороге. И стоит, как мне иногда кажется как-то "косовато". Возможно, отсюда и пошло такое некрасиво название, как "пьяная девятка". А, действительно, почему так назвали – я и не помню за давностью лет. Однако есть мутные воспоминания, как ее строили в 80-е годы. Как мы с друзьями устраивали иногда набеги на строящееся здание, принося оттуда тягучую липучку. Лазили по длинной кишке подвала. И почему-то всплывает в памяти грязь, много грязи, глины... может, осень тогда была очень дождливой. И ряды многочисленные свай, как большие толстые иголки, торчащие из земли.
А ведь девятиэтажный дом в советские годы (впрочем, и позже) был очень известен в Черниковке, возможно, и за ее пределами. Ее слава зиждилась на хулиганах, которые жили в нем. Прямо-таки рассадник сорвиголов! Многие были на учете в милиции, кто-то и "отсидел". Очень может быть, что здесь стартанула кличка дома. "Пьяная девятка" – грозная сила, и только от одного слова вызывает дрожь. Ее слава сродни славе цыганским дворам. Если бы в то время поехать, скажем на Машинку, и случайно нарваться на толпу подростков с враждебными намерениями, то при вопросе: "Где живешь?" стоит призадуматься весьма тщательно. И надо знать схему "войн дворов". Если сказать, что живешь возле "пьяной девятки" – нарвешься на люлей. Или обратная картина – обнимут как родного. Я однажды, когда мне было лет семнадцать, поехал в Чишмы к своей девушке, и по возвращению назад домой у станции Чишмов, наткнулся на воинственную толпу пацанов. И пар алкогольный валил от них столбом. И первая мысль моя – все, попал! Но при общении, как оказалось, у одного в "пьяной девятке" жил двоюродный брат. Я еще назвал несколько кличек пацанов, живших в славной девятке. И, о, небо! Меня не только пальцем не тронули, но и дали на дорогу рубль.
Живя под боком (под присмотром) "пьяной девятки", я как примерный малец, и к прочему, законопослушный гражданин-подросток имел немало друзей среди архаровцев. Но не я был вхож в их компанию джентльменов удачи, а они (некоторые) входили в мою. В мою сколоченную, что-то в духе военной команды. И была наша команда, как бы сказать, нереально правильная. Мы играли в футбол в проулке по улице Вологодской, воевали с ватагой парнокопытных, и вообще часто поигрывали в войнушку, паля из самодельного деревянного оружия. Никогда и никто у нас (опять же в команде) не матерился, не дрался, не воровал. Среди нас жила некая вяжущая сила справедливости. И частичка чистоты детской. Помнится, как-то нашли возле депо-2 три рубля. Что делать? Мы, падкие до сладкого, решили купить конфет. И среди нас был из "известной девятки" Альберт – хулиган еще тот и учился едва-едва. Он честно всем поровну разделил поштучно конфеты. Никого не обделил. И я помню до сих пор его виниловые пластинки: 60-е годы, детские песенки, Андрей Макаревич, Бюльбюль-оглы подаренные мне. Особенно одна песенка прошла со мною всю жизнь – "Четыре таракана и сверчок" в исполнении В. Макарова. И сейчас она живет в моей музыкальной цифровой коллекции. С другим оторвистом я призывался в армию, вместе мотались в военкомат по весне черемуховой, тюльпановой. Ох и смеху было! Все мытарства – медкомиссии, бумажечки, тесты – сплошное безостановочное веселье. В армию без юморочка идти нельзя – иначе не выживешь!
Одним словом, "девятка пьяная" бог знает кем так окрещенная, была все же для меня большим кусочком детства. Пусть основной костяк ее состоял далеко не из ангелов, но подружиться можно и с ними крепко и на всю жизнь. И хорошо, что домик этот стоит по Вологодской улице.
Ниндзя
По телевизору в 1989 году в телеальманахе "Вокруг света" в конце программы показывали по десять минут фильм "Боевые искусства Шаолиня". И насколько я помню, транслировалась она ближе к полудню. На улице в десятиминутный момент... вечность – стояла благословленная тишина – ни одного ребячьего визга. "Китайское чудо" в то время, конечно, ни один малец не мог пропустить. После – посыпались ворохом прозвища с характерным боевым кунфушным колоритом. И один из наших новых друзей – Ниндзя, проживающий в девятиэтажном доме-общежитии, формой похожим на коробку. И, понятное дело, по Вологодской улице. И время чуть сдвинулось дальше: вот-вот разрушится великий могучий социалистический союз, вот-вот скоро появятся в пустых магазинах картофельные чипсы и шоколадные батончики "Mars" и "Snickers". И мы стали немного другие: влюбчивые, романтичные, и с серьезным поглядом в будущее.
Он среди нас, а явился будто из другого полушария. Внешностью он действительно чем-то походил на ниндзя. Глаза, не сказать, что походили на азиатские щелочки, но если на его голову надеть черный капюшон и прикрыть рот черным шелком, то сходство было явным – воин тьмы серебряной реки-луны. Может, просто играло воображение и он был как все. Улыбчив, смешлив, задорен, немного болтлив. И бабник! Лет ему было семнадцать, а уже умел ловко охмурить, затащить в ложе приглянувшуюся младую деву. Но где-то возможно он и привирал, пуская невольно дым-туман в наши птенческие глазки. Мы завидовали, верили, постигая его кладезь-науку соблазна. И помню, была одна рыженькая, ладненькая с четвертого этажа. В бадминтон с нами поигрывала в проулке по Вологодской, а мы бадминтонисты до чего были маститые, ловко орудуя ракетками. Таки выходил не бадминтон даже, а большой теннис... но с воланом. Резко, жестко играли, не давая волану зависать в воздухе. И как-то с рыженькой ездил... зачем-то... к Дворцу спорта. И волосы мои светлые, соломенные от ветерка легкого городского развевались как рваные вымпела. И она, глядя на мой буран на голове, таинственно улыбалась. Рыженькая не очень разговорчивая, и улыбку ее потаенную редко можно было увидеть. Щеки чуть пухлые, губы – вишни спелые. Что-то не удается многое вспомнить. Будто сквозь воду гляжу на то прошлое. И вода тысячекратно рябит, волнительное незаметно движение. Не могу разглядеть ту рыженькую! Затерялась.
И что меня понесло, а как же Ниндзя? Вроде о нем веду рассказ, а нет – повело на "сладенькое".
Ниндзя, ниндзя! Отчего его так называли? Сходство – словно проза, шитая черными нитками. Он старался и соответствовать своей кличке. Шустро лазил по деревьям, как кошка, но и слезал умело – не как та же домашняя кошка, скорее, как марги. Пластичен невероятно. Умел появляться там, где его точно не ждали. Мастерил сюрикэны – это такое метательное оружие ниндзя в виде изящной звездочки. Какие-то кривые ножички для баловства. И как настоящий ниндзя разъезжал по городу на спортивном велосипеде. Есть мнение, что он сам себя называл ниндзя, а далее воздух, подогретый апельсиновым солнцем, медленно вздымался вверх, разнося всюду столь экзотический правдоподобный и неправдоподобный слух. Он имел ко всему удивительное свойство – попадать в курьезные истории! Однажды душным летним вечером... (Заранее скажу, я тогда закончил среднюю школу, отгулял свой выпускной вечер, где шампанское текло рекой… Да отчего-то мало пил, и остальные особо не напивались. Некий сдерживающий фактор!) у Ниндзя мать уехала в Италию по путевке, что ей выдали на работе. Он же, как еще младой, остался по присмотром дяди, которой бог знает откуда явился. Дядя самых честных правил друга нашего не ужимал – свобода во всем! Он был свой в доску! И зубов золотых несколько сверкало в улыбке его родственной. Он внешне чем-то походил на Ниндзя: те же черные вороные волосы, тот же юркий взгляд и широкий лоб. Одним словом, мы все были тогда свободны, как птицы, или вернее – птенцы, выпавшие из гнезда. Впереди маячила прямая, кривая дорога со спецуказателями и пит-стопами.
И вот, повторюсь я, однажды душным летним вечером мы гуляли на дне рождении у одноклассницы. В проигрывателе на виниловой пластинке плакал Борис Гребенщиков. С книжной стенки в зале выглядывали корешки любопытных книг – любопытствовали глядя на нас загулявшихся. Горел в полумраке цветастый пермский светильник с крутящимся цилиндром из тонкого пластика – сине-зеленые-желтые зайчики бегали по квартире. Горело несколько крохотных свечек в самодельных изящных чашечках. Свет и цвет в квартире был весьма интересен, как персидский ковер. В привычном понимании самого Дня Рождения – не было праздничного стола, накрытого скатертью. Нет, вообще-то стол был, но небольшой – журнальный. Пиалы с чаем, блюдца с тортиками, нарезки фруктов, вазочка с конфетами – и все. Пришедший гость брал оттуда, что он хочет и нырял в огромное медвежье кресло. Виновница перфоманс-торжества Марина, тихая барышня с длиной русой косой готовила себя в художники.
Мировоззрение ее шло через черточки, штрихи, линии, волны, узорные глаза... сюрреализм, футуризм, графика, да бог знает, что еще намешано в ее головке! Она видела многое, различное, сумеречное и что-то божественное. И я был на том вечере, мой друг-одноклассник, и Ниндзя мелькнул своей широкой, переломленной тенью. Много беседовали – меж нас звенели распевно пиалы наполненные до краев – и смеялись задорно. Делились вслух мечтами, возможным будущем и своим вторым "я", которое росло, развивалось в полную силу, когда нам уже было семнадцать лет. Тот вечер, насколько я помню, ломал все привычные стереотипы "дней рождения". Не насыщения желудка, а так, по зернышку, что птичка принесла. Не бокалы алкоголя; хотя мы молоды... но могли бы. Не стол огромный, удушающий все помещение, а простор. И мысли, восторги, помыслы добра и доблестных деяний. Было в этом вечере что-то хипповое! Боюсь ошибиться, но мы играли после легкого чаепития в ассоциации, что-то в духе западного "стикера". Ниндзя поглядывал в телевизор, по которому транслировался "МузОбоз" с Иваном Демидовым в "вечных" темных очках. Звук предусмотрительно выключен Мариной, а Ниндзя же наслаждался немой картинкой. Он ловил кайф и в молчаливой музыке. Что нельзя сказать о родном брате Марины, что припозднился тогда... с букетом небольшим желтоглазых маргариток. И первое что он сделал, входя в зал – стал менять музыкальный репертуар. На БГ он кисло улыбнулся, вместо него поставил "Черный кофе". И подкрутил тумблер громкости в сторону знака плюс. Из колонок, что стояли наверху книжной стенки раздался рев, усиленное сердцебиение ударников и плескающиеся запилы электрогитары. После – крутилась пластинка "Круиза". Затем ее брат, худощавый как скелет, уж было хотел в разгар своего "роковского веселья" врубить "Коррозию металла", но Марина приостановила его музыкальный порыв. Ни к чему, мучить соседей за стенкой!
При окончании торжества, а скорее торжества мысли, мечты – ночь скучная пришла. Обездвижен город, захрапели тихо тополя. И ночь тогда еще знала, что такое тишина, сон – разрастающийся бирюзово-розовый туман. Марина пошла с нами прогуляться по улицам, меж хрущевок робких. «Вангоговская» яичная луна, скамейки у подъездов, веники кустарные без шороха, без смеха – все поглядывало на нас. Урны громоздкие, тяжелые, похожие на перевернутые колокола. Кот ленивый белый спал у бордюра, свернувшись в калачик. Ниндзя вдруг предложил пойти к нему. Мать пока в Италии, будет послезавтра только утром. А дядя его уехал в свои отчие края ныне днем – как он сегодня изложил. Квартирка пуста, свободна. Никто не возражал. Пересекли Вологодскую седогривую, тихую и нырнули в "коробку". Открыв дверь двухкомнатной квартиры на первом этаже пред нами предстала сцена... Аж Ниндзя осоловел, ничего не понимая. Везде царил безжалостный бардак, будто ураган пронесся. На полу валялось шмотье, раскиданы всюду тетради, книги. Хрусталь, посуда в серванте смешалась в кучу. В спальне будто топал слон, затем там немного подремал. В зале на полу лежал... валялся цветной телевизор. И разбито окно зальное. По первому взгляду ясно – ограбление! И таким образом праздник наш юный, цветущий закончился. Недолго думая, Ниндзя вызвал милицию. И они по горячим следам выяснили, что в квартире ловко "поработал" его дядя. Мне тогда невольно вспомнилась повесть Аркадия Гайдара "Судьба барабанщика", где блеснули некоторые знакомые параллели. И про себя я проговорил: "Надо же! Как прочитанное становится легко явным, реальным".
Окончание следует…
Читайте нас:
Выбор редакции
© 2024 сайт газеты "Истоки". Все права защищены.
Газета «Истоки» (Республика Башкортостан, г. Уфа), информационно-публицистический еженедельник, выходит с января 1991г. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (РОСКОМНАДЗОР)УЧРЕДИТЕЛИ: агентство печати и СМИ РБ, РОО Союз писателей РБ, ГУП РБ ИД "Республика Башкортостан"
Главный редактор
Айдар Гайдарович ХУСАИНОВ
8-(347) 272-60-66
Заместитель главного редактора
Василий Артемович КОРОВКИН
Телефон
8-(347) 272-60-66
Эл. почта
Адрес
450079 Уфа, 50-летия Октября 13, этаж 7, каб. 714 и 719